Страница 84 из 93
Поэтесса Луиза Коле, «богиня романтиков», как ее называли, крупная белокурая южанка, была на тринадцать лет старше Флобера. Она стала первой и, видимо, единственной настоящей любовью писателя.
Лет за десять до встречи с Луизой Коле он пылал юношеской неразделенной страстью к Элизе Шлезингер, жене музыкального издателя, в доме которого бывал. О своей безответной любви он расскажет в «Записках безумца». В этой же повести автор, верный своему тогдашнему принципу писать о том, что прочувствовал сам, изображать непосредственно пережитое, вывел и другую свою знакомую тех лет — Гертруду Колльер. И еще одна женщина, некая Эллали Фуко, оставит след в памяти молодого Флобера. Он встретил ее в Марселе, у них был легкий флирт. В романе «Ноябрь» госпожа Фуко предстанет в образе куртизанки, воспылавшей страстью к юному поэту и мечтателю.
Все это было позади, принадлежало беспокойной поре чувственности, оставившей на плече у него клеймо, — шутил он, — которое носит, как каторжник. Теперь он понимает, что чувственность влечет в один прекрасный день к другим; желание ищет новых ощущений. Его же любовь к Луизе Коле словно источает из сердца каплю за каплей, образуя в нем в конце концов сталактиты. Это лучше, чем бурные потоки. «Вот в чем истина, и я придерживаюсь ее», — напишет он в одном из своих посланий.
Письма Флобера к Луизе Коле (а их около трехсот) — бесценная часть эпистолярного наследия писателя. На протяжении всех восьми лет, пока длились их отношения, Флобер буквально засыпает свою возлюбленную пылкими откровениями. Однако это не только интимные признания. Щедро делится он в них своими эстетическими взглядами, размышляет, излагает творческие принципы. Письма эти, в частности, помогают воссоздать творческую историю романа «Госпожа Бо-вари». Можно сказать, что похождения героини Флобера, мечущейся в тенетах узкого мещанского мирка, разворачиваются на фоне его отношений с Луизой Коле, их любви, вначале подлинно возвышенной (в. о всяком случае с его стороны), озаренной взаимными художественными интересами, сомыслием, согретой общим духовным климатом. Он учил свою возлюбленную, что кроме ночей существуют и дни. «И делают дни прекрасными излияния духа, общность идей, мечты о желанном». Понимала ли она его? Сознавала ли, что жизнь — не только в проявлении нежности? Казалось, да. Во всяком случае испытывала удовлетворение оттого, что Флобер не похож на других мужчин, и гордилась своей победой, чувствовала себя султаншей. Ее тщеславие требовало, чтобы все знали имя ее возлюбленного, самолюбие жаждало слов любви, восхвалений.
Встречаться им доводилось, прямо скажем, не часто. Она жила в Париже, он — в Круассе. Их разделяло расстояние в несколько десятков километров. Иногда на две-три недели он приезжал в столицу. В Круассе Луиза не должна была появляться, пока жива его мать. Так решил Флобер, и ничто не могло заставить его отменить этот запрет. (Вдова доктора Клеофаса скончалась через пятнадцать лет после того, как Флобер расстался с Луизой Коле.)
Столь редкие встречи и породили интенсивную переписку, благодаря чему мы сегодня располагаем изумительными письмами великого писателя, проливающими свет на историю создания «Госпожи Бова-ри».
Что касается Луизы, то она не задумывалась, что будет потом, жила настоящим: «Один год, два, десять лет, какое мне дело? Все, что мы измеряем, проходит, у всего есть конец». Она торопилась, опасаясь, что ее могут забыть. Он успокаивал ее: «Ты знаешь, что такую, как ты, не покидают, слишком трогающая и глубокая у тебя натура». И утешая, уверял, что он не из тех, в ком обладание убивает любовь, напротив, оно воспламеняет его.
Чаще всего они виделись в Манте — на полпути между Парижем и Руаном. Их так и называли— «любовники из Манта». Но и сами они посвятили городку, дававшему им приют, теплые слова признательности. «Там долгим поцелуем, за которым следовали бесчисленные другие, мы начали наш любовный праздник», — писала Луиза в свойственной ей манере. Она воспевала Мант в стихах «Песня», «Последний жар», «Обожание» и др. Ничего иного, кроме праздника чувств, Муза не помнила. И в знак благодарности посылала Флоберу стихи о маленьком прелестном городке в долине Сены.
Мант очаровывает и привлекает. Его пейзажи запечатлел великий Коро.
Когда-то это была крепость, где часто останавливались короли. Городская церковь была построена, как говорят, в шестом веке и сожжена в двенадцатом. Ее восстановил архитектор Эд де Монтрей, украсив двумя башнями. Но, в общем, городок был тихим и провинциальным. «Бедный Мант, как я его люблю», — восклицал Флобер.
Они бродили по его улочкам. Любовались фонтаном, украшенным скульптурами и арабесками. Навстречу осенний ветер гнал желтые листья. Шел дождь. И они спешили в укрытие — гостиницу «Отель де виль».
Незаметно бежали часы. Лишь удары колокола возвращали их на землю, напоминая о времени. Луиза даже описала его в стихах, этого возвестителя расставания — прекрасный церковный колокол с ажурными, как кружево, рисунками.
Иногда Луиза забавлялась тем, что заполняла блокнот Гюстава стихами, созданными из его слов о ней самой.
Он действительно был королем, но королем литературы, как сказал о нем один современный автор, а она — не чем иным, как фавориткой, которая хотела всем поведать о том, как они любили друг друга.
Склонный к анализу, Флобер между тем изучает свое собственное состояние, наблюдает за своей Музой. Не раз, торопясь на желанное свидание в Мант, он воображает себя Эммой Бовари, которая вот так же, полная любви, тайком, отправляется в гостиницу на встречу с Леоном. И сама Луиза представлялась не такой уж далекой от его Эммы.
Просыпаясь утром в Круассе после недавнего свидания, он вновь мечтал о Луизе. И его охватывало отчаяние оттого, что он нескоро теперь увидит свою Музу. Она же, не желая ничего знать, требовала более частых свиданий, жаловалась, что он не любит ее, не думает о ней, совсем забросил. Называла его монстром, чудовищной личностью.
«Что я могу ответить тебе, дорогой друг, на твои постоянные упреки, будто я не хочу приехать повидаться?» — спрашивал он в свою очередь. И уверял, что она ему очень нужна, что хотел бы ее чаще видеть, быть с ней, что он мечтает о парижской квартире, где будет всегда около нее. Впрочем, как знать, не наскучили бы они друг другу, если б жили всегда вместе, осторожно замечает он. Ведь лучше любить по влечению, а не поддерживать любовное пламя по привычке или упорству. «Законная связь — незаконна, — убеждает он, словно боится за свою свободу, — она противоестественна, противоречит сердцу, его законности достаточно, чтобы прогнать любовь».
Ему не терпелось скорей подойти к развязке «Госпо-жи Бовари» — «ведь она в конечном счете может привести к развязке и в моей личной жизни». Он переедет в Париж, и Луиза будет довольна. А пока — что поделаешь — пора за стол. «Ох, уж эта «Бовари», долго я ее буду помнить!»
«Вот именно — мадам Бовари!» — возмущается Луиза. И готова была ревновать даже к ней, к той, которая всегда рядом с ним и которой он уделяет все свое внимание.
Когда же однажды он рассказал Луизе о посещении во время путешествия по Востоку египетской куртизанки Рушнук-Ханем, бывшей фаворитки Аббас-паши, ее охватила ярость. Пришлось исписать немало бумаги, чтобы успокоить ее. «Ты ревнуешь к песку, по которому ступали мои ноги, хотя ни одна крупинка не проникла в мою кожу, между тем как у меня на сердце широкая зарубка, сделанная тобою». И дальше Флобер разразился целой тирадой относительно женщины. Он внушал Луизе: Бог сотворил самку, мужчина создал женщину, она — результат цивилизации, искусственный продукт. В странах с низкой интеллектуальной культурой женщины не существуют, ибо в смысле общечеловеческом она — произведение искусства. Не потому ли все главнейшие великие идеи символически изображаются в женском роде?