Олимпия

- Эта охота пройдет в независимости от наших желаний. Гоплиты утолят жажду крови и уйдут, а мы заживем по-своему. Так было всегда.

- Не всегда, - пробормотала Лима, но тут же прикусила губу.

Полифем прищурился, снисходительно улыбаясь.

- Знаешь, - сказал он, видя, как девушка смущена и зла на саму себя. - В древней истории больше вымысла, чем правды.

- Тогда? - Лима посмотрела на него. - Тогда зачем нам преподают ее?

- Что ты имеешь в виду?

- Нам рассказывают о существующих порядках, о том, как все начиналось и благодаря кому, но все мы знаем, что еще раньше было по-другому?

- Ах вот ты о чем, - пробормотал Полифем. - О мире до Великого Переустройства.

- Да. В те времена не было илотов и рабов. Олимпийцев тоже. Мы? - Лиме с трудом дались эти слова - из разряда наиболее опасных, за которые можно поплатиться очень жестоко! - Мы же были свободны. Все мы? - прибавила она шепотом.

Старик поджал губы и повернул голову в сторону открытой двери сарайчика.

- Здесь нам лучше закончить.

Лима сжала челюсти. Да, она сделала глупость, и будь на месте Полифема ее учительница истории, выговором бы дело не ограничилось.

- Я только хотела сказать, что они могли бы вовсе убрать это из школьной программы. - Упрямства Лиме было не занимать. - Разве воспоминания о былой свободе не дают нам надежду?

Полифем долго смотрел на нее, долго и пристально.

- В другие время, при других обстоятельствах твой ум и твое сердце сослужили бы тебе хорошую службу, - сказал он, поднявшись. - Но ты илотка. Ты собственность Олимпии. Так будет всегда. Помни, о чем я тебе говорил. - Старик вышел из сарайчика и посмотрел на небо. - Когда закончишь таскать мешки, приходи ко мне. Начнем заниматься садоводством вплотную. Ты поняла?

- Да, - буркнула Лима.

Полифем повернулся и зашагал к одному из куполов. Девушка наблюдала за ним, пока он не покинул внутренний дворик.

Лима села на освободившийся стул. Голова гудела, мысли двигались хаотично. Ей столько хотелось сказать, так много спросить, но Полифем просто оборвал разговор. Почему? Здесь никого нет, никто не подслушает. Конечно, у стен есть уши, однако Лима не верила, что в оранжерее, где выращивают цветы, кто-то будет ставить аппаратуру для слежки. Тут и работают-то всего пять человек.

С некоторых пор отец тоже уходил от разговоров на опасные темы, хотя раньше, казалось, наоборот, стремился к ним. Словно ему было важно привить дочери определенный образ мысли, сделать так, чтобы она не выросла в безразличное, живущее в постоянном страхе существо.

Наверное, все изменилось после резни в Блоке 7. Лима не помнила, чтобы с той поры отец когда-то заговаривал о недозволенном, а когда она сама поднимала одну из {этих} тем, он стремился замять разговор.

Неужели он настолько боится? Отец, всегда казавшийся ей образцом мужества в любых ситуациях?

Теперь Полифем вел себя точно так же. Дойдя до определенной границы, он просто струсил.

Или, может, старик не настолько доверяет Лиме и опасается доноса?

Ерунда.

Лима встала и натянула перчатки. Раньше ей казалось, что когда она вырастет, многое встанет на свои места, что найдутся ответы на вопросы, которые ребенок разрешить не в силах... И вот ей почти восемнадцать, она на пороге окончательного перехода во взрослую жизнь, но ясности нисколько не прибавилось. Лима не могла укротить хаос в своей голове, и никто не хотел дать ей совет. Все ограничивалось лишь увещеваниями не высовываться.

Часто однообразная и тяжелая работа помогала ей избавиться от назойливых мыслей. Так было и сейчас. Лима радовалась возможности сосредоточиться на чем-то, что не требует умственной усилий. Правда, к концу дня, когда куча мешков с грунтом перекочевала со склада в оранжерею, все тело у нее болело. Мышцы ныли, а кости, кажется, начали скрипеть.

Тем не менее, Лима пришла к Полифему в офис. Старик оторвался от компьютерного терминала, где тестировал программы климат-контроля куполов, и сказал:

- Не сегодня, Лима, иди лучше домой. Я тебя отпускаю.

- Я могу заниматься, - возразила девушка, уже собираясь устроить скандал.

- Завтра. Завтра мы начнем прямо с утра, - уверил ее Полифем, взглядом предупреждая возможную бурю возмущения.

Лима сдалась. В самом деле, таскание мешков изрядно ее утомило. Будет чудом, если завтра утром она без проблем встанет с постели.

Отвернувшись, старик добавил:

- Кстати, сегодня вечером обязательный просмотр обращения Верховного Правителя. Думаю, что-то про новую охоту. И будь осторожна.

Лима ничего не ответила и вышла за дверь с ледяным комков внутри. Все-таки обращение будет. Очередная порция {ободряющих} новостей для илотов, словно им мало все-то того ужаса, в котором они живут.

Она быстро переоделась, забросила рюкзак с вещами на спину и покинула оранжерею.

3

Блок, к которому была приписана Лима, официально именовался Блок 3 Восток, но илоты называли его просто - Город.

В далекие времена, до Великого Переустройства, на земле существовали самые разные города со своими названиями, но этот пережиток прошлого давно отброшен за ненадобностью. Все, кроме Олимпии, имело стандартизованное обозначение, состоящее, главным образом, из цифр. Например, дом Лимы обозначался: 5-4-15. Первая цифра - район, вторая - улица, третья - само строение. Планировка Блоков изначально предполагала строгую геометрическую структуру, подобную сетке, и если посмотреть на Город с высоты, можно увидеть, что время почти не изменило ее. Лишь некоторые позже возведенные здания на окраинах разрушали математическую гармонию.

В центре Блока находилась Управа, в ней работали чиновники низшего уровня, из тех же илотов, прошедших кадровый отбор в Олимпии. В их обязанность входило четко выполнять спускаемые сверху предписания и помогать верховной власти во всех ее начинаниях на местах.

Здание Управы было стандартной по форме коробкой с небольшой площадью у главного входа. Посреди площади высилась каменная стела, символизирующая мощь Олимпии. В случае необходимости, она могла служить также в качестве эшафота, где казнили преступников. По словам отца, на его памяти экзекуция в Блоке 3 Восток была всего однажды: одного контрабандиста высекли кнутом у всех на глазах, потом застегнули ему ошейник и отправили в Олимпию. Там этот человек должен был провести остаток дней в рабстве.

Лима спросила тогда, что значит {контрабандист}. Отец объяснил: тот бедолага ввозил в Город украденную со складов провизию и организовал самый настоящий черный рынок сухих пайков. Еще легко отделался, заметил тогда отец, а могли и голову отрубить или живьем содрать кожу. В общем, эшафот на главной площади Блока бездействовал, что никогда не было предметом скорби горожан. Смертей и бесчинств со стороны олимпийцев им и так хватало.

Оранжерея находилась в полутора километрах от городской черты. Поблизости не было жилья или других предприятий, только лес и поле. Когда Лима впервые увидела это место, то подумала, что вытянула счастливый билет. Кто из чиновников в Управе наугад выбрал ее карточку из общей кучи, она не знала, но его рука оказалась легкой. Лима боялась попасть на фабрике и всю жизнь провести на отупляющей однообразной работе. Она хорошо знала, каково это. Фабрика убила ее маму. Причиной смерти врач назвал переутомление и злокачественное малокровие, нарушившее работу сосудов головного мозга. Медицинская помощь в Блоках всегда поддерживалась на низком уровне, и не могло быть и речи о лечении таких тяжелых больных. Врач откровенно признал, что бессилен. Хорошее питание в самом начале болезни могло бы остановить процесс, но паек, выдаваемый хозяевами, был откровенно убогим. Что до денег, то платили илотам мизер, которого едва хватало на всякие мелочи вроде предметов личной гигиены.

В общем, отец сделал все, чтобы спасти маму. Лима видела, как отчаянно и мужественно он бьется с бедой, но все оказалось бесполезно. Тетя Лимы, его сестра, помогала, чем могла, хотя ее семья нуждалась не меньше.