Страница 45 из 143
Кундзиньш встал перед растворенной дверью на балкон, приподнялся на цыпочки и глубоко вздохнул. Кровь прилила к голове, и он едва не потерял равновесия, однако упражнения для рук выполнил с выработавшейся за годы ловкостью. Решился даже на приседания. В этот миг кто–то отворил и тут же затворил дверь комнаты, мгновенный сквозняк взвихрил лежавшие на столе бумаги и вынес их на балкон. Кундзиньш бросился за ними. Балконная дверь с резким стуком захлопнулась за ним, и тихо звякнул защелкнувшийся крючок.
В первый миг это не встревожило Кундзиньша: намного важнее казалось собрать листки блокнота, прижавшиеся к перилам или задержанные неровно уложенными плитками пола. Лишь немногие вылетели наружу и теперь непомерно большими хлопьями снижались к декоративным кустам. Следовало побыстрее одеться и спуститься — пока на них не набрел одержимый манией чистоты садовник. Кундзиньш выпрямился. По спине пробежали мурашки: снаружи, как выяснилось, было не так тепло, как сперва показалось. Да и что удивительного? В тошнотворно синем море, словно взбитые сливки в черничном киселе, еще покачивались пригнанные позавчерашним штормом глыбы льда. Кундзиньш подергал за ручку, но дверь не поддалась. Приблизив лицо к стеклу двери, он увидел, как медленно затворяется дверь в коридор.
Как же так? У него же вошло в привычку запираться изнутри каждый вечер. Сейчас холод уже выгнал из головы остатки дурноты, и в памяти воскресла картина его возвращения: правильно, только наверху он сообразил, что не взял у администратора, ключ от комнаты, снова лезть в лифт не хотелось, и он решил разбудить уборщицу этажа Астру, которая время от времени, особенно когда по вечерам показывали кино, заночевывала в бельевой. Разбуженная зычным голосом Талимова, девушка отперла дверь, впустила Кундзиньша в его апартаменты и пожелала доброй ночи. Такой уж доброй ночь не была, но по сравнению с теперешней ситуацией казалась вершиной счастья.
И вдруг он покрылся потом. Были ли на столе только те несколько листков, которые он держал сейчас в руке? Кундзиньш снова припал к стеклу, успевшему запотеть, всмотрелся. Рукописи не было видно, в стекле отражались только его растрепанные волосы и выпученные в испуге глаза.
«Спокойно, только спокойно!» Кундзиньш снова заставил себя припомнить все, что произошло между ужином и тем моментом, когда он оказался в этой чертовой ловушке. Вчера, закончив писать, он надел клетчатый пиджак и, держа рукопись под мышкой, направился, как некий пикадор, вооруженный острым копьем, дразнить быков судьбы. В баре Кундзиньш все время сидел, подложив рукопись под себя, из опасений облить ее вином или чаем. Ну, а потом? Не хотелось верить, что он мог забыть ее внизу, скорее уж — засунул в «дипломат», содержимое которого находилось под охраной патентованного замка с цифровым шифром…
Но как ни старался сейчас Кундзиньш, он не мог вспомнить того числа, которым отмыкался замок. В комбинацию цифр вдруг влезла совершенно бестолковая, но назойливая мысль: ну, а если рукопись кто–то украл? Кто его, Кундзиньша, заставил написать жирными литерами на первой странице магическое слово «секретно»! Он хотел, чтобы мать не лезла в рукопись, не перепутывала ненумерованные страницы, — какое мальчишество! Наивно было надеяться, что гриф придаст его диссертации большее значение, подействует на будущих оппонентов. В особенности теперь, когда открытия уже зарегистрированы, оформлены международные патенты… Пока что эта надпись подействовала лишь на похитителя, которому не понадобилось даже взламывать дверь…
Абсурд! Так можно додуматься бог знает до чего. Надо поскорее попасть в комнату, проверить «дипломат», затем поискать в баре. Да найдется! Кому нужна рукопись, где в джунглях формул заблудилась бы даже машинистка сектора? Уже во вступительной части уперлась бы как в стену и не продвинулась ни на шаг. Вот точно так же, как он сейчас.
Кундзиньш немилосердно мерз. Он еще раз проверил крепость крючка. Не тут–то было. Голыми руками не открыть. Нет надежды и выбить двойное стекло рамы. Звать на помощь? Позор на всю округу. А стук вряд ли кто–нибудь услышит. Перегнувшись через перила, он попытался заглянуть на соседний балкон — может быть, Рута дома и придет на выручку? Не удалось и это. Стена в два кирпича толщиной не позволяла увидеть ничего. Но, оглядевшись вокруг, Кундзиньш облегченно вздохнул: путь к спасению находился тут же — под ногами.
Именно так, потому что он стоял на крышке люка, соединявшего этот балкон с находившимся под ним, а уже оттуда можно было по лестнице спуститься до второго этажа даже, на который в случае бедствия можно было добраться при помощи выдвижной пожарной лестницы. Надо спускаться — не может быть, чтобы нигде не оказалось ни души. Ну, а уж в крайнем случае он проникнет в чужой номер и вызовет помощь по телефону.
Кундзиньш присел и попытался трясущимися от озноба пальцами приподнять железную крышку. Она словно приросла: наверное, за все время существования дома ее ни разу не поднимали. Он попробовал еще и еще раз. Наконец, тяжелая крышка поддалась, сперва медленно, потом все легче поворачиваясь на петлях, пока не встала вертикально.
Кундзиньш опустился на колени и, словно крот, сунул голову в люк, но тотчас же отпрянул. Набрался смелости и заглянул опять. Там, этажом ниже, раскинувшись в укрытом от ветра шезлонге, подставляя ласкам солнца все свои женские прелести, лежала совершенно обнаженная Рута Грош, прикрывая полотенцем только глаза и нос.
«Не зря говорят, что женщины куда выносливее нас. Я здесь мерзну, даже зубы стучат, а она загорает себе». Эту мысль сразу же сменила другая, куда более значительная: он ведь и сам голый, так что путь вниз закрыт. Мало ли что может прийти Руте в голову, если она увидит его рядом с собой в таком виде! И в заключение в его тяжко соображающем мозгу возник вывод: «Я же поступаю неприлично. Если Рута увидит, как я подглядываю, я никогда больше не смогу посмотреть ей в глаза». И, стараясь не шуметь, Кундзиньш опустил крышку люка.
Отчаяние нахлынуло с новой силой. Будь прокляты одиночество и тишина Приежциемса, которыми он еще вчера восторгался! Человек гибнет, и нет никого вблизи, кто пришел бы на помощь… Долго ему не выдержать, начнет выть или бросится в бездну… Интересно, что напишут в некрологе его коллеги: «Внезапная и нелепая смерть вырвала из наших рядов в расцвете творческих сил…» Он не хотел, чтобы его унесло. Ни с пустого пляжа, ни от холодного моря, равнодушно дышавшего у подножья дюн. И меньше всего — из жизни.
И тут Кундзиньш заметил на желтом песчаном просторе что–то вроде раздувшегося пингвина. Вглядевшись повнимательнее, он заключил, что то был Мехти Талимов, через которого, как уверял зубоскал Вобликов, было легче перепрыгнуть, чем обойти его. Но Кундзиньшу он в это мгновение показался воплощением мужской красоты.
Он уже совсем собрался крикнуть, но вовремя удержался и даже отступил за укрытие стены. Талимов не должен был заметить, что за ним наблюдают. На такую подлость Кундзиньш, хотя у него зуб на зуб не попадал, все же не был способен. Выпростав свое шарообразное тело из халата, Талимов вошел в воду. Пройдя несколько шагов, остановился, повернул голову направо, налево и, убедившись, что зрителей нет, быстро намочил волосы и поспешно возвратился на берег. «А вчера хвалился, что записной морж и купается зиму напролет», — невесело усмехнулся Кундзиньш.
Подождав, пока Талимов не вынырнул из тени сосен, Кундзиньш крикнул:
— Слышишь, друг, поднимись ко мне! Только никуда не сворачивай!
… Оказалось, что Талимов — настоящий друг, с которым, пользуясь его же излюбленной характеристикой, можно смело идти в разведку. В его лице не дрогнуло ни черточки — наверное, во хмелю с ним приключалось и не такое.
— Теперь мигом под горячий душ! — скомандовал Талимов. — Когда стану тереть спину, ты еще пожалеешь, что жив остался.
— Мне очень нужно знать, заходил ты ко мне сегодня или нет? — спросил Кундзиньш, когда к нему вернулся дар речи.