Ветер с Днепра

Павлик нарочно начал стучать молотком, с преувеличенным вниманием рассматривал какие–то колесики. И тогда зашевелились губы у пионерки:

— Павлик… — молчит Павлик, стучит молотком.

— Павлик, я пришла… Мне очень жаль тебя, Павлик. Почему ты не хочешь признаться? Скоро письмо будет от товарища Постышева. Ты, Павлик, сделаешь водоход, мы тебе простим, Павлик… Вышку построим. Праздник у нас будет спортивный. Ты же был хорошим пионером!..

И вдруг дернулся Павлик, бросил молоток.

— Был и есть! И ничего я не знаю! Ничего! Чего ты пришла? Ты не веришь мне? Не хочу я с тобой говорить! Не хочу!

Олеся резко повернулась и сделала шаг к двери. Что ей осталось? Уйти! Как обидно — пришла искренне, по–пионерски поговорить, а он… он…

Олеся взялась за дверную ручку. Как больно щемит сердце! Неужели она сейчас уйдет, а Павлик останется снова — один, одинокий? Ат, зачем жалеть такого? Хулиган он! Недостоин быть пионером!

И другая мысль уже возникает, рождается в уголке сердца. «А что, если Павлик и вправду не виноват?» Нет, этого не может быть. Платочек у него… Платочек. Это такое доказательство, что никакого сомнения не вызывает.

Но почему так трудно? Почему щемит сердце?

Олеся оглянулась, решительно подошла к верстаку и быстро положила на него пучок синих васильков. Крутнулась и вышла.

Синие васильки лежали на верстаке. Те васильки, что их с корнями удаляют с колхозных полей. Где–то на отмелях, на холмах над Днепром нарвала их Олеся.

Павлик коснулся цветов. Ушла Олеся. Сжалось сердце — как больно! Сжалось в маленький комочек.

РАЗДЕЛ ВОСЬМОЙ

рассказывает об ответе Павла Петровича Постышева пионерам, о спортивных упражнениях деда Галактиона на велосипеде, а также о трагедии с картузом вышеупомянутого деда

Эти известные стихи, наверное, не о нашем почтальоне. Его зовут не дон Базилио, а совсем наоборот — Венедикт Валентинович. В давние времена, когда еще был жив отец Венедикта Валентиновича, жил в деревне поп — отец Лука. Большой шутник был поп Лука. Крестя младенцев, он давал детям бедняков совсем необычные имена, такие, что и произнести их было трудно крестьянам: Феоктист, Полиевкт, Нимфолора, Гервасий, Епамидон, Анемподист. Только заранее, хорошо заплатив попу за крестины, можно было его умастить: дочь будет не Евпистимея или Каздоя, а просто — Мария.

У родителей нашего почтальона не было чем подмаслить попа, и он дал имя младенцу — Венедикт. (Кое–кто звал почтальона по–своему — Индюк Валяйтинович).

Так вот. Полевой дорогой мчался на новеньком велосипеде колхозный почтальон Венедикт Валентинович. Кожаная сумка с письмами висела у него на боку, почтальон вовсю крутил педали. Это был тот самый почтальон, что некогда привез письмо деду Галактиону от внучки Олеси.

Венедикт Валентинович быстро ехал мимо густой усатой пшеницы, мимо ржаного океана. Океан определенно начинал желтеть. Пшеницы стояли полноколосые, налитые молоком. Еще неделя, и застрекочут здесь жатки, закипит буйная работа. Ай, урожай! Ай, какой урожай!

Арка из белой березы охраняет въезд в село. Возле сельсовета Венедикт Валентинович молодцевато соскочил с велосипеда. И тут увидел он деда Галактиона.

— Дед Галактион! Передайте письмо пионерам! Не потеряете, дед?

— Чтобы дед Галактион да потерял? У меня полторы сотни ульев, сынок, и то не потерял до сих пор ни одного!

Дед осторожно спрятал письмо за подкладку своего знаменитого картуза. А почтальон, оставив велосипед возле забора, пошел в сельсовет, на ходу открывая сумку.

Дед Галактион подошел к велосипеду. Машина тянула его к себе, как магнит. Весело блестели на солнце никелированные части. Дед погладил мозолистыми пальцами никель, осторожно сдул с руля пыль, причмокнул губами. А это уже верный признак, что дед Галактион чрезвычайно увлечен. Зря он никогда не будет так чмокать.

Глянул дед в одну сторону улицы, в другую. Никого. Глянул на двери сельсовета — задержался Венедикт Валентинович. Обстоятельства складывались самым благоприятным образом. Дед решился. Быстро встал на перелаз, ближе подтянул машину. Еще мгновение — и дед оказался верхом на велосипеде… Он крепко уцепился в руль и изо всех сил нажал на педали. И вдруг… вдруг велосипед поехал с горки!

Дед Галактион с отчаянной решимостью крутанул руль. Велосипед повернул в переулок и, все увеличивая скорость, помчался прямо к Днепру. Перед растерянным дедом мелькнула широкая синяя полоса воды. Дедовы ноги сорвались с педалей и болтались теперь в воздухе.

Дед делал героические усилия остановить велосипед, но он с невероятной прытью, набрав разгон, катился к реке. За короткий миг дед успел помянуть крепким словом всю нечистую силу. Но это не остановило велосипед. С разгона он свалился в воду и упал набок. Волны накрыли дедову голову.

Когда мокрый дед Галактион вытащил на берег предательскую машину, первая его мысль была: нет ли свидетелей этого события?

Но свидетели были. Велосипед промчался мимо грядки, где проводил свои агрономические опыты над тыквами Пронька. Он все видел. Парень перескочил через плетень и побежал за отважным велосипедистом. Но догнать деда ему не удалось. Пронька услышал сзади крики. К реке со всех ног бежали Олеся, Наташа и Кузька во главе с Венедиктом Валентиновичем. Оказалось, что почтальон тоже увидел в окно дедовы упражнения на велосипеде и выскочил на улицу. Уже по дороге к нему присоединилась детвора.

Дед Галактион стоял в толпе детей. Почтальон схватился за велосипед. К счастью, он не был испорчен.

— Ай, дед, ай, дед, — то и дело повторял Венедикт Валентинович. — Искупаться захотелось? Ай, дед!..

Но деда ждала еще большая неприятность. Нет, это был настоящий удар, непоправимая беда!

— Давайте письмо, дед Галактион! Письмо! От товарища Постышева! — кричали Олеся, Кузька и Наталья.

— А как же! Есть письмо! Есть!

Дед Галактион хотел снять картуз. Но только тут он заметил, что кепки не было.

— Картуз! Главный прибор! С японской войны сохранил! — озадаченно произнес дед.

Он бросился к воде. Но нигде не было заметно никаких признаков картуза. «Главный прибор» деда Галактиона навеки спрятал Днепр.

Иосиф Максимович Макота вошел в правление колхоза и удовлетворенно кашлянул. Комната напоминала боевой штаб. И так как некогда к бою, готовился старый красный партизан Иосиф Макота к жатве. Все были на своих местах. Бригадиры заранее составили списки своих бригад. Жатки отремонтированы. Через три дня они уедут косить рожь. Пшеница еще может постоять дней семь. Все сроки точно вычислены. Урожай богатейший. Иосиф Максимович улыбается в желтоватые от табака усы.

— Вязальщицы все выйдут? — спросил у бригадира Терентия Савчука. — Пионервожатый говорил с учениками о сборе колосков? Кто сегодня в полевом дозоре? А на вышке?

И вдруг Иосиф Максимович, что–то вспомнив, быстро сел к столу. Недовольно встали торчком рыжеватые усы. Председатель колхоза втихомолку обругал себя.

— А на вышке? — повторил он. — Вышка… Что? Пионеры будут дежурить? Тт–ак… Слушай, Терентий, там у нас за клуней доски есть…

— Да есть.

— И вообще древесина.

— Да есть.

— И горбыли есть?

— Да есть и горбыли.

— Позови ко мне, пожалуйста, завхоза. Или постой, не надо. Я напишу ему записку.

Иосиф Максимович быстро написал:

«Дмитрий Гаврилович, немедленно выдай пионерам досок и завтра же утром отряди двух плотников на помощь». Подумал и дописал: «Чтобы была пионерам водная вышка на 100 (сто) процентов».

И тут же, легко вздохнув, Иосиф Максимович еще раз тихонько выругался: «О жатве хлопоты, а про пионерскую смену забыл, ослиные уши!» Всплыли в воображении детские радостные глазки.