Страница 5 из 63
Эдер прибегнул к услугам Нельсона по совету старого опытного вора, которого он когда-то, еще молодым адвокатом, дважды защищал в суде. Этот старый вор, Гарри Минс, из своих семидесяти двух лет двадцать три года провел за решеткой и освободился из последнего заключения всего семнадцать месяцев назад, когда Эдер — которому оставалось меньше десяти дней до его собственного водворения в Ломпок — позвонил ему и попросил совета, как выжить в тюрьме.
— Что бы не сидеть по уши в дерьме и сохранить все свои перышки — этого ты хочешь, Джек? — уточнил старый вор.
— Еще как хочу, Гарри.
— Тогда подцепи самого большого и самого омерзительного негра, которого только сможешь найти, кидайся ему на грудь: «Милый, я твой!» — С этими словами старый зек, хрипло расхохотавшись, повесил трубку.
В определенной мере Эдер последовал его совету, обратившись к Нельсону как покровителю за 500 долларов в месяц, за что был избавлен от необходимости оказывать ему сексуальные услуги. И поскольку он вышел из исправительного заведения живым и не изнасилованным, расставшись с восемьюдесятью шестью фунтами лишнего веса и относительно здоровым, Эдер имел все основания считать, что более чем разумно потратил эти деньги.
В небольшой раздевалке без зеркал и с пустыми дверными проемами Благой Нельсон наблюдал, как Эдер облачается. Заправив полы зеленой рубашки с длинными рукавами от «Дж. С. Пенни» в серые брюки с объемом талии в тридцать шесть дюймов, Эдеру пришлось подтянуть пояс на пару дюймов, чтобы подогнать его к своим размерам, после чего он заметил:
— Просто потрясающе, что может сделать продуманная диета.
— Вполне хватит и ста дней в карцере, — уточнил Благой Нельсон.
— В общем-то, да.
При виде галстука красно-оранжевой расцветки, Эдер состроил гримасу, но все же подсунул его под воротник рубашки и, поерзав шеей, сказал:
— Могу что-нибудь передать твоей матери, когда окажусь на месте.
— Мамаша предпочла бы получить не весточку от меня, а те пятьсот долларов, что ей пересылали от тебя.
Эдер натянул короткую куртку охряного цвета, напоминавшую ему о комбинезоне заправщика на колонке, и оглянулся в поисках зеркала, хотя знал, что тут нет такового.
— Больше я не могу позволить себе такие выплаты, Благой, — он сделал вид, что искренне сожалеет. — Но я тебе благодарен. От всей души. Не будь тебя, я бы ушел отсюда с вывихнутыми мозгами и неся с собой такое счастье, как СПИД. Вместо этого, я ухожу в целости и сохранности и — в определенном смысле слова — невинным, ибо смог уберечь себя от того неприятного опыта, с которым меня хотел познакомить старый дядя Ральф, когда мне было шесть лет, а ему… лет тридцать? тридцать два?
Раздражение, граничившее с гневом, исказило правильные черты лица Благого Нельсона, и он не пытался скрыть свои эмоции. В течение последних пятнадцати месяцев стараниями Эдера это выражение возникало у него на лице дважды, а то и трижды на дню. И хотя он уже был знаком со вспышками раздражения, присущими Нельсону, Эдер так и не мог понять, что их вызывает.
— Кончится ли когда-нибудь вся эта херня? — взорвался Нельсон.
— Как насчет следующего месяца, когда ты выходишь?
— Через месяц ты скажешь — Благой? Кто это — Благой?
Возмущенно замотав головой, Эдер отверг сие обвинение.
— Я не забываю своих друзей, Благой, так же, как и своих врагов.
— У тебя слишком много одних и значительно меньше других — так что нетрудно понять, в чем твоя слабина. Может, я и загляну к тебе, а, может, и нет. А сейчас давай пошевеливайся. — Схватив Эдера за левую руку, он выдернул его из раздевалки наружу, где тот попал чуть ли не в объятия старшего охранника с выцветшими светлыми волосами и остановившимся взглядом стеклянного левого зрачка.
— Эй ты, — надзиратель уставился на Нельсона единственным здоровым глазом. — Я тебя задерживаю.
— Дай мне пройти.
— Пройдешь. Прямиком в карцер. — Надзиратель повернулся к Эдеру: — Что же до вас, мистер главный судья, вам на выход.
Глава третья
Эдер терпеливо стоял перед большим серым металлическим столом, изучая распятую на стенке голову черного медведя, как всегда думая, что тот был слишком мал, когда его пристрелили, или иными словами очень юн. И стол, и медвежья голова принадлежали Дарвину Луму, начальнику тюрьмы, который при помощи авторучки «Уотермен», двадцати шести лет от роду, ставил свои инициалы на всех девяти страницах документа.
Лум был грузным человеком лет около пятидесяти, с вытаращенными от базедовой болезни глазами, с на удивление гладким лицом и редкими седыми волосами, сквозь которые просвечивала розоватая кожа черепа. Закончив расписываться, он закрыл ручку колпачком, аккуратно сложил в стопку все девять страниц бланков, поднял на Эдера глаза и показал ему на складной пластиковый стул.
Заняв указанное ему место, Эдер стал ждать слов, которые был обязан сказать ему начальник тюрьмы. Секунд девять или десять Лум молчал, лишь ухмыляясь и выразительно глядя на него. Затем заговорил тоном обвинителя.
— Я по-прежнему хотел бы получить откровенный ответ на вопрос: почему семь месяцев назад вы отказались от условно-досрочного освобождения?
— Со всем этим мы уже покончили.
— Мне смешно вас слушать.
— Может, на этот раз мы попробуем прибегнуть к методу катехизиса, — вздохнул Эдер.
— Прекрасно. Мне всегда нравилось общение в виде вопросов и ответов. Простые ответы на точные вопросы.
— Первый вопрос, — начал Эдер. — Почему я тут оказался?
— Вы преступник, осужденный за уклонение от уплаты федеральных налогов.
— И все преступники такого рода приговариваются к отбытию наказания в федеральной тюрьме особо строгого режима?
— Лишь в том случае, когда остается надежда еще что-то выжать из них.
— Куда обычно посылают нарушителей налогового законодательства?
— В федеральные учреждения в Пенсильвании, Флориде, Техасе и Алабаме — разве что в Алабаму отсылают особо преуспевающих неплательщиков.
— Так почему же я оказался здесь?
— Потому что не удалось доказать, что вы тайно присвоили миллион долларов — или, по крайней мере, половину от них.
— И что после этого случилось?
— Вас прихватили за уклонение от уплаты налогов, что вы не смогли опровергнуть и косвенно признались в нем.
Эдер снова уставился на голову черного мишки, который был слишком юн в момент гибели, после чего предложил:
— Давайте вернемся к вашему первоначальному вопросу.
— Почему вы отказались от освобождения под честное слово?
— Перед кем я должен отчитываться, когда сегодня выйду отсюда?
— Ни перед кем.
— А кому я должен был бы докладываться, если бы семь месяцев назад вышел под честное слово?
— Какому-нибудь полицейскому по надзору, может, вдвое младше вас.
— И что произошло бы, будь я обвинен в нарушении условий освобождения под честное слово — пусть даже минимальном?
Еще одна ухмылка заставила пойти морщинами лоб Лума, когда он откинулся на спинку кресло.
— Вы хотите сказать, вам бы подстроили нарушение правил, чтобы они могли еще раз попытаться выжать из вас подробности того дела со взяткой — так?
Эдер лишь улыбнулся. Лум отвел глаза.
— Ну, если бы они прихватили вас на ложном обвинении в таком нарушении, чего я не могу отрицать, в таком случае мы получили бы удовольствие снова увидеть вас тут. — Он посмотрел на Эдера, сдерживая улыбку. — А теперь у вас есть право сказать: «Я отбыл свой срок».
— Я отбыл свой срок, — повторил Эдер.
В ходе последовавшего молчания выражение лица Лума изменилось с почти дружелюбного на равнодушное. И когда он, наконец, заговорил, почти не шевеля губами, голос был ровен и монотонен. Он пробыл здесь столько времени, понял Эдер, что даже говорит, как заведенный.
— Расскажите мне о ваших отношениях с Бобби Дюпре, — словно чревовещатель, не шевеля губами, попросил Лум.
— С кем?