Страница 76 из 143
Относительно Гунты все было ясно; красивые девушки Березинеру всегда нравились, и чем они бывали молчаливее, тем лучше. Конечно, Гунта была девицей достаточно сложной. За красивым личиком и невыразительным взглядом голубых глаз скрывалось вполне сформировавшееся себялюбие, сводившее любое явление и решение к одной формуле: «А мне это выгодно?» В Минске ей было выгодно дружить со всеми, в «Магнолии» она сконцентрировала усилия на Войткусе, но старалась и не испортить отношений с возможными будущими сослуживцами и начальниками. К сожалению, все женщины такого типа обычно усаживаются между двух стульев, и оставалось только надеяться, что Гунту такая судьба не постигнет.
Судя по всем признакам, Войткус все–таки сорвется с крючка. Именно ему Березинер предлагал аспирантуру — профессору импонировала настойчивость и стремление докопаться до корней каждого явления.
Но ближе всего сердцу профессора был являвшийся душой небольшого общества Имант Приедитис, разносторонее одаренный игрок, который, если требовали обстоятельства, был способен без малого на все: и вступить в философскую дискуссию, и широко гульнуть, и терпеливо ожидать в засаде появления преступника, и за компанию принять участие в туристическом переходе третьей категории трудности.
Рядом с ним Язеп Мурьян выглядел бледной тенью, его действия были лишены примет индивидуальности. Какое–то время, несомненно, можно щеголять в чужих перьях, плавать под чужим флагом, но ничего значительного таким путем не добьешься. Тогда уж легче найти общий язык с Владимиром Зайцисом, не претендующим на роль светила. Он — рядовой в лучшем смысле слова, без таких не обходится ни, одна армия; человек, на которого — зная предел его возможностей — можно смело положиться. Как и на крестьянское трудолюбие Леонида Находко и на его любовь к порядку. Никакого полета воображения, ни малейшего азарта, но зато систематический поиск по давно проверенной методике.
Мимо проскользнула лодка Клиншкалнса, Обшитые кожей уключины едва слышно поскрипывали, но в утреннем безмолвии и они прозвучали как сигнал тревоги. И действительно, белесый диск солнца уже показался из–за деревьев, а профессор все еще бездельничал и на два поднятых пальца начальника милиции не смог ответить ничем. Так недолго и совсем упустить лучшее время клева!
Березинер неохотно поднялся, расправил затекшие руки. Заныл поврежденный на теннисе локоть, и бросок вышел еще менее удачным, чем предыдущий. Быстро смотать леску, чтобы не осрамиться окончательно в глазах Клиншкалнса! Но уже при втором обороте катушки ощутимым стало сопротивление. Была бы блесна своей, он даже и пробовать не стал бы отцепить ее — перекусил бы леску, и дело с концом. Теперь же приходилось как–то отвоевывать у тростника зацепившийся крючок. Березинер поднял удилище, спиннинга повыше, ослабил леску, стал наматывать снова. Как ни удивительно, таким образом удалось отвоевать несколько метров, и тут профессор внезапно сообразил, что старается не зря, что на том конце лесы находится рыба, и, судя по ее сопротивлению, не маленькая. Стараясь припомнить, как это делалось в молодости, он разными хитрыми приемами, насквозь вспотев от волнения, подтянул добычу к самому борту. И вся его невозмутимость исчезла, стоило ему увидеть хищные челюсти щуки. Как заполучить это чудище в лодку, если у него нет даже сачка для бабочек, не говоря уже о серьезной рыбацкой снасти? Он попытался оглушить рыбу веслом, но оно, ударившись о поверхность воды, лишь обрызгало незадачливого рыбака. Можно было бы, конечно, вытащить щуку и руками, но Березинер, что греха таить, боялся прикоснуться к скользкой чешуе.
— Ральф! — крикнул он срывающимся голосом. — Погляди, какой подарок я для тебя приготовил!
У Клиншкалнса тоже не было подходящего сачка, но общими усилиями они все же прижали щуку к борту и втащили в лодку.
— Килограмма четыре, не меньше, — определил Клиншкалнс, даже не пытаясь скрыть зависть, которую среди рыболовов принято считать наивысшим признаком успеха. — Моя жена и не поверила бы, что сами поймали, обязательно спросила бы, сколько за нее взяли на рынке.
— Тогда пошабашим и отвезем ей! — обрадовался Березинер возможности закончить операцию побыстрее. — Ничего лучшего нам так или иначе не поймать.
Клиншкалнс не заставил себя упрашивать — и для него рыбалка была скорее общественной нагрузкой, чем удовольствием. Временами у него возникала даже еретическая мысль, что и одному–другому гостю это занятие тоже не доставляло особого наслаждения. Но в последнее время рыбалка и охота прочно вошли в ритуал гостеприимства, такое препровождение времени считалось более утонченным, чем угощение в сауне, и моде покорялись и хозяева, и гости самых разных рангов.
Зато на кухне Клиншкалнса оба они почувствовали себя прекрасно. Жена подполковника ранним утром уехала в Ригу, и они смогли развернуться в просторном помещении по–настоящему. Здесь кухня более походила на поварню старинного деревенского дома, чем современный цех для приготовления пищи, уставленный до тесноты модной мебелью и оснащенный капризными комбайнами, о которых мечтают все нынешние новобрачные. Ножи — и те оказались на диво острыми, и чистка щуки не доставила особых трудностей. Фаршировать ее оба не захотели — это, в конце концов, женское дело. Лучше всего просто поджарить на сковороде.
После второй рюмки оба разоблачились до нижних рубашек, и разговоры сразу же сделались куда непринужденнее, как если бы пиджаки мешали им излить душу.
— Вчера донял меня один столичный журналист, — рассказывал Клиншкалнс. — В этом году наш район посчитали лучшим в республике, и он приехал, чтобы разобраться, как мне удалось этого добиться. Я пробовал ему доказать, что это не моя заслуга — преступники поглупели, и ловить их стало легче. А он решил, что это мое заявление только свидетельствует о таком моем благородном качестве, как скромность. Совсем прижал меня, как говорится, к стене, чтобы я дал ему материал для литературного портрета. Чтобы получился полнокровный образ работника милиции с индивидуальными деталями… Наконец у меня выскочило словечко о коллекции монет, которая у меня хранится, помнишь, еще с тех времен, когда мы занимались аферами нумизматов. Чтобы разобраться в людях получше, я и сам стал тогда собирать… Видел бы ты, как он расцвел, не пожелал даже заметить, что на коробках пыль десятилетней давности. И теперь газета меня прославит как страстного нумизмата, другие полоумные станут мне писать, делиться опытом, предлагать обмен… Ну скажи — разве не безбожное вранье?
— Бывает хуже, — Березинер не пытался изображать сочувствие. — Такова уж судьба положительных героев… Знаешь, почему я не ухожу с кафедры, которая мне, честно говоря, давно надоела? Потому, что больше всего боюсь стать Никому не нужным пенсионером, потому, что не хочу терять связь со студентами, — их общество создает у меня иллюзию молодости…
— М–да, о твоих любовных похождениях до сих пор ходят легенды.
— Очень точное обозначение, потому что на самом деле в них нет ни грамма правды. И именно поэтому я их не опровергаю, к греховодникам все относятся с некоторым восхищением, — хитро усмехнулся Березинер. — Ты ведь тоже не случайно услал жену в Ригу — на случай, если мне взбредет в голову устроить здесь небольшую пирушку, разве не так?
— А чем мы будем заниматься весь день? — вопрос Клиншкалнса прозвучал несколько разочарованно. — Может, съездим в финскую баню, куда собрались твои друзья — отдыхающие?
— С таким же успехом можно было посидеть в бассейне «Магнолии»… Нет, лучше немного поспим здесь, — и Березинер широко зевнул.
* * *
— Предъявите ордер на обыск! — потребовал Приедитис, когда отпер дверь и увидел перед собой Леонида Находко, — Ты, конечно, имеешь полное право подозревать меня и Сашу, но надо соблюдать требования законности.
Это должно было прозвучать шуткой, однако чуткое ухо Находко различило в голосе друга обиженные нотки, и в свою очередь обиделся сам.
— Если бы ты не застал меня на месте преступления, так и умер бы, ни о чем не подозревая, — парировал он. — Моя отмычка следов не оставляет. Никто не мог предвидеть, что тебя вдруг принесет из бара. Забыл достать деньги из чулка, что ли?