Страница 10 из 20
Её полная грудь ещё вздымалась после бега, а внутри вдруг родилась озорная мысль — настигнуть самого Цернунна в этом лесу, до краёв наполненном вальпургиевой ночью, и отдаться ему с такой страстью, какой ни один смертный не заслуживает. Ей захотелось, чтобы он взял её своими сильными руками и… От этой мысли у неё потеплело внизу живота, а сердце стало биться быстрее и громче, и Хэлена испугалась, что Рогатый бог может услышать его.
В том, что перед ней именно Он, колдунья не сомневалась: во-первых, Мать не станет заключать сделки с простыми смертными, коль скоро они не облечены почти божественным (или дьявольским) могуществом. Во-вторых, такую жертву не каждый день приносят. И, наконец, третье, и самое главное: та сила, та властность, которую излучал этот человек, не могла принадлежать простому смертному.
Хэлена вновь представила глаза незнакомца, его движения, стать, и подумала, что даже простой смертный, обладай он таким же взглядом и жестами, был бы очень пылок как в любви, так и в жизни. И это не один из тех мелких духов, которые озоруют на земле. Нет, это был сам Рогатый — неистовый бог охоты и плодородия, бог силы и магии, олицетворение мужского начала в природе. По крайней мере, Хэлене хотелось в это верить.
Но почему он убегает? Бережёт человеческое тело? Не хочет до поры, расставаться со столь ценной оболочкой? Может быть, у него ещё остались какие-то дела? Хэлена слышала, что духи могут вселяться тела людей, чтобы испытывать наслаждения и радости, каких не бывает в их бесплотном мире… И она так захотела доставить самому Цернунну столь земное и одновременно райское удовольствие, за которое Библия прочит муки ада, что в горле у неё пересохло.
Но пока Хэлена придавалась думам и сладким грёзам, Рогатый, всё это время сидевший в зарослях, вдруг вскочил и резко бросился дальше, перепрыгивая через сухие ветви, чтобы не издавать шума. Ведьма сначала даже решила, что он заметил погоню, но поняв, что солдаты отсюда далеко, она поспешила за убегающим незнакомцем. Его тело мелькнуло между деревьев, скрывшись из виду, хрустнула пара ветвей, и всё затихло. Хэлена немного переждала, боясь попасться ему на глаза, а потом медленно и осторожно начала пробираться вперёд.
Она долго бродила в ночи, пытаясь найти его следы, или увидеть его в темноте, но Рогатый как сквозь землю провалился.
Тщетно осмотрев всё вокруг, она с досадой вдохнула пряный ночной воздух и направилась в сторону Бамберга, уже зная, что и у кого спросить, чтобы ухватиться за нить и начать поиски той сущности, о встрече с которой мечтала всю жизнь.
Ближе к рассвету, когда заря показала первые золотистые лучи позади солдат, они вошли в Бамберг. По пустым улочкам, выплывая из утреннего тумана как призраки и слушая гулкое эхо своих шагов, прохаживалась ночная стража, зевая и ёжась от холода. Дважды спутников останавливали, и Готфриду приходилось показывать грамоту викарного епископа Фридриха Фёрнера. Тогда стражи будто бы просыпались — вздрагивали, пятились, извиняясь, и давали дорогу воинам инквизиции, охотникам за еретиками и богохульниками.
За несколько кварталов до Труденхауса спутники остановились.
— Идите дальше, передадите арестованных начальнику тюрьмы, — сказал Готфрид, пристально глядя в глаза солдатам. — Но об этой девушке ни слова! Расскажете писарю, как я отправил вас в город с двумя арестованными, а сами пошли за подводой. Но её, — он кивнул на спящую, — не было!
Достав из кармана талер, он протянул его застывшим в сомнениях стражникам. Майстер Валье очнулся первым и взял деньги.
— Вот вам майстер Валье, выпьете с солдатами за наше здоровье. Дитрих, дай им ещё талер. Ты мне был должен, помнишь?
Тот перевёл на друга удивлённый взгляд.
— Ты что, ты что, Гога? Куда ты эту девку собрался тащить?
— Просто отдай ему это серебро! — с нажимом повторил Готфрид, сверля друга тяжёлым взглядом.
Дитриху ничего не оставалось, как недовольно вздохнуть и отдать монету солдату.
— В общем, о ней молчите. Сейчас пойдёте к майстеру Вагнеру, у него есть подвода, и вернётесь в лес. Нужно собрать тела, чтобы опознать и похоронить по-человечески. Мы с Дитрихом вернёмся в ратушу, чтобы дождаться смены караула.
Я зайду завтра, — он немного помолчал и добавил. — Просто, понимаете, перед этой девушкой я в неоплатном долгу, поэтому и хочу спасти её на первый раз. Я уверен, что она не ведьма.
— Хорошо, — кивнул один из солдат, прикидывая, как можно разгуляться на серебро сержанта. — Сделаем, как прикажете. А уж ведьма или нет — не нам ведь решать.
И они ушли по вымощенной камнем улочке, оставив Дитриха и Готфрида одних на перекрёстке.
— Ну и зачем тебе эта ведьма? — начал Дитрих. — Поимел и в Труденхаус сдал, чего морочиться? Что за блажь на тебя нашла? Какой долг, что ты им там наврал?
— Она не ведьма. Понимаешь, это та самая девушка, которую я вчера видел. Она дочь майстера Альбрехта Шмидта, который сделал когда-то мою шпагу. Я думаю, что её похитили, и хотели с её помощью заключить союз с дьяволом… Я ещё не всё понимаю. Просто мне нужно выспаться.
И Готфрид повернул к дому. Дитрих шёл за ним, сначала молча, а затем снова начал ворчать:
— Тебя, ослушника, на костре сожгут вместе с твоей ведьмой. Сейчас кто-нибудь из солдат донесёт, и всё — гореть тебе огнём. Ну, сделал тебе мастер шпагу, ну и что с того? Свою жизнь теперь из-за этого отдавать? Девка-то не мастер, так что…
Так они дошли до шестнадцатого дома на улице Геллерштрассе. Он соединялся с соседними домами, так что все вместе они образовывали подобие стены с редкими просветами узких переулков — такова была архитектура города. Дом был небольшим, двухэтажным, построенным в стиле фахверк. Маленький, среди трёх-четырёхэтажных собратьев, зато весь свой. Окна, по три с каждой стороны, рамы которых когда-то были побелены, а теперь покрыты облупившейся краской, были затворены деревянными ставнями, потемневшими от времени. Этот дом достался ему в наследство от отца, и был, несмотря на свои малые размеры, велик для одинокого Готфрида.
Из-за угла выбежала серая собака и приветливо завиляла хвостом.
— Извини, Мартин, но у меня сегодня ничего нет, — ответил он на молчаливый вопрос животного. — Дитрих, возьми ключ у меня в кармане…
Пёс поднял уши, но не ушёл, а продолжил озадаченно смотреть на голые ноги девушки, которые торчали из-под куртки, в которую она была завёрнута. Как гусеница, которая готова стать бабочкой.
Усталый и измотанный Готфрид чуть не уронил её на низкое каменное крыльцо, пока Дитрих доставал ключ и открывал жилище. Когда они вошли внутрь, Готфрид положили девушку на постель. Дитрих задвинул засов и начал растапливать очаг.
Внутри было довольно уютно — деревянная мебель, большой, в половину северной стены, очаг, выложенный из необтёсанного серого камня с кованой чугунной решёткой, чтобы удерживать дрова и угли внутри. На очажной полке, закопчённой дочерна, была свалена деревянная и оловянная посуда, давно не мытая и потемневшая от времени. Перед очагом стояло кресло и широкий трапезный стол, на котором тоже стояла грязная посуда и два бронзовых подсвечника. Угол возле очага занимала широкая деревянная бадья — для умывания, мытья посуды и на случай пожара. Окна были закрыты почерневшими от грязи занавесками, и притянуты к потолку толстыми канатами паутины, в которую уже давно никто не попадался.
Над постелью для гостей, куда друзья положили девушку, висела голова горного козла — трофей отца Готфрида, вылинявший и пыльный, а вдоль противоположной стены стояли в ряд три сундука с одеждой и прочим барахлом.
Второй этаж, на который вела крепкая деревянная лестница, был просторнее — здесь стояла постель хозяина, пара сундуков и стол с письменными принадлежностями, мутные окна цедили первые рассветные лучи.
Однако же в доме царило запустение — отвыкший от внимания вечно занятого хозяина, он медленно старился, иногда вздыхая чёрным дымом из трубы или скрипя лестницей и дверями. И каждый прохожий видел, что дом хоть и обитаем, но давно заброшен.