Страница 14 из 20
Почему-то Хэлена всегда говорила тихо, точно стесняясь звука своего голоса, в отличие от матери, у которой тон был истинно командирским. Хотя, возможно, первое вытекало из второго.
Она вышла на улицу и пошла в одной ей известном направлении. Ступая по торчащим из луж камням мостовой, она слушала, как дождь барабанит по толстому капюшону плаща. Сначала было зябко, но потом она согрелась, быстро шагая по мокрой дороге. Она направлялась к Матери. И Мать была ей чуть ли не ближе родной. Она должна рассказать ей о Рогатом. Никогда у Матери не было секретов от Хэлены. Ну, почти никогда. Поскорее бы узнать хоть что-нибудь о том незнакомце. Эта жажда не давала ей спокойно существовать, требуя действовать. И пока Хэлена шла по улицам Бамберга, её посещали сладкие мечты, которым она давала волю. Казалось, что она нашла смысл жизни, и теперь следовала тому, что велит сердце — подобно героям её любимых произведений.
Так она добралась до одного неприметного дома и постучала в дверь трижды по три раза. Ей открыла седая старуха, выглянула на улицу, проверяя, не притаился ли там кто, а затем поманила её внутрь костлявым пальцем, с длинным обломанным ногтём на конце. Хэлена вошла, плотно затворив за собой дверь. Старуха тем временем направилась вглубь дома, бормоча что-то неодобрительное по дороге. А она повесила плащ, сняла платок с плеч, и последовала за ней, смиренно ожидая, когда Мать заговорит.
— Ну, чего пришла? — спросила наконец та то ли недовольным, то ли усталым голосом. — У меня сейчас хватает забот. Если зелий каких нужно, так у меня самой мало осталось, а ты уже не маленькая, знаешь сама, как их готовить…
— Мать, — тихонько перебила её Хэлена. — Простите, но я не за этим пришла. Вчера на шабаше был незнакомец, о котором я не могу забыть…
Она замолчала, ожидая. Та, которую она назвала Матерью, насторожилась и повернула подозрительное лицо к девушке.
— Я не могла оторвать взгляд от него, и хотя лицо этого… мужчины было скрыто маской, но всё же я почувствовала такую силу, что последовала за ним, когда появились солдаты, — продолжила она, и её сердце замирало от восторга. Её чувства были не просто возвышенны и красивы, как в древней легенде, они также были настоящими. Истинными.
Глаза Матери округлились от удивления.
— Дура! — воскликнула старая ведьма. — Ты хоть представляешь, что ты могла наделать? Чудо, что ты в живых осталась!..
Хэлена потупилась, опасаясь встречаться глазами с яростным взглядом Матери. Колдунья бросила грязную сковороду в кадку с водой, и вновь, но на этот раз с пониманием, посмотрела на Хэлену.
— Глупая, — выдохнула она. — Да если б ты знала, кто это на самом деле, то убежала бы прочь.
— Мне всё равно, — упрямо ответила Хэлена, так и не поднимая взгляда. — Скажите мне, кто он, и я последую за ним хоть на край света…
Мать безнадёжно покачала головой.
— Нет, нет, нет! Не нужно тебе этого знать…
— Но я хочу быть с ним! — Хэлена сказала это так резко, что сама испугалась, однако Мать лишь вновь покачала головой.
— Ты думаешь, ему нужна такая, как ты? — ведьма сощурила глаза и подозрительные морщинки исчеркали всё её лицо. — Ты думаешь, что не получив Эрику, он согласится на другую?
— Но чем я хуже Эрики? — недоумевала Хэлена.
— Она… да хотя бы и то, что она — девственница. Я чувствую это даже сейчас. А вот ты… — Мать многозначительно промолчала, оглядывая ученицу с ног до головы.
Хэлена вновь потупилась и покраснела. В который раз она пожалела о своей развязности, однако сколько ещё раз ей предстоит этому радоваться?
— То-то же! — произнесла Мать. — Поэтому-то ты ему и не нужна.
— Тогда скажите хотя бы, человек это или и вправду…
— Вправду, — кивнула Мать, спрятав глаза.
— Я хочу увидеться с ним, пожалуйста…
— Ни за что! — отрезала старуха. — Ты ему совершенно безразлична. Его блудницы не интересуют.
В глазах выступили предательские слёзы. Казалось, весь мир сейчас рухнет. Блудница… Как же тяжело носить это клеймо. Не стоит рассчитывать на любовь или даже простое человеческое уважение. Но самое обидное, что она не нужна Ему. Как будто все её чувства ничего не значат. Но нет, это ложь. Мать просто не хочет, чтобы Хэлена встретила своего бога. Но почему?
Мать прервала её мысли, погладив девушку по плечу.
— Ну ничего, ничего. Не грусти. Кажется, я знаю средство…
Хэлена с надеждой подняла на Мать заплаканные глаза, а ведьма продолжала:
— Если Рогатому угодна только Эрика, то нужно вернуть девчонку.
Хэлена слушала молча, изредка кивая, а Мать продолжала:
— Он ведь мужчина, поэтому, возможно, захочет не только Эрику, но и…
— Я согласна! — с плохо скрываемой радостью произнесла Хэлена.
Мать тоже улыбнулась и кивнула.
— Тогда ты будешь помогать мне. Где она и с кем — вот, что нам нужно узнать.
Разволновавшись в ратуше, Дитрих с Готфридом решили немного успокоиться. Ни о каком сне уже и речи быть не могло — Дитрих признался, что у него коленки тряслись в кабинете викария. Готфриду тоже пришлось поволноваться. Поэтому они решили, чтобы не терять время на пустой сон, зайти в любимую пивную и выпить пива, благо оно отлично помогает уснуть, и набить животы.
Они расположились за угловым столом, чтобы не мешали болтающиеся туда-сюда посетители. Стол был грязным, в царапинах от ножей, словно мясницкая доска, и был зрелищем довольно печальным. Но лишь до того момента, как его украсили двумя зайдлами пива и цепочкой толстых сосисок.
— Я думаю, кто-то донёс Фёрнеру, что я забрал её к себе, — мрачно сообщил Готфрид, отрывая одну из них.
Дитрих даже отставил кружку.
— Уверен! Проклятые стражники! — он закатил глаза, соображая с явным усилием. — Как думаешь, Гога, ради выслуги нажаловались или по глупости наболтали?
Готфрид пожал плечами, сосредоточившись на пиве, и ничего не ответил.
Дитрих тоже взялся за еду и пиво, и только изрядно выпив, продолжил говорить. Причём ещё больше, чем обычно.
— Вот ведь мерзавцы. Нет чтобы промолчать, просто по дружбе… Рассказали… Надо их выловить да потолковать по душам. А лучше рожи им почистить. Ненавижу тех, кто ради выслуги, ради звания готов дружбой и всем поступиться… А ещё ненавижу этих еретиков! Всяких там ведьм, колдунов, гадалок, некромантов, дьяволов, предсказателей и знахарей! А знаешь за что? Да за то что они против веры, против Бога идут! Да и ладно бы, если б просто Господу не молились, но ведь и людей губят, посевы уничтожают, скотину портят! Вера, христово учение, она ведь для того нам, грешным, дана, чтобы души спасти и начать жить в мире и любви. — он отхлебнул и продолжил, — А ещё ненавижу людей, которые друзей предают. Вот я ради друга, ради тебя, Готфрид, хоть в ад спущусь! — и Дитрих похлопал товарища по плечу. — Пусть хоть вся шведская армия против нас двоих встанет, а всё равно нельзя бежать, потому что друг рядом. А с другом и умирать веселей! Правильно?
— Да, — кивнул Готфрид. — А я презираю тех людей, кто не только против веры идёт, но и против власти, против всех, пытаясь своего выгородить. Если обвиняют твою жену или дочь в колдовстве, так стоит ли из-за этого против людей, против всего поворачиваться? Писать доносы, с еретиками сговариваться… А может жена твоя дьяволу отдавалась? А может она детей новорождённых живьём ела? Ведь нельзя из-за страха потерять близкого человека против всей империи становиться? Все мы близкими людьми дорожим, но ведь если жена, допустим, душу дьяволу продала, то разве можно её женой твоей назвать? Она ведь что-то вроде дьявола, получается. Нечисть, одним словом. Ведь если не будет власти божьей и мирской, то и родственникам твоим опасность стократ выше будет от дьяволов, от чародеев беспутных, которые ради удовольствия людям вредят. Если не умрёт одна ведьма, могут пострадать множество невинных.
— Вот! — поднял Дитрих палец. — Дерьмо. Это, брат, от слабости всё! Если слаб человек духом, то он ради мирского, ради суетного готов свою жалкую душу загубить! Ему говорят, что спасётся он, если выдаст жену-ведьму или дочь, а он упираться начинает! Страх и слабость — вот что душу губит, заставляет человека против веры идти.