Страница 118 из 143
Подойдя к своему дому, Курдаш глянул на балкончик второго этажа — судя по обнажившейся кладке, упало еще несколько кирпичей. Правильно он сделал, что забил гвоздями дверь на балкон — еще ненароком кто–нибудь выползет да не дай бог свалится вместе с железными перилами.
Мария неосмотрительно, слишком шибко бежал по обледенелому тротуару, держа в каждой руке по большой луковице. Он словно опасался, что дверь за Курдашом и Козлом захлопнется и ему уже не откроют.
— Салют! — радостно кричал Мария издали.
Курдаш поднял руку в приветствии и подумал, что Козлу и Марии график его выходных дней известен лучше, чем ему самому.
Козел, учуяв в воздухе запах спиртного, сразу оживился и с ловкостью хорька облазил все углы. Вот отыскал дощечку, нож и уже режет ломтиками лук. Вот с полки снимает кубки и заглядывает вовнутрь, размышляя, стоит ли мыть, может, обойдется… Нет, на сей раз и так сгодится. Расставляет кубки: хозяину, как всегда, большой серебряный с гравировкой «Константину Курдашу, победителю…», себе — почти таких же размеров, но с виду покрасивее, хотя и не серебряный, серебра уже тогда не давали, стало быть, из мельхиора, и наконец очень похожий, но поменьше — Марии. Не понравится, пусть подберет себе сам: на полке кубков достаточно — штук двадцать, если не больше. У Константина была хватка, никто этого не оспорит!
Мария с трудом отдышался после бега и крутой лестницы. Ему тоже хотелось принять участие в подготовительных работах, но он ничего лучше не мог придумать, как посыпать лук солью. Козел на него прикрикнул:
— Не сыпь столько! Кто такое соленое есть будет!
Константин тем временем переодевался. Повесил одежду в узкий шкаф, натянул трусы и майку, неторопливо обмыл шею и подмышки над чугунной раковиной с отбитой эмалью и вонявшей мочой: туалет находился далеко — на лестнице этажом ниже.
Жилище представляло собой ужасный гибрид, в условиях послевоенной стесненности сотворенный из аппендикса или копчика квартиры домовладельца: здесь была одноконфорная плита, какую нигде уже не увидишь, с проржавевшей духовкой; прогнившие местами доски пола прикрывали кое–как прибитые куски линолеума, но помещение было просторное и светлое, с центральным отоплением, обогревавшим сверх всякой меры, был и единственный на весь дом балкончик, которым Курдаш давно не пользовался по причине его аварийного состояния. Другой обладатель ордера, имей он художественный вкус, может, и сделал бы из помещения что–нибудь приятное для глаз или хотя бы проявил желание превратить его в человеческую обитель, но Константин Курдаш испытывал к своему жилью полное равнодушие. Здесь он очутился в результате развода, после того, как в состоянии сильного гнева избил своего тестя за то, что тот делал разные свинства, лишь бы при разделе имущества на суде большая часть досталась дочери, заодно и бывшая жена схлопотала по физиономии — не вовремя встряла. Константину грозила статья за хулиганство и нанесение телесных повреждений средней тяжести, но тогда он еще считался в сборной и его выручили, как выручали после других скандалов и драк в ресторанах. Однако при этом ему выставили условие немедленно обменять жилую площадь, и тестю удалось заткнуть его в эту халупу, тогда как для дочери он выкроил вполне приличную двухкомнатную квартиру с частичными удобствами. Имущество, завезенное сюда Константином после развода, так и служило ему до сих пор: большой раздвижной дубовый стол, весь изрезанный, со специфической грязью, приставшей как смола, которую счистить можно разве что шпателем, ибо мыло и жесткая щетка не помогут, крашеная железная кровать с никелированными шариками, весь в пятнах матрас со сбившейся в комья ватой да на лампе пергаментный кулек вместо разбитого плафона. За несколько лет кулек густо обгадили мухи. Шкаф, сработанный еще деревенским столяром, старый основательный шкаф — такой и на солнце не рассохнется и в воде не разбухнет — уже стоял, когда Константин здесь поселился. Как ни странно, но именно убогость жилья в свое время выручила Константина: в ту пору, когда спорт перестал нуждаться в Курдаше, а значит, перестал и вызволять, его на год посадили в тюрьму (заехал кулаком в лицо мужчине, который нечаянно обрызгал Константина грязью), и пока он сидел, желающих поселиться в этой халупе не нашлось, поэтому «площадь» за ним и сохранилась.
Однако в комнате было и несколько декоративных элементов: уйма кубков на полке; под ней висели вымпелы со спортивными значками и медалями Курдаша, а на противоположной стене — аккуратно обрамленные планшеты с пожелтевшими газетными вырезками статеек, которые воскуряли Курдашу–боксеру восторженный фимиам или анализировали ход его отдельных боев по раундам. По причине отсутствия у Константина альбома тут же под стекло он засунул разные фотографии, подаренные, видно, обожательницами, на оборотной стороне скорее всего имелись и надписи вроде «На вечную память от Мирдзы К.».
Константин закончил омовение и, усевшись на край кровати, облачился в тренировочный костюм республиканской сборной — такие ему где–то специально вязали, их было несколько и все как новые, только не очень чистые, пропотевшие — и переобулся в мягкие боксерские ботинки, которые всегда носил дома.
Козел взял со стола поллитровую банку, полную окурков чуть ли не с позапрошлого года, и высунувшись из окна, глянул налево и направо — не идет ли кто, потом высыпал окурки на улицу.
— Монька подшил себе ампулу, — сообщил Мария.
— Вот дурак! — с тревогой отозвался Козел, — Забудется, хватанет стаканчик — и каюк!
Константин, полностью экипированный, легким эластичным шагом, слегка покачивая бедрами — так он обычно выходил на ринг, всегда на минуту–другую опаздывая, чтобы противник немного понервничал, — подошел к плите. Там стоял его портфель. Раскрыл его и вытащил три трехлитровые банки с пластмассовыми крышками. Поднес банку к свету — жидкость в ней была абсолютно прозрачной.
Козел и Мария напряглись. Казалось, они вот–вот подскочат и вытянутся по стойке «смирно».
Константин водрузил банку на середину стола и снял крышку. В воздухе сразу разнесся легкий запах бензина, присущий техническому спирту.
Налили.
Козел выглядел обиженным, хотя недовольства не высказывал. Он считал «бульки» и ему показалось, что в его кубок попало на один меньше.
Мария вдруг посерьезнел. Смотрел на Константина торжественно и проникновенно.
— За тебя, Константин! За всех наших старых корешей! Будь здоров! — он чокнулся с Курдашем, потом с Козлом.
Жидкость обожгла глотку, а желудок отозвался отрыжкой — кверху поползли пузыри, как от резинового клея.
— Первоклассный, — выдохнул Козел. — Шариков шестьдесят, не меньше!
Он налил себе в кубок воды, чтобы запить.
— Если еще хоть раз услышу, как кто–то треплется, что спирт для водки гонят из зерна, ей–богу, плюну тому в рожу! Все делают на Слокской бумажной фабрике, только разливают по разным бочкам. Официально! — Козел говорил с важностью, пытаясь своими четырьмя клыками разжевать ломтик лука. — Где ты раздобыл?
— За Константина ты не боись! Константин добудет все, что надо! — У Марии уже слегка заплетался язык. На дворе было холодно, и Мария начал подумывать о том, как доберется до дома. Не дай бог поскользнуться и упасть в сугроб — в два счета обморозишь руки–ноги.
Мысли Константина потеплели, ему казалось, что они серовато–розового цвета, словно окутаны дымкой… Как здорово ему тогда повезло… в «Амуре», который все звали «Молотком».
— Ты помнишь, — бормотал Козел. — Налей–ка еще… Да, о чем это мы говорили?
— На улице Судмалиса… там теперь женская парикмахерская… В оркестре тогда играл совсем спившийся скрипач… Сам худющий — как скелет, волосы седые, длинные. Посетители со своих столиков посылали ему рюмками водку. До конца вечера выдерживали только пианист да ударник… но ничего, как–то справлялись… Этот пришел тогда с Ритой… Кажется, ее звали Рита… Сама тощая, а грудь — во! — огромная… Рита страстная была… до умопомрачения… Какие–то моряки подваливали ее приглашать… Мы уже были под парами, поэтому я и пнул одного такого в коленку… Скатерть была длинная и никто не заметил… «Пожалуйста, говорю, может еще надо?» Следующим пинком я хотел угодить ему по яйцам, да не попал… Он взревел как бык и кинулся на меня. А мне только того и надо! Музыканты побежали наверх, а танцующие — врассыпную — кто куда… Нас было человек пять, не считая Риты, а их — человек восемь. Пока метрдотель и официанты нас разнимали, моряки уже свое схлопотали, а того, который первым на меня набросился, вынесли… Все подтвердили, что они первыми на меня напали… Рита выясняла отношения с официантами, но у моряков была куча башлей… Кончилось тем, что нас вытолкнули из кабака… Мы не очень–то и сопротивлялись, потому что вышибала сказал: кто–то позвонил в милицию и оттуда уже выехали. Как мы дико ржали на улице! Нас они выкинули, а счет–то наш остался неоплаченным… Потом мы двинули в «Москву» — продолжить…