Страница 109 из 142
Иван прямо-таки поразился тому, как ничего не изменилось здесь за эти годы — будто их вовсе и не было, этих минувших пятнадцати лет.
Все как прежде.
У него возникло такое ощущение, что вот если он сейчас откроет одну из дверей, то он сразу увидит там прежних людей, сидящих как ни в чем не бывало на своих местах и спокойно, по обыкновению занимающихся своими прежними делами. Может быть, они лишь на мгновение оторвутся от своих занятий, оглянутся на дверь: «А, это ты, Еремеев… Ну, с чем пришел?»
Ощущение это было так сильно, что Иван и впрямь не утерпел — приоткрыл ближайшую дверь, заглянул в щелку.
Двое мужчин и одна женщина сидели за куцыми письменными столами, углубившись в бумаги. Но он их не знал. Он их видел впервые в жизни.
По коридору, едва не налетев на него, пронесся какой-то малый в брезентовой робе, разгоряченный и гневный, ругающийся на ходу, — но лицо этого человека было ему совершенно незнакомо.
Иван заглянул в следующую дверь. Седенький старичок, скосив глаза на логарифмическую линейку, отрешенно шевелил губами. Иван сроду не видал этого старичка.
И в соседней комнате были незнакомые ему, чужие люди.
Ну конечно. Могло ли быть иначе? Ведь сколько времени прошло, и сколько воды утекло, и сколько случилось всяких событий. Он работал здесь, когда еще не было войны. Потом была война. А потом наступило послевоенное время. И оно длилось до некоей особой черты, которая отделяла уже это послевоенное время от другого наступившего времени, хотя между ними и было то единственное, что схоронили Сталина. А затем промелькнули еще три года.
И само собой разумеется, что все эти времена люди не сидели на одном месте. Их носила и мотала жизнь. Сколько ушло на войну, а многие ли вернулись обратно? Других замела эвакуация и, наверное, немало из них там и осталось и осело в дальних краях. Кто-то вышел на пенсию — пришла пора, а кто-то уже умер своей смертью. А некоторые, прежде работавшие здесь люди, вполне вероятно, пошли в гору по служебной линии и теперь сидят в других конторах.
Нет, тут конечно не пристало удивляться. Все правильно.
Однако Ивану Еремееву все же не верилось, что в этой конторе бурения, где он прежде работал, теперь не осталось уж совсем ни одного человека из прежних, ни единого. Ведь кто-то мог и остаться, пересидеть тут все эти перипетии.
Для Ивана это было тем более важно, что он должен был найти того человека.
Он все эти долгие годы не упускал того человека из своей памяти. Тот человек снился ему через ночь, а то и подряд ночь за ночью, и тогда Ивана расталкивал, будил сосед по нарам — чтобы он прекратил скрежетать зубами во сне. А уже в самое последнее время, когда Иван понял, что вскоре все пойдет на лад и он будет волен ехать куда захочет, — он с полной ясностью представлял себе, как он приедет сюда, как войдет в этот коридор, как откроет дверь — и окажется лицом к лицу с тем человеком…
Иван полез за папиросой — пальцы его била дрожь.
Но, докурив, он двинулся дальше, приоткрывая дверь за дверью и заглядывая в комнаты.
Некоторые недовольно оборачивались на скрип, а другие просто не обращали никакого внимания: мало ли тут ходят, заглядывают.
Но все это были совершенно незнакомые ему люди.
Лишь в одной комнате он наконец-то, едва не ахнув от радости, увидел знакомого, и не то что знакомого, а даже дружка — Павлуху Чернышева, бурильщика со второго участка.
Павлуха был все так же рус и кудряв, розовощек и здоров: капитан промысловой футбольной команды…
Что ж он тут засел, среди бумаг? Или в начальство выбился?
Но Павлуха, оглянувшись на дверь и встретясь с ним глазами, повел себя как-то отчуждение и странно, будто он никогда не видал Ивана Еремеева, своего дружка, будто он с ним и не знаком… Вот зараза. Или впрямь не узнает?.. Неужели он, Иван, так переменился за эти годы?
Но тут догадка шибанула Ивана, как обухом, и он поспешил притворить дверь. Фу ты, черт… Ведь не могло же так быть, чтобы он сам переменился за истекшие пятнадцать лет, а Павлуха Чернышев остался таким, каким и был, каким он его тут и оставил и запомнил — все тем же кудрявым пареньком, девичьим баловнем, божком окрестной пацанвы. Ведь годы — они для всех одни и те же годы, они никого не минуют.
Так, значит, это не Павлуха. Оттого он и не признал Ивана. Откуда же такое невозможное сходство? Может, брат Павлухи Чернышева? А может, и сын?..
Иван примерился было снова открыть эту дверь и прямо спросить сидящего там человека — кем он приходится Павлухе Чернышеву и где же сам Павлуха?
Но, припомнив отчужденный взгляд хозяина комнаты, не решился.
Сейчас перед Иваном оказалась дверь с табличкой «Отдел кадров».
И он, вдруг отчаявшись в своих безуспешных поисках, сказал сам себе, что нечего тут, пожалуй, ворошить старое, которого уже тем паче и в помине нет, а пора заняться тем, ради чего он сюда и заявился — настоящим и прямым делом.
Он уже было взялся за ручку этой двери, но тут же отнял пальцы.
А что, если…
Эта мысль пронзила его своей очевидной и естественной вероятностью.
А что, если именно тут, именно за табличкой «Отдел кадров» сидит тот человек?
Ну что ж, тем лучше.
Иван решительно распахнул дверь.
— Прошу.
За письменным столом, заваленным ворохом бумаг, сидел плотный человек в парусиновом легком костюме.
Не тот человек. Тоже совсем незнакомый Ивану.
Он поднялся с места навстречу посетителю, протянул руку — левую, а правая, кожаная, навечно сложенная горстью, когда он встал, плотно прижалась к бедру. Однорукий мужик.
— Садитесь. Слушаю вас.
Иван достал бумажник, а из бумажника — вчетверо сложенную бумажку, развернул ее и протянул кадровику. Почему-то, помимо воли, сам того не сознавая, он все это проделал тоже одной рукой, а другая при этом оставалась неподвижной.
— Та-ак… — сказал кадровик, быстрым взглядом пробежав бумажку. Было похоже, что такие бумажки он уже читывал и знал их содержание. — Все ясно. Поздравляю вас, Иван Сергеевич.
— Спасибо, — ответил Иван, хотя он и не очень понимал, с чем же тут поздравлять.
— Значит, так. — Кадровик разгладил бумажку своей левой рукой и переложил ее под правую, будто бы под пресс-папье. — От себя тут ничего сочинять не приходится. Всё, как вы, наверное, знаете, предусмотрено специальным распоряжением… Вы восстанавливаетесь на работе, в прежней должности. Правда, сейчас у нас в конторе нет вакансии бурового мастера. Но мы что-нибудь придумаем. А пока…
Он снял телефонную трубку, зажал ее в ладони, вытянул указательный перст той же левой руки и ловко набрал помер.
— Михаил Леонтьевич? Здравствуй… Я к тебе сейчас подошлю товарища Еремеева. Нужно ему дать путевку в санаторий… Нет, это по другому фонду. Товарищ реабилитирован… Да… Ну, и что же? Думаю, что и не последний… Договорились, будь здоров!
Он положил трубку.
— Зайдите за путевкой в райком профсоюза… Дальше. Вам причитается компенсация, двухмесячный оклад. Это оформят в бухгалтерии, сейчас же…
Кадровик откинулся к спинке стула и весело подмигнул Ивану.
Похоже, что ему эта процедура доставляла немалое удовольствие, Кому не приятно чувствовать себя таким вот невероятно щедрым — давать нескудеющей рукой. Может быть, он даже немного и завидовал Ивану.
А Иван в это время смотрел на кадровика и соображал: а что, если спросить у него — где теперь тот человек, куда подевался? Ведь кадровик это должен знать — вон у него сколько в шкафу разных папок. Непременно знает.
— Так, что еще? — продолжал однорукий веселый кадровик. — Насчет жилья. Квартиру мы вам, конечно, предоставим. В первую очередь. Но придется немного подождать… Семья есть?
— Нету.
Все равно погодить придется. В общежитии сейчас тоже нет мест. Вот вернетесь из санатория…
Откровенно говоря, Иван предпочел бы, чтобы из всех этих тралей-валей, приваливших ему, прежде всего решился именно вопрос с жильем. Это был для него самый наиглавнейший вопрос — главнее денег. Но после всего, что ему тут только что накидали и насулили, после всех этих потрясающих и завидных благ, было бы сущим нахальством требовать, чтобы ему сейчас же принесли на подносе ключи от квартиры или кого-нибудь согнали с койки в общежитии.