Страница 20 из 24
О сине–зеленых мы уже упоминали в нашем плаче по Ладоге; нынче, в анафемски жаркое лето, озеро зацвело, даже на студено чистых прежде глубоководьях. Сергей Цветков работал в экспедиции на акватории Ладоги, пил, как все, забортную воду, ел рыбу — и заболел гаффской болезнью, с высокой температурой, признаками отравления, судорогами в мышцах. Врач, к которому обратился Цветков, поставил другой диагноз болезни, гаффскую мало кто знает. Диагноз уточнил профессор–биолог Владимир Михайлович Бреслер, сподвижник Цветкова по экологическому движению в нашем городе. Осмотрел, расспросил Сергея Цветкова, со свойственной ему прямотою «обрадовал» пациента: «Батенька мой, у вас же полная картина гаффской болезни…»
У меня есть конспекты лекции страстных монологов — профессора Бреслера, произнесенных на экологической комиссии и в других местах, о том, к чему приводит поступление в биосферу отходов нашей с вами активной деятельности (и жизнедеятельности), какие могут воспоследовать мутации, то есть изменения наследственных свойств болезнетворных бактерий, помещаемых в общий котел, какие нас подстерегают непредсказуемые лиха. «Непредсказуемые» — мы при бегаем к этому эвфемизму для самоуспокоения: то ли будет, то ли нет, то ли дождик, то ли снег. У Бреслера есть биохимические данные — и прогнозы: в отношении Ладоги, Невы, Невской губы. Его тема в науке: как воздействуют биогены, химические соединения в окружающей нас среде на человеческий организм, каковы пределы наших с вами защитных средств — на уровне клетки. Увы, защита уступчива, особенно у ребенка. Да и у взрослого тоже…
По счастью, Сергей Цветков выздоровел: вовремя поставили верный диагноз, правильно лечили в меру нашей фармакопеи (очень скромная мера!); молодой организм справился с болезнью. Пока что…
Я собрался ехать на Ладогу. Сергей Цветков посмотрел мне в глаза как–то особенно горестно, проникновенно, предостерег: «Только рыбу не ешьте, ту, что в траве болтается: лещей, окуней». Не есть на Ладоге рыбу я еще не умею, как и те, кто ее ловит, не говоря о тех, для кого она ловится (совершенно неведомый контингент: ладожская рыба никогда нигде не продается). Так и вышло в доме штатного рыбака колхоза имени Калинина Евгения Павловича Исакова, в Кобоне. Хозяйка подала на стол жареного леща, мы его съели, похваливая. И ничего. Пока что…
Леща не стал есть один из гостей, заверил хозяйку с хозяином, что рыбу вообще исключил из рациона, как и многое, перевалив на девятый десяток. Этим гостем был вице–адмирал в отставке Виктор Сергеевич Чероков, в войну командовавший Ладожской флотилией и вообще всем, что плыло тогда по Ладоге. Каждый год адмирал приезжает из Москвы в Новую Ладогу, Кобону, Осиновец — в День Военно — Морского Флота.
Приезжает старый адмирал на Ладогу… Начал торжественно фразу, но продолжения не нашел. Адмирал состарился, Ладога стала другая, то есть по–другому нынче о Ладоге говорят, чем во времена молодости вице–адмирала Черокова (он тогда был капитаном первого ранга): Ладога тогда спасала Город; нынче Городу впору спасать Ладогу. Больше спасать некому, разве что стране, но у страны еще и Байкал, и Арал, и последствия Чернобыля…
В усилиях по спасению озера, давшего Городу жизнь, так нужна нам Память — отношение к озеру как к родственно–близкому, жизнетворящему существу. «Недаром Ладога родная дорогой жизни названа!» Ладожский ветеран вице адмирал Чероков побуждает к Памяти тех, кто вершит дела на озере. И Алексей Николаевич Суханов тоже. По праву боевого товарища встречает, сопровождает адмирала. Нынче поехали в Леднево, там размещалась диспетчерская служба флотилии. Постояли над печально–одинокой могилкой Аллы Ткаченко — связистки, отважной новоладожской девушки; смертельно раненная в одну из бомбежек, не отошла от аппарата, до последнего вздоха передавала приказы штаба на суда…
Жена Виктора Сергеевича Черокова Нина Андреевна, проведшая войну вместе с мужем, вот здесь, па Ладоге, сестрой милосердия, сказала:
Виктор Сергеевич столько сил положил, в правительство обращался, чтобы всех, кто плавал в войну на Ладоге, и в береговых службах… чтобы их уравнять в нравах с участниками войны. Вот Алла Ткаченко, еще была связистка Тамара Шибанова — это же настоящие герои!
На обратном пути от чуть заметных копаней на берегу канала, заросших трестой, травой — бывших землянок, блиндажей диспетчерской службы Ладожской флотилии — в деревню Леднево Нина Андреевна подхватила мужа под руку, по–молодому счастливым голосом рассказала о том, как…
Мы с мужем жили в доме отдыха под Москвой… Как всегда, под ручку гуляем… Нам говорят: «Вы что, молодожены, все под ручку да под ручку?» Я говорю: «Молодожены! Пятьдесят восемь лет как поженились».
В Кобоне завернули к Евгению Павловичу Исакову; его хотя не предупреждали, но он оказался готовым к встрече. Должно быть, такой у него открытый дом, такой характер у хозяина. Кем только не перебывал Исаков у себя на малой родине, как вернулся с войны: учительствовал, председателем был сельсовета и капитаном сейнера, и вот рыбаком. Председателем сельсовета поработал, зарплата такая маленькая (это он нам рассказал), а дети, семья…
— К секретарю райкома поехал, говорю, отпустите. Решил податься в город, на сельсоветской зарплате не вытянешь. Он мне говорит: «А вот мы тебя председателем колхоза, там вообще ничего не получишь». Ну, я понял, что он человек неумный… На штурмана меня Алексей Николаевич учил.
По лицу Суханова стало видно: человеку приятно такое слышать. Преподавал навигацию в мореходных классах при колхозе, учил мужиков плавать по Ладоге. С первого дня, как явился сюда, до последнего дня своего председательства был капитаном–наставником рыболовецкого флота, в этом его призвание. Завернул к своему ученику в Кобону, чайку на перепутье испить — ученик радехонек. И так по всем рыбацким селеньям: Суханову двери открыты.
На что уж Суханов старался удержать людей при Ладоге, привязать семью к земле: колхоз рыбацкий, а председатель пекся о животноводстве, огородничестве, кормовых травах, пашне, отходные промыслы поощрял; рукавицы шили, метлы вязали. За такое радение Суханов если что и получал, то одну нахлобучку; вызовут и наставляют: «Твое дело рыбу ловить». Но Суханов есть Суханов, что–то в нем сохранилось от балтийского матроса–братишки времен штурма Зимнего, обороны Царицына: сам себе скомандует: даешь! — и пошел. Суханов понимал, что одной рыбой жив не будешь, но переломить общий ход вещей не смог. Даже в таком распрекрасном в недавнем прошлом селе, как Кобона: и рыба, и грибные, ягодные леса со всякой дичиной, и покосы, и помидор на грядке краснеет, и красота неописуемая — и в Кобоне нынче постоянно живущих семей раз–два и обчелся.
А рыба? Рыбу на стол подадут, вроде та самая рыба, какую всегда едали да похваливали. Но тот, кто рыбу поймал, вдруг скажет о ней в минорном тоне, как о покойнике говорят…
— Сеть похожаешь, — сказал Евгении Павлович Исаков, — а в ней какая–то зеленоватая вонючая гадость, целые комки. После сеть не высушить, а и высушишь, она ни на что не годная.
Рыбу на юго–востоке Ладоги погубили агропромышленные гиганты, такие, как Пашский комплекс, птицефабрики — их стоки с массой биогенов, мириадами болезнетворных бактерий. Погубили — не убоюсь этого слова, так скажет всякий, кто вытаскивал сети в Волховской губе и дальше, до Свирепой губы, ближе, до Шлиссельбургской.
Очевидцы рассказывают, после первого выброса птицефабрикой своих отходов по реке Назии сутки плыла кверху брюхом вся рыба, какая была, и форель, и хариус. Миногу ведрами вычерпывали; река стала мертвой. То же и на Воронежке, на других текущих в Ладогу реках.
Ну ладно рыба (без рыбы на Ладоге жизнь не в жизнь), а мы с вами, при наших хрупких защитных средствах «на уровне клетки»? Подсчитано, что масса отходов промышленности, сельского хозяйства, нашего бытования на берегах Ладоги ежегодно составляют по объему половину кубокилометра. Подсчитано также, что только для растворения этой массы уходит весь годовой водообменный фонд, то есть вода, приносимая за год в озеро всеми реками, речками и ручьями. Только на растворение! Все это, вместе взятое, протекает по Неве, обогащается стоками пятимиллионного города и… упирается в дамбу. Пока не было дамбы, вода в Невской губе активно перемешивалась с солоноватыми, прохладными, относительно чистыми водами Балтики. При дамбе перемешивание… как бы это сказать, дабы не обвинили в дилентантизме и огульности?.. затруднено. Это уж точно! Специалисты также подсчитали и то, что при наличном содержании минералов в питьевой воде ленинградского водопровода не хватит и на наш с вами век. Сила не только солому ломит, но и железо.