Страница 2 из 20
На некоторое время воцарилось молчание. Дитрих чавкал, уплетая копчёную колбаску, а Готфрид сидел молча и размышлял, наморщив лоб. Взгляд его бродил по посетителям пивной — людям совершенно разного достатка, которые, в большинстве своём, сидели небольшими компаниями и пили пиво или, если это были гости города, пробовали сухие франконские вина.
— С другой стороны, конечно, хорошо, что ни за кем по лесу не нужно охотиться, — сказал Дитрих. — Оглянуться не успеешь, как тебе самого поймают. Я своим старикам наказал, чтобы окна и двери не открывали никому, да они и сами учёные. А мы тоже лучше пересидим, да ещё и отметим немного. А ты чего мрачный такой? Давай, доедай скорее, а то нас уже ждут. Если опоздаем — палок прикажут всыпать.
— Я сегодня за мясом ходил в лавку, — монотонно начал Готфрид, глядя на колбаску, которую уплетал его друг.
— Угу, — кивнул тот с набитым ртом.
— И там была девушка. Знаешь, такая красивая, что я даже засмотрелся. Хотелось побольше ей полюбоваться, но она ушла, а я так ничего и не смог сказать. Жалко, ведь такая красивая…
— Да все они такие… Красивые вроде, а в душу загляни — сущие ведьмы, — отмахнулся Дитрих, громко жуя. — Если она такая красивая, то ты её скоро встретишь — в Труденхаусе, в камере. Все прелестницы туда попадают, потому что за красоту душу дьяволу продают. А это, как ты знаешь, часто Господом наказывается.
Готфрид только вздохнул.
— Мне, вон, тоже многие нравятся, — продолжал Дитрих. — Но я себя в руках держу, и тебе учиться надо. Тело оно глупо, зато душа сильна. А особенно у слуг божьих. Тем более, сегодня все праведные люди с самого утра по домам сидят, а из красавиц только ведьмы всякие бродят.
— Да мне она не за внешность понравилась, а за что-то другое. Такая слабая, грустная… Так захотелось защитить её. Как будто это и вправду ей требовалось. Знаешь, мне так приятно стало с ней рядом, что я готов был тут же жениться, не взирая на то, кто она и откуда.
Дитрих поморщился, повысил голос и вперился взглядом в глаза друга. Когда он старался кого-то, склонить к своей точке зрения, то казалось, что этот рыжий вояка сейчас впечатает собеседника в пол, и будет прыгать на нём, убеждая в своей правоте. И либо убедит, либо растопчет.
— Глупости всё это, понимаешь? Или колдовство — ещё не ясно, что хуже. Может, ты уверен, что душа твоя к ней лежит, а она с собой сушёные лепестки роз таскает под юбкой или другое зелье. Что тогда тобой овладело, как не колдовство?
— Не знаю, — в очередной раз вздохнул Готфрид. — Я в жизни никого красивее не видел.
— Ну и плюнь ты на эту красоту. Мне тут один священник сказал, мол в Библии написано, что миловидность и красота — это всё обман и суета. Не это главное. Но жена, говорит, которая боится Господа, достойна хвалы. Так что всё это временно, понимаешь?
Готфрид молча отхлебнул пива. Дитрих никогда не понимал его романтических привязанностей, зато любил убеждать его в собственной правоте. Наверное отыгрывался за то, что приходилось исполнять роль подчинённого. Пытался казаться главнее хотя бы самому себе.
— Да понимаю, понимаю — сдался наконец Готфрид. Ему хотелось уйти от этого бессмысленного напора, да и сам в он глубине души хотел поверить, что та девушка, которой он готов был даром отдать душу, просто самообман или сушёные розы под юбкой. — Давай лучше о войне поговорим. Ничего нового не слышал?
Дитрих сразу расплылся в широкой улыбке. Конечно он слышал, и не применёт показать свои знания. Да и о войне у них получалось говорить лучше, чем о чувствах, потому что настоящие мужчины умеют только воевать и не умеют чувствовать.
— В начале года, — начал он, — шведы захватили остров Рюген. Наверное оттуда они на наши земли нападут. Ещё, поговаривают, что его величество уволили какого-то генерала, который хотел престол захватить, и армию его разогнали. Точнее не знаю, но скандал был не дай Бог!
Но самое главное: говорят, что шведский король боится света. Для него, мол, даже специальный шатёр сделали, в котором всегда темно. А ночами, после битв, он ходит со своими слугами на поля, пьёт кровь мёртвых солдат из большой чёрной чаши и рычит как зверь.
— М-да… — протянул Готфрид, постукивая пальцами по кружке и глядя в сторону. — Проклятые лютеране. Фёрнер говорил что-то о том, что шведы воюют на стороне дьявола, но чтобы такое…
— Во-во, — кивнул Дитрих. — Лютер первый душу продал, а эти все за ним. Святой Михаил, помоги нам выстоять. Давай, Гога, выпьем за нашу победу.
И они снова грохнули кружками.
Приближался вечер, а с ним и время Готфриду и Дитриху заступать на караул в городскую ратушу: так уж вышло, что сегодня они должны были охранять оплот местного самоуправления от любых посягательств. Однако же они особо не грустили: герр Фёрнер, епископский викарий, управлявший делами города, уехал на время по своим викарным заботам, а значит можно было тихо веселиться всю ночь, поставив на стражу молодых солдат.
Друзья, прихватив бочонок пива и мешок жареных сосисок, покинули свои места и направились к ратуше, благо она была всего в двух кварталах от пивной. Пройдя по изгибающейся Доминиканерштрассе, свернув затем на Каролиненштрассе, они вышли на Высокий Мост, соединяющий берега одного из рукавов Регница. По легенде, после того, как сгорело старое здание ратуши, местный епископ не хотел отдавать горожанам ни дюйма своей земли под новую постройку. Тогда смышлёные бамбергцы вбили сваи прямо Регниц, на старой границе между Епископской Горой и Городом Горожан, создав там искусственный островок, что разделял поток зеленоватой воды пополам. На островке-то и было возведено нынешнее здание ратуши.
Теперь она возвышалась прямо на середине Высокого Моста: трёхэтажное квадратное строение с разинутой аркой в середине, в которую и входил мост, подобно гигантскому каменному языку. Венчала строение маковка с большим чугунным колоколом, который звонил во время бед или праздников.
Левое крыло ратуши, административный корпус — продолговатое двухэтажное здание в стиле фахверк, с красной односкатной крышей, которую пробивали насквозь красивые оконца в один ряд. В этом здании находились кабинеты всех важных чиновников города, судебные залы, а так же комнаты собраний. Оно опускалось задней частью на Низкий Мост, идущий параллельно Высокому.
Правое же крыло нависало над водами Регница всего в нескольких футах от воды — это был капральский домик, с помещениями для нарушителей спокойствия.
Гулкие шаги друзей по мосту смешались с шумом текущих вод и унеслись с ветром на юг.
— Видел? — закричал Дитрих и указал на небо.
— Нет, — ответил Готфрид, разглядывая подсвеченные закатом облака. — Что там было? Сова?
— Да какая сова?! Ведьма пролетела! Вон там, над крышей ратуши. На восток подалась, стерва!
— Да ладно тебе, — отмахнулся Готфрид.
— Ей богу, говорю, ведьму видел! На метле такая, нос крючком, а на нём бородавка.
— Как ты бородавку-то разглядел?
— Говорю тебе, ведьма была! Ну, не веришь, твоё дело, — сказал Дитрих и обогнал Готфрида, чтобы постучать массивные ворота ратуши.
Услыхав невнятное бормотание, он крикнул, чтобы отворяли. Бухнул железный засов и в тяжёлых створках открылась калитка. Тучный сержант Марк Штайнер, в блестящей кирасе, показался в проёме и приветливо замахал Готфриду.
— Приветствую! — бодро пожелал он, пропуская их внутрь.
Он заметил мешок сосисок, весь покрытый пятнами масла и источающий дурманящий аромат, а также бочонок пива, который нёс Готфрид, и глаза его загорелись.
— Кушать будете? А мы как раз в «Синий Лев» собираемся, а то от голода уже брюхо подводит.
— Сейчас там не протолкнуться, — сказал Дитрих. — Праздник завтра, вот все заранее и напиваются. Ты мне скажи, видел ведьму, которая только что пролетела?
Глава 2
ПОСЛЕДНИЙ ВЗГЛЯД
Они приняли пост, сменив на нём дневную стражу. Уставшие за день ландскнехты пожали им руки, собрали своё добро и направились по домам и пивным — кому как больше нравилось. Ведьмы никто, конечно, не видел, и Дитрих очень огорчился.