Страница 93 из 143
— Я не знаю, правда, не знаю!
Алексис тогда был далеко от дома. Положив на полку только что полученный диплом об окончании мореходного училища, уехал в Сибирь, завербовавшись на монтажные работы по прокладке высоковольтных электролиний. Это было сразу после ареста отца. Удивительно, что диплом положил на полку — при его–то характере мог и выбросить на помойку или сунуть в печь, потому что ходить в море Алексису теперь не разрешалось. Ну разве что на буксирчике — здесь же, по заливу, или гонять плоты до Вентспилса — это, может, ему и позволили бы. Из–за судимости отца по каким–то предписаниям запрещалась выдача ему визы для пересечения государственной границ Алексис жаловался, пытался оспорить справедливость такого предписания, но оно, как всегда, было сильнее человека. Алексису не оставили никакой надежды. И тогда он уехал. Снова Ималда увиделась с братом, когда уже была в больнице и начала выздоравливать.
— Я, конечно, могу и не спрашивать, но во мне это все время сидит… Постоянно… Каждую минуту. Пока что–нибудь делаю — забываюсь, а потом снова…
— Следователь сказал мне, что у нее в магазине была недостача.
— Нет… Не может быть…
— Следователь именно так и сказал, но я тоже думаю, что это неправда.
— Сколько?
— Пять тысяч.
— Такие деньги! — Ималда заплакала. — Не может быть… Я же помню, как экономно мама вела хозяйство… Мы и рубля зря не истратили…
— У следователя был акт ревизии, но его составили работники треста. Как только ЭТО произошло с мамой, они сами бросились грабить — хапали изо всех сил.
— На пять тысяч, наверно, на одной машине даже не увезешь.
— Ни увозить, ни уносить вовсе и не нужно. Делается иначе: при помощи фиктивных накладных через склады. На редкость выгодный случай. И ни одного пострадавшего. Убытки потом наверняка списали за счет треста. А у нас взять уже было нечего — к тому времени из–за отца отсюда все было вывезено по описи. Правда, два каких–то типа приходили, но, увидев нашу распрекрасную рухлядь, махнули рукой. Еще мне говорили, что мама в последнее время начала… пить.
— Да, — кивнула Ималда, смахивая слезы. — Да. Но давай не будем больше говорить об этом.
— Выйди, примерь, может, тебе эти кружева вовсе и не понравятся.
— Большое спасибо… Большое–пребольшое! Потом… Потом примерю, но только не сейчас… Сейчас не могу…
«Пасюк (Mus Decumanus) значительно больше, бывает до 16 дюймов длины, из которых только 7 приходится на хвост. Эта крыса двухцветная; верхняя половина тела и хвоста буровато–серая, а нижняя — резко отличающаяся от верхней — светло–серая; в хвосте до 210 чешуйчатых колец. Середина спины обыкновенно несколько темнее боков, цвет которых желтовато–серый. Подшерсток сверху серо–бурый, снизу светло–серый. Иногда верхния поверхности передних ног опушены буроватыми волосками. Встречаются иногда и совсем белыя крысы с красными глазами.
Можно допустить с большой, вероятностью, что первоначальным отечеством пасюка была Средняя Азия, а именно Индия или Персия. Время его появления в Европе известно с точностью. Очень может быть, что уже Элиан видел это животное, говоря, что в Европе появляются по временам бесчисленные множества так называемых каспийских мышей, которые безстрашно переплывают реки и держатся при этом зубами за хвост предводителя. «Если оне попадают на поля, — продолжает он, — то истребляют хлеб до тла; лазают по деревьям за плодами и сильно пожираются хищными птицами, налетающими на них стаями; кроме того, страдают от множества лисиц. По величине оне не уступают ихневмону; дики и свирепы и с такими крепкими зубами, что могут глодать даже железо. В этом отношении оне сходны с вавилонскими мышами, из красивых шкурок которых выделываются в Персии меха на подбивку платья». Паллас первый описывает пасюка как европейское животное. Он говорит, что осенью 1727 года — после землетрясения — крыса эта большими массами ворвалась из прикаспийских земель и Куманской степи. Около Астрахани она переплыла густыми толпами Волгу и быстро распространилась отсюда на запад. Около того же времени — именно в 1732 году — завезена она на кораблях из Ост–Индии в Англию и стала распространяться по свету и с этого конца. В Восточной Пруссии появилась в 1750 году, в Париже — в 1753; в 1780 — была уже во всей Германии; в Дании появилась не более 60 лет тому назад, а в Швеции — только с 1809 года. В 1775 году ее завезли в Северную Америку, и здесь в короткое время она распространилась с необыкновенной быстротой на широких площадях, однако в 1825 году она не продвинулась далее Кингстона в Верхней Канаде, а еще несколько лет назад не достигала и верховьев Миссури. Когда она появилась в Испании, Марокко, Алжире, Тунисе, Египте, на мысе Доброй Надежды и в других частях Африки, с достаточной точностью утверждать нельзя. С определенной точностью можем лишь сказать, что в наши дни она имеет распространение во всех землях разных океанов и встречается даже на голых и не обитаемых человеком островах. Будучи больше и сильнее черной крысы, пасюк всюду вытесняет ее. Где раньше черная крыса жила спокойно, там пасюк плодится в таких количествах, в каких черная крыса отступает. Опытные наблюдатели утверждают, что она и теперь еще кочует целыми стаями с места на место. «Мой зять, — писал мне доктор Хелм, — ранним утром как–то осенью повстречал такую стаю кочующих крыс, которая насчитывала по его мнению более тысячи штук.»
Ровно в семнадцать тридцать в конце коридора у раздевалки официантов появился Леопольд, размахивавший своими пухлыми ручками, как крылышками. Он летел рысцой, по дороге захлопывая неприкрытые дверцы шкафчиков, и почти шепотом, но так, чтобы слышали все, восклицал:
— Идет! Идет!
И хотя так повторялось изо дня в день, в одно и то же время, походило это на сигнал тревоги в пожарном депо: все тут же подхватывались, совали что–то в шкафчики, поправляли на себе одежду, влажной тряпкой смахивали замеченную где–нибудь пыль, а начальница Ималды Люда — оплывшая бабенка со злющим языком и ярко накрашенными губами — зашвыривала под стол еще не мытую посуду.
Домчавшись своей необыкновенной походкой до портьер у входа в зал, Леопольд круто развернулся и ринулся обратно, теперь вернется уже вместе с Романом Романовичем Раусой.
Удивительное совпадение — официанты именно в этот момент всегда оказываются как раз напротив кухонной стойки и шеф–повар тоже.
Последним в довольно ровной шеренге стоит Хуго. Невысокий рост, небольшая, совсем седая голова, но стать, как у учителя танцев, который сейчас выйдет в круг и продемонстрирует па из ламбетвока, бумсадези или чарльстона. Хуго — человек старой закалки — в двадцатых годах он, еще мальчонка, с мисками вареных раков сновал уже между столиками в пивной. Хуго любит свою профессию, заботится о своем престиже: гости никогда не видят его угрюмым, он во всем готов услужить и никому не посоветует заказать блюдо или закуску, если хоть немного сомневается в их качестве. Шеф–повара это злит — однажды тот совершенно серьезно пригрозил, что выплеснет на седую голову Хуго таз с холодцом, который пришлось переваривать уже четвертый раз и снова разливать в формы.
Заметив, что идет директор, Хуго всегда принимает одну и ту же позу: грудь вперед, руки вдоль туловища, локти немного повернуты в стороны, на лице неподдельное уважение. Хуго низко и почтительно кланяется. С незапамятных времен он научен воздавать богу богово, кесарю — кесарево.
Директор Рауса здоровается с Хуго, отвечает на приветствия, звучащие со всех сторон.
На сей раз он останавливается перед Вовкой:
— На вас поступила жалоба: вы невежливы с посетителями!
Вовка строит гримасу искреннего удивления. Мимика у него очень выразительная — может изобразить одновременно и сожаление и заверение, что посетители его просто не поняли и что подобное недоразумение ни в жизнь не повторится.
Не произнеся более ни слова, директор идет дальше. Он сорока пяти лет, среднего роста, с темными густыми и волнистыми волосами, в хорошо сшитом элегантном костюме.