Страница 114 из 143
— Привет, сестренка! — услышала она в трубке голос Алексиса.
— Как хорошо, что ты позвонил! — Ималда от радости чуть не расплакалась.
— Тебе салютует черноморский флот! В замке турецкого султана в твою честь состоялся грандиозный фейерверк… Поздравляю!
— Ты звонишь из Одессы?
— Нет, мы стоим немного в стороне, здесь нет таксофона, потому и пришлось звонить через междугородку… Браво, сестричка, браво! Очень рад за тебя! Что тебе подарить в честь такого важного события?
Пройдет несколько месяцев, прежде чем она вспомнит этот разговор и спросит себя: как Алексис узнал, что я выступала и что выступление прошло успешно?
— Арбуз!
— Записываю — арбуз. А еще?
— Чтобы ты сам его и привез.
— На будущей неделе еще не смогу, а к концу месяца появлюсь обязательно! За арбуз не беспокойся, положу его в холодильник. У нас в порту колоссальный холодильник!
Укротитель потребовал, не откладывая, начать подготовку второго номера. Ималда восприняла приказ как облегчение — снова окунулась в привычную напряженную работу, которая поглощала все ее время, не оставляя ни минуты даже на размышления о быте — все автоматически отодвигалось на будущее.
Однажды после выступления, когда Ималда спустилась по служебной лестнице и вышла к автостоянке, заметила директора Раусу — он отпирал дверцу своей «Волги».
Ималда робко поздоровалась, он приветливо улыбнулся и спросил:
— Вы довольны новой работой?
— Да… — волнуясь, закивала Ималда. Присутствие Романа Романовича всегда сковывало ее, даже как бы парализовало. Может, причина была в том, что директор хотя и свободно вел себя, но был тверд, а порой и строг, а может, потому, что находясь на вершине должностной лестницы, все же не подчеркивал своего положения, а всегда разговаривал дружелюбно. В «Ореанде» не просто уважали Раусу, но по–своему и любили, как любят только справедливых начальников.
По–видимому, ее волнение забавляло Раусу, он весело рассмеялся и открыл дверцу:
— Прошу!
Ималда подчинилась сразу, как подчиняются приказам в армии.
Ни о чем не расспрашивая, Рауса вырулил на улицу. Затем он сказал, что Ималде не обязательно ходить по узкой служебной лестнице, ведь она артистка, стало быть, как и другие артисты, может пользоваться главным входом. Только музыкантам это не разрешалось.
Дорожный знак на углу оповещал, что остановка транспорта запрещена до самого конца квартала, а значит, возле дома Ималды тоже, останавливаться разрешалось только такси и «скорой помощи». Но водителям, хорошо знавшим улицу, неудобств это не доставляло — они въезжали в просторный двор соседнего дома. Именно так и поступил Роман Романович.
— Большое спасибо, что подвезли!
— До свидания, артистка!
Машина развернулась по осенним лужам и уехала.
«Он не спросил, где я живу — он это знал», — промелькнуло у нее в голове.
На следующей неделе, как и обещал, приехал Алексис и привез огромный арбуз. Они разрезали арбуз пополам, одну часть положили в кладовку, другую поставили на середину стола и ложками выгребали мякоть — сиренево–красную, тяжелую и рыхлую, как пропитанный водой снег. Сладкий сок стекал по черенку ложки, пальцы сделались липкими.
Алексис весело рассказывал про свой буксир, про ловлю бычков и разные приключения на берегу. Ималде почему–то не верилось, что оптимизм брата искренний. С лица Алексиса не сходила улыбка, он преувеличенно иронизировал по поводу своего положения, называл себя «морским волком на буксире» — его поведение напоминало улыбчивое состояние депрессии, когда больной все время делает вид, что ему весело, хотя на самом деле очень угнетен.
Ималда на несколько минут вышла на кухню — будто помыть руки — на самом деле она захотела прийти в себя и отогнать воспоминания о больнице, которые вдруг вынырнули из глубин забвения.
«Коциньш… Коциньш… Херберт Коциньш… Очень рад…» — оплывший старик с беззаботной улыбкой ходил по парку и останавливался возле каждой скамейки, где вперемешку сидели и больные и посетители. Представившись, всем подряд пожимал руку. В молодости, будучи многообещающим художником, он учился в Париже и заболел сифилисом — теперь болезнь уже приобрела форму прогрессивного паралича. Он рассказывал, как прошлой ночью опять объезжал свои губернаторства на других планетах: это совсем нетрудно, надо только поплотнее сдвинуть колени, тогда уменьшается сопротивление воздуха. Коциньш всех считал своими детьми, а если его спрашивали, кто на свете самая главная личность, то он с улыбкой и наигранной стеснительностью отвечал: «Почитайте в газетах — там написано!» В приподнятом настроении он называл себя главой государства, а иногда и богом. Конечно, упомянутая болезнь к Алексису не имела никакого отношения, однако наигранная улыбка брата иглой вонзалась в мозг Ималды — на нее вдруг накатил ужасный страх перед больницей, хотя вроде бы для этого не было ни малейшей причины. Ималде всегда было страшно при воспоминании о больнице — она была как бы неотделима от ее болезни и далее самой Ималды. Она не могла смотреть на больницу со стороны, всякий раз вспоминая ее, вновь чувствовала себя обитательницей переполненной палаты с обшарпанными койками и грязными старухами: одной «бригадир лучом лазера испортил почки», другой — «соседи через замочную скважину и щели в полу запускают газ, чтобы отравить». Сидеть с ними рядом было неприятно: некоторые во время еды перемазывались как младенцы, и санитарки потом мокрым полотенцем оттирали налипшую и засохшую вокруг рта кашу. И никто из них не знал, как долго придется пробыть в больнице, поэтому пребывание там ассоциировалось с пожизненным заключением.
Преодолев слабость, Ималда выпила пару успокоительных таблеток и вернулась в комнату.
Алексис вызывал по телефону такси.
— Ты уезжаешь? — с грустью спросила Ималда.
— Одевайся! Используй редкую возможность разорить своего скупого братца!
Несмотря на то, что в магазине промтоваров на улице Маету продают только за особые чеки и только морякам, возле магазина толпились мужчины, внешний вид которых говорил, что в будни они пасут овец — если вообще где–то работают — на высокогорных пастбищах или варят сыр из козьего молока.
— Лышных чеков нэт? — Из–под усов сверкнули зубы из белого металла. — Даю за одын двэнадцат…
Алексис только покачал головой и повел сестру сквозь толпу.
— По трынадцат! — заискивающе послышалось позади.
— Четырнадцат! — предлагали уже на ступеньках магазина, и Алексис даже призадумался.
Предъявив бдительной охране возле двери удостоверение моряка, Алексис с Ималдой вошли в магазин.
— Примадонны должны одеваться так, как положено примадоннам! Выбери, что тебе нравится!
— Пойдем отсюда! Пойдем! Мне ничего не надо!
У Алексиса чуть не сорвалось с языка: «Нет, ты и в самом деле ненормальная!»
В торговом зале стоял глухой рокот, который время от времени прорезали визгливые выкрики: «Не хватайте, я уже взяла это!» — «Нечего болтать — вы тут не стояли!» — «Не давайте этой спекулянтке так много — смотрите, чтоб всем хватило!» — «Ох, как счас вдарю!»
Мужчины, слишком слабые для рукопашных схваток у прилавка, стояли оттесненные к стене. Их помощь женам заключалась в том, чтобы держать покупки. А жены, руки которых не были заняты, бросались на приступ следующей крепости — рядом продавались розовые кофточки. Одна висела для обозрения высоко, почти под потолком, чтобы покупательницы не могли пощупать, а значит и замусолить ее. Покупательницы пытались втянуть в свои конфликты и продавщиц, но вежливость с какой те отвечали или высказывали замечание, просто поражала.
Ималда вдруг подумала: если бы кто–нибудь упал, его непременно затоптали бы.
— Наверно, завезли что–то из дешевых вещей… Обычно здесь такого не бывает… — оценил ситуацию Алексис.
Изголодавшиеся и жаждущие вряд ли так сражались бы.
— Прошу тебя, уйдем отсюда!
— Ладно, зайдем завтра. Сегодня мы явно не вовремя!
— Нет, Алексис, завтра тоже не пойдем!