История детской души

Но тут Лионель, ухватившись за его руку, раздирающим голосом закричал:

— «О довольно, довольно! Не могу, не могу больше это слышать!.. Я люблю ее! Да, люблю-и перестать ее любить не могу!.. Она целовала меня, она меня обнимала — и было это так недавно… Забыть это не могу, право не могу! Я люблю ее! Мама, моя мама!»

Он смутно видел, какой ненавистью загорелись устремленные на него глаза его отца, смутно слышал, как профессор укоризненно произнес:

— «Довольно с него — оставьте же ребенка…»

И вдруг ему показалось, что облик его отца растёт, принимаете сверхъестественные размеры, и охватило его непреодолимое желание бежать — куда? он сам не знал, — ему было все равно-только бы уйти — уйти скорее… и он пустился бежать… выбежал из дома, добежал до Коммортина и там, как безумный бежал прямо по улице, пока не повстречалась ему знакомая мисс Кларинда Пейн, которую он не видал с самого отъезда Монтроза — он бросился к ней и громко закричал:

— «О, мисс Пейн, ведь, это не правда! О, скажите же мне!… это не можете быть правда… Моя мама не навсегда уехала? О, нет, нет-она меня любите, я ведь это знаю! Она бы меня не бросила… скажите мне, милая, милая мисс Пейн, вы, ведь, не думаете, что она — нехорошая?…»

Мисс Пейн взглянула на него, и мгновенно ее женская душа постигла всю муку души бедного ребенка, — ужас его сомнений, его скорби, его полное одиночество… вместо ответа, она широко раскрыла ему свои объятия — но Лионель ответа ждал — и, содрогаясь от ужаса, он теперь прочел его в бесконечной жалости ее печальных глаз… жизнь в нем точно остановилась… казалось ему, что небо, земля, далекое море, все вдруг поглотила темная бездна, что сейчас поглотите она и его… он хотел ринуться вперед — и без чувств упал у ног Кларинды Пейн.

Глава XI

— «Лучше увезите его на несколько дней,» — говорил м-р Гартлей, веселый, благодушный деревенский доктор, одной рукой щупая слабый пульс Лионеля, а в другой держа часы. «Необходимо переменить всю обстановку — как-нибудь развлечь его. У него было нечто в роде нервного удара, — да — да — весьма прискорбно! — я узнал уже в деревне… как это ужасно! — к «несчастно, эти семейные драмы теперь не редко случаются… Можно себе представить, до чего вы удручены!…»

Эти отрывистая речи были обращены к м-ру Велискурту, который, то бледнея, то краснея, под давлением различных ощущений, не мог совладеть с собою, и не скрывал, до какого исступления доведен и постыдным поведением жены, и неожиданной болезнью сына. —

Лионеля, в полном бесчувственном состоянии, принесла на руках какая-то простая женщина, — особа эта, в деревне торговавшая молоком и яйцами, торжественно называла себя — Кларинда Клеверли Пейн, — изумительно, до чего доходит глупость Девонширского простолюдья! — и… эта-то особа имела нахальство выразить свое соболезнование ему — ему Джону Велискурту! — и она осмелилась, говоря о его сыне, сказать, да еще в присутствии прислуги:

— «Помоги, Господи, бедной, осиротелой пташке!»

Эта выходка особы, называвшей себя Кларинда Клеверли Пейн, была столь дерзка, что тотчас по уходе ее, м-р Велискурт распорядился, чтобы больше никогда не пускали ее на порог его дома. Затем он распорядился послать за главным доктором Коммортина. Доктор немедленно прибыль, и вскоре привел Лионеля в чувство. Теперь мальчик лежал с полу-открытыми глазами; дышал он еще неровно и, видимо, как-то болезненно, силясь припомнить, что именно случилось с ним…

— «Да,» задумчиво произнес доктор, осторожно приподнимая веки Лионеля, и заглядывая ему в зрачки — «да, я советовал бы вам уехать скорее — как только будет для вас удобно…»

— «Удобно!» не давая ему докончить, с раздражением воскликнул м-р Велискурт, — «никогда это удобно не может быть! Я никуда везти его не намерен — у меня у самого дела много, и это расстроило бы весь ход его уроков!»

— «Вот как…» и д-р Гартлей пристально посмотрел на него. «Что же, — решайте, как знаете — но я обязан, как доктор, предупредить вас, что если мальчика теперь же не удалить отсюда, и не позаботиться о перемене его впечатлений, ему грозить воспаление мозга — и, по крайнему моему убеждению, этой болезни ему не перенести. Об уроках не может быть и речи!»

Доктор положил свою большую, нежную руку на бледный лобик мальчика, и ласково пригладил спустившиеся на него спутанные кудри. М-р Велискурт нахмурился. Он внезапно почувствовал отвращение к д-ру Гартлею. Не нравилось ему выражение его проницательных, голубых глаз, которые так бесстрашно и прямо на него глядели. Он как-то торжественно откашлялся, и холодно произнес:

— «Попробую убедить профессора Кадмон-Гора сопровождать моего сына, если вы находите, что подобное передвижение необходимо.»

— «Безусловно необходимо,» ответил доктор, поднося ложку с микстурой к губам мальчика, — «везти его далеко не для чего, теперь надо избегать всякого переутомления. Вот в „Клеверли“ было бы ему хорошо — пусть едет он туда со своим воспитателем — там будет и тихо, и привольно. Чем скорее вы его отправите, тем лучше. Можно бы даже сегодня это устроить. Вам самим ехать с ним, ведь, нельзя?»

— «Невозможно,» — с трудом скрывая свое негодование, ответил м-р Велискурт — «я должен ехать по делам в город, мне надо видеть своих поверенных.»

— «Ах, да — понимаю,» и доктор кивнул головою, «ну, так пусть же едет воспитатель. А где он находится? Мне надо с ним переговорить.»

— «Профессор Кадмон-Гор,» с напыщенным достоинством сказал м-р Велискурт — «теперь в классной комнате — если вам угодно, я вас проведу к нему.»

— «Погодите минутку.» Доктор окинул взором маленькую душную комнату Лионеля и поспешно открыл настежь окно. — «Свежий, чистый воздух, хорошее питание, полнейший отдых — вот, что теперь нужно мальчику!» сказал он, «развлекать его надо, а оставлять одного нельзя… Пришлите сюда к нему хоть кого-нибудь из прислуги.»

— «Пришлите Люси,» послышался с кровати слабенький голосок Лионеля.

— «Что такое, молодец?» переспросил доктор, нагибаясь к нему, «кого прислать?»

— «Люси» повторил Лионель, — «она добрая, и я ее люблю.»

Д-р Гартлей улыбнулся.

— «Ладно! получите Люси! желанная особа не замедлит явиться к вам! Ну, а как вы теперь себя чувствуете, голубчик?»

— «Гораздо лучше, благодарю вас,» и действительно кроткие глаза его выражали глубокую благодарность — «но я забыть — еще не могу… мне забыть не легко…»

На это доктор ничего не ответил, а только с какой-то особенной нежностью оправил подушки под головкой маленького больного. Когда Люси неслышно вкралась в комнату, чтобы, следуя предписанию доктора, посидеть у постели Лионеля, Лионель лежал с закрытыми глазами, две крупный слезы дрожали на длинных его ресницах, но, по мерному его дыханию было видно, что он заснул… Такое скорбное было выражение этого детского личика, что, при виде его, добрая Люси залилась слезами. Долго она тихо плакала.

— «И как могла она, как могла бросить эту милую крошку?» с содроганием спрашивала она себя. «Уйти от него, (разумея м-ра Велискурта) это понятно, хотя тоже не хорошо, — но бросить свое родное дитя — это грех! как могла она?!»

Жалкая, простодушная Люси! Видно, не довелось ей читать произведений Ибсена, и не была она ознакомлена с новейшими воззрениями на законы нравственности! Если-бы она была воспитана современного этикой, она-бы назвала поступок м-с Велискурт — благородным протестом против ограничения свободы, и видела-бы в нем законное удовлетворение потребности наслаждения… Но Люси была простая, неученая девушка, с женским любящим сердцем — и верила она в святость материнской любви, как верили в нее в старину — в до-Ибсеновские времена.

Между тем, д-р Гартлей имел честь быть представленным самому профессору Гору, — что, видимо, не особенно поразило его — он даже возымел смелость выразить желание беседовать наедине с знаменитым ученым, — т. е. не в присутствии м-ра Велискурта — на что, озадаченный и раздраженный, м-р Велискурт согласился весьма не охотно. После 20-тиминутнаго совещания, доктор уехал. —