Вампиры. Сборник

Карло сообщает о смерти Лючии, Альфа, итальянских лакеев, многих других людей и при этом жалуется, что Рита, прежде такая нежная и сострадательная, теперь спокойно и безразлично относится к смерти близких.

Дальше он пишет (и Гарри снова начал читать):

«На деревне погребальный звон не прекращается, и как это напоминает детство, и как жутко становится… Какие страхи встают кругом… А тут еще этот доктор со своими вампирами!

Бедный старик совершенно сошел с ума! Он, как привидение, день и ночь бродит по замку, всюду является неожиданно, распространяя скверный чесночный запах и разрисовывая везде, где возможно, пентаграмму, этот знак средневекового заклятия нечистой силы.

Особенно сильно он украшает им мои комнаты и мои вещи, я уже не спорю, лишь бы он избавил меня от букетов чеснока, а то повадился украшать ими мою спальню… Так что теперь у нас с ним по этому поводу молчаливое соглашение.

Пусть, зачем раздражать сумасшедшего! Зато с Ритой они теперь враги! Раньше он рыцарски ухаживал за ней, и она относилась к нему ласково, как к старому человеку, другу моих родителей. Теперь же она не переносит старика, прямо ненавидит его.

Я думаю, что это одна из причин, почему она завтракает и обедает одна у себя в комнате.

Этой же причине я приписываю отказ Риты принять от меня последний подарок. А ведь вещица была заказана по ее личному желанию… и вышла, на удивление, удачно! Это на тонкой золотой цепочке знак пентаграммы, усыпанный бриллиантами, и камни самой чистой воды, точно летняя роса…

А Рита даже не хотела взять ее в руки. Обидно немного… Эх, буду сам носить и помнить, что счастье обманчиво… и любовь… и дружба…»

Гарри прервал чтение и отодвинул тетрадь.

— Причиной всех несчастий и на этот раз был старый граф. Заговоренный Петро, он пятнадцать лет лежал смирно в гробу, но был еще настолько силен, что внушил Карло мысль привести в склеп Риту, а ей — желание опереться о каменный гроб. Прикосновение живого женского тела сняло заклятие, и старый вампир был свободен.

Он начал с того, что погубил свою освободительницу, наградив ее своей любовью и страшными последствиями этой любви.

Рита с его помощью в недолгое время стала сильным вампиром. Она вела двойное существование: днем жила между живыми, ловко обманывая их, а ночью являлась вампиром и губила их. Страстная любовь к другу своего жениха, Альфу, заставила ее забыть осторожность и сильно ее выдала, хотя Альф и умер, не успев ничего сказать Карло, не открыв тайны Риты.

Прощальное письмо Альфа, вложенное в Библию, так и не дошло по адресу. Граф Карло его не видел.

Все же у графа проснулись неясные подозрения и ревность, и он начал следить за Ритой.

Тут граф Карло переживает страшную драму.

«Она какая-то бесстыдная, сладострастная», — пишет он, — или «чем больше я за ней слежу и наблюдаю, тем больше становлюсь в тупик. Она или сходит с ума, или у ней какая-нибудь таинственная болезнь, но болезнь психическая, так как физически она цветет и хорошеет день ото дня».

«Чем объяснить такой поступок, — пишет он дальше, — Рита, тихонько оглядываясь, входит в мой кабинет, берет со стола тяжелое каменное пресс-папье и с силой кидает его в большое простеночное зеркало. Стекло вдребезги.

В ту же минуту она сталкивает с подставки тяжелую китайскую вазу, и та с грохотом падает на пол. Вбегают слуги.

— Ничего особенного, — объявляет холодно Рита, — скажите барину, что я нечаянно столкнула вазу, а она, падая, разбила стекло. Идите прочь.

Слуги, переглядываясь, молча уходят».

— Как раз в это время, — рассказывал Гарри дальше, — Карло подвернулась латинская книга «о ламиях». Он взял ее из лесного дома на память об Альфе и от бессонницы, которая его преследовала, принялся читать.

Карло признается, что ничего бы не понял в ней, если б не рассказы старого доктора на эту тему. Тем не менее он не в состоянии поверить в существование вампиров, а тем более причислить к ним свою невесту. «В книге ясно сказано, что „они“ выходят из могил, — пишет он. — Затем книга говорит…»

— Впрочем, это я вам прочту, — говорит Гарри, перекидывая листы.

«Книга говорит, что большей опасности подвергаются близкие люди. Вот если б была правда, то я первый должен бы был умереть. А я жив и здоров, и никто ко мне по ночам не ходит… вот только я спать не могу… Что это, крик или мне показалось? Вероятно…

Фу, какая-то огромная черная кошка подкралась к моей двери, я даже испугался, а увидев меня, она тоже испугалась, шмыгнула по темному коридору и пропала. Откуда она? Кажется, в замке нет такой; должно быть, забрела из соседнего леса. Надо будет…»

19-е

Ну и ночка! Сейчас светит ясное солнышко, а я все еще не могу сбросить ночной кошмар… а быть может, и действительность… а впрочем, я потерял мерило…

19-го. Позже.

Вчера ночью ко мне в комнату заглянула черная кошка и исчезла. Не успел я снова взяться за перо, как ворвался сумасшедший, на нем был халат, на голове чеснок, а в руках знаменитый кол, с которым он не расстается.

Оказывается, что кол у него осиновый и, чтобы добыть его, он ходил куда-то далеко, так как у нас в окрестности осины нет.

Старик вбежал и принялся что-то искать в двух моих комнатах. Он заглядывал под кровать, в шкаф, под стулья, за портьеры и даже смотрел в печке.

— Нету, ушел.

— Да кто ушел, кого вы ищете? — спрашиваю я.

— Да Его. Эхе-хе, понимаю, сюда-то не сунется! — весело засмеялся сумасшедший, показывая на знак пентаграммы, вырезанный им на пороге моей комнаты.

— Знаешь, — продолжал он, — я двери-то чесноком, чесночком замазал и завесил, так Он в окно да черной кошкой… сюда, вверх… а я за ним, да, видишь, ноги старые, не поспел, ушел Он… — Старик тяжело вздохнул и присел на стул.

Из отрывочных фраз и бормотания я наконец понял, что он завесил чесноком двери капеллы, а сам сторожил Его с колом. Этот-то Он старика — выходит не кто иной, как Рита, она же — вампир.

Будь передо мной не старик, я бы вздул его, несмотря на все его сумасшествие. Я думал тогда, что всякий вздор, даже сумасшествие, должен иметь меру.

Пока я соображал, как образумить старика, он вдруг опомнился, вскочил, схватил меня за руку и зашептал:

— Идем, идем, Он, наверное, у итальянца, у художника, засосет Он беднягу.

Постараться вырваться нечего было и думать, и я покорно пошел, вернее, побежал за сумасшедшим. Он быстро взобрался по лестнице, на третий этаж, где живет итальянский художник, и затем мы, словно воры, тихо стали красться по коридору.

Подошли к комнате итальянца. Старик осторожно приоткрыл дверь. Комната была залита лунным светом, окно открыто, и занавес на нем отодвинут.

Каково же было мое удивление, а потом бешенство, когда я увидел, что Рита, моя невеста, полулежит на груди итальянца к нему лицом.

Должно быть, я крикнул, потому что Рита подняла голову и обернулась… и о ужас, ужас!.. При ярком свете месяца глаза ее светились сладострастием и злобой, а по губам текла свежая, алая кровь.

— Видишь, видишь, — закричал старик и кинулся вперед… Сильный порыв ветра хлопнул створками окна, взметнул штору и ударил ею по старику, тот упал.

Я поспешил к нему на помощь, но луна померкла, и в комнате воцарился мрак. Нескоро я отыскал спички и свечку.

При слабом освещении я оглядел комнату — никого нет. Сумасшедший, охая, поднимался с полу, итальянец мирно спал.

Я готов был все признать за галлюцинацию, но тут старик подошел к кровати и, поднимая за плечи художника, спокойно объявил:

— Вот я и прав, Она засосала его.

В самом деле, художник был мертв. Лицо бледное, руки болтаются, как плети, на ночной рубашке свежая кровь.

Боже всесильный, что же это? Голова моя не выдержит… лопнет… Ведь выходит, что Рита «не-мертвый»… что она сосет кровь живых людей… Как я могу это понять и связать?.. Рита… кровь… нет и нет. Это я под влиянием старика схожу с ума… Это он мне навязывает свою болезненную идею… в то же время я сознаю, что я здоров, вполне здоров… а впрочем, все сумасшедшие считают себя здоровыми…