Страница 7 из 142
— Кто здесь с детьми?
Ивановы протискались вперед. Олежка так же внезапно замолк.
— В пункте оргнабора знали, что вы едете с ребенком?
— Говорил…
— Черт знает что! — выругался главный.
Оглянулся на своих спутников — досказал им остальное глазами. Потом Иванову:
— Идите к вокзалу, там стоит «Победа», отвезет вас. Останетесь в городе…
И, хотя за Олежку тут же все в душе порадовались, теперь стало всем приблизительно ясно, что сулит им неведомый Джегор. Гомон прянул с новой силой. Звенела Рытатуиха:
— А мы тоже желаем в городе!..
— Нет, что ли, тут работы?
— Товарищи, — снова, как речь, начал молодой, главный. — Каждый день мы снимаем с предприятий города и отправляем на Джегор сотни кадровых рабочих. Ни о чем другом не может быть и речи — только Джегор!..
«Будем тут до утра воздух языками лопатить!» — сплюнул в сердцах Алексей Деннов.
Только что из армии, он еще заново не привык к гражданским спорам и чувствовал к ним благородное презрение человека, привыкшего к языку приказа и рапорта о выполнении.
Тем более что он уже заметил, как Гогот, взметнув на плечо свой мешок-сидор, пошел к машинам: две пары одинаковых глаз просвечивали невдалеке пелену дождя.
— Пойдем, Алешенька! — в лад подсказала Дуся. — Надоело мокнуть. Какая разница — Джегор или не Джегор, если вместе. Правда?
Не ответив ей, Алексей подхватил чемоданы и двинулся на свет фар.
Два грузовика с крытыми кузовами терпеливо и ровно басили включенными моторами. Смутно белели за стеклами кабин лица безмолвных водителей.
Закинув чемоданы и кузов, Алексей влез туда сам, подхватил маленькое, но весомое Дусино тельце, и они уселись в самой глубине, у дребезжащей стенки. Сели и стали ждать. Ждать нм пришлось не очень долго.
Гомон приблизился, задержался где-то рядом, потом раздвоился, и к ногам Алексея с Дусей полетели чемоданы. Продолжая высказываться на различный манер, люди полезли под фанерную крышу. Затруднительно рассаживались, толклись, менялись местами, как всегда забывая о том, что с первым поворотом колес всяк окажется на своем место и дело разрешится к общему благополучию.
— Ни пуха, ни пера! — прокричал там, внизу, промокший главный.
— Пошел к черту, — вполголоса ответил кто-то, обычая ради.
Двинулись. Вверх-вниз заплясал открытый квадрат фанерного кузова.
Отдалились, расплылись в марево городские огни. С боков понеслись растрепанные черные очертания елок.
Вторая машина шла следом, щупая фарами колею. И в этом свете тонко серебрились частые нитки дождя.
Уже первые километры заставили пассажиров крепко задуматься о том, что их — километров — будет двести сорок. Машину швыряло и трясло. Надрывно выл мотор. Выл по-человечески, словно маясь зубами, и потому люди каждым нервом отзывались на его усилия.
Порой выпадал ровный участок. Шофер переводил скорость, и грузовик несся, вздымая позади колес широкие гребни воды. А потом опять шли колдобины и выбоины. Перед колдобиной водитель резко сбавлял скорость, машина замирала, будто над пропастью, — и тогда сзади надвигались фары идущей следом. Га-ах!.. — прихлынула к горлу душа. И отхлынула. Вскарабкавшись на бугор, грузовик снова, рывком, бросался вперед — и оставались далеко позади фары задней машины.
Трусили с боков черные лохматые елки, нудно одинаковые, бесконечной чередой. Лил дождь.
Дуся положила голову на плечо Алексея и уже вроде негромко похрапывала. И Алексей приник щекой к ее упругим, но мягким волосам. Не смыкая глаз.
Некоторым в кузове тоже не спалось: красные точки цигарок бродили в темноте, то накаляясь, то притухая.
— Обманул, выходит, товарищ уполномоченный… — незлобно так, с усмешкой сказала одна точка.
Вторая, помедлив, ответила:
— Сугубов-то? Он может… Я с ним, между прочим, давно знакомый. В одном районе жили. Работал он там раньше директором конезавода… Однако не получилось у него с лошадьми. Не справился, значит…
Качало.
Только качало уже не грузовик на выбоинах колеи, а лодку.
Алексей круто повернул эту лодку носом к волне, бегущей от кормы парохода, опустил весла. Лодка взлетела… И Таня, Татьяна, ухватившись за борта, рассмеялась, икая от страха. На ней — густой венок из ромашек. Белая майка, под которой, ей-богу же, ничего не надето. Руки и шея в золоте июльского загара.
Она смеется. Алексею же не до смеха: он глаз отвести не может от этой шеи, рук и майки.
— Татьяна, — задумчиво спрашивает он, — почему ты такая красивая?
— Чудак человек, — объясняет Таня, — я же в карамельном цехе работаю.
— Понятно. Но что, если ты меня разлюбишь?
— Не может этого быть. Я тебя одного люблю. И любила. И буду. Только мне пора Алешку кормить.
— Какого Алешку? — удивляется Алексей. — Алешка — это я.
— Ты, конечно… — говорит Таня. Встает на корму и сигает в воду.
«Раз, два, три, четыре, пять…» — считает Алексей.
Но из глубины выплывает один лишь ромашковый венок. Покачивается на волне. Татьяны же нет.
Алексей наклоняется и видит песчаное дно. Золотые солнечные змейки вьются по песку. Пескари не спеша, шажками плывут против течения. А Татьяны там нет.
Тогда он складывает ладони и кричит:
— Таня! Татьяна! Вылезай, простудишься… Таня!
И просыпается от толчка. Чахлые елки мчатся обок дороги. Хлещет по фанерной крыше вода.
В темноте испуганно смотрят на него смуглые белки девушки. Но это вовсе не Татьяна. Ее зовут… Дусей зовут.
— Ты кого звал? — спрашивает она. — Приснилось?
— Приснилось… — глухо отвечает Алексей и плечом отстраняет от себя эту невесть откуда взявшуюся девушку.
Она обиженно молчит. Но тут же опять засыпает, и снова роняет голову ему на плечо. При этом задевает щекой щеку Алексея, и он чувствует на ее щеке влажный слад. Слезу.
6
Потом он снова проснулся.
Проснулся и стал соображать, где находится. Полка под ним не вздрагивала на стыках — значит, не поезд. Не швыряло из стороны в сторону на колдобинах — значит, не кузов грузовика.
Однако вокруг темень: глаз выколи — так же будет.
Вспомнил…
Кажется, они очень долго ехали, а потом приехали. Из дождя в дождь. Выглянул из крытого кузова — и сразу окатило. Кроме дождя, ничего не видно. Возле машины появились чьи-то карманные фонарики, но они ничего не освещали, кроме тонких струй воды…
— Добро пожаловать, — сказал чей-то простуженный голос.
Они пошли следом за фонариками. Оказались под крышей. Алексей не успел вникнуть в подробности и, почуяв сухое лёгово, свалился на него…
Теперь подробности начинали помалу проясняться. Сперва напротив выделился из темноты, засинел квадратик окошка. Потом квадратик поголубел — рассветало.
И вместе с ним проступили на соседних лежанках разные предметы: простыни, подушки, рубахи и прочая белизна. Даже чьи-то две мосластые ступни, торчащие из-под одеяла, удалось разглядеть Алексею. Чьи же именно — еще не удалось.
Квадратик из голубого стал серым. Тогда Алексей увидел комнату с дощатыми стенами, печку-буржуйку, нары в два этажа. Мосластые ступни, как оказалось, принадлежали Степану Бобро, который сосредоточенно спал.
А через несколько минут сделалось уже так светло, что Алексей разглядел на ногах Степана слегка расплывчатые буквы. Принапрягши свое гвардейское зрение, Алексей прочел на одной ноге «Мы устали», а на другой — «Отдохнем».
Он от удивления чихнул, и тотчас ноги застенчиво улизнули под одеяло.
Алексей поднялся с лежанки, повертел ноющей от всяких неудобств шеей и открыл дверцу дощатой комнаты.
Дождь прекратился, но, должно быть, временно: лохматые тучи курились низко, прямо над вершинами влажного леса. Лес выглядел пестро и необыкновенно: зеленые елки стояли вперемежку с елками желтыми, канареечной желтизны. Желтые елки, вообще-то, не елки, а лиственницы, готовые сбросить на зиму хвою, но Алексей не знал, что это лиственницы.