Смерть под занавес

- Нет, - Кира опять погрузилась во вдохновенное печатанье, - не помню.

- Ну а к кому же она могла приходить? - растерялась Катя.

- У нас открытый театральный фонд, к нам постоянно приходят люди, обсуждают свои профессиональные проблемы. Возможно, она приходила, когда ни меня, ни Киры не было, а сидела одна из наших активисток или постоянных помощниц. Скорее всего, так и было. А как она выглядела? - Походка у мужчины была легкой и пружинистой.

- Вот, - Катя достала из сумки фотографию.

- Нет, я ее никогда раньше не видел, память у меня хорошая, и за это я могу ручаться, а ты, Кира? - Он передал фотографию девушке.

Кира нехотя открыла глаза и тут же закрыла снова.

- Не видела, а может, и видела, но теперь уже не помню, внешность стандартная, - объяснила она, - тип пшеничной блондинки, таких пруд пруди.

- Да... - Катя спрятала фотографию обратно в сумочку. Ее охватило раздражение на саму себя (узнай теперь, зачем здесь была Миронова и была ли вообще).

- А можно взять адреса ваших приходящих сотрудников?

- Конечно. Кира, дай адреса. Все? Больше ко мне у вас вопросов нет?

- Нет.

Закрывая дверь, Катя представила, как мужчина подошел к окну, а Кира, мгновенно погрузившись в гипнотический транс, снова отдалась безмолвному музицированию над белыми листами бумаги.

Игорь Святославович невольно нахмурился: зачем приходила эта девушка из детективного агентства? Юлия Миронова... Он помнил ее... Кира сказала, что они никогда не видели эту актрису, но Кира не скажет ничего лишнего, она вышколенная и преданная секретарша.

Он прошел в соседнюю комнату: вот его картотека, которой он отдавал столько сил и времени. Такой серьезной работой занимался мало кто из театральных организаций. Он старался собрать как можно больше данных об актерах, что-то вроде театральной биржи. Конечно, известные и знаменитые актеры на виду, они востребованы, их приглашают наперебой в разные театры, но талантливые дебютанты, безработные актеры... Столько драм и сломанных судеб! Он нашел фотографию Юлии Мироновой: красивая девушка, длинные светлые волосы, большие глаза, приятной формы рот... Сколько их было, похожих на нее, в этой картотеке: блондинок с широко распахнутыми глазами, блондинок, которые внезапно бесследно исчезали...

***

Настроение было препаршивое, хотелось что-нибудь выкинуть всем назло. Выйдя на улицу, Катя взглянула налево и обнаружила жирную красную стрелку, фривольно вильнувшую за угол. Над стрелкой красовалась надпись: "Одесса-МАМА". Причем слово "Одесса" было написано маленькими буквами, а "мама" крупными, словно кто-то кричал изо всех сил "мама", призывая на помощь. Свернув во двор, Катя обнаружила в его глубине что-то напоминающее старорежимный трактир или матросскую таверну, знакомую ей исключительно по романам и новеллам, прочитанным в юности.

Терять Кате было нечего, кроме сумочки, в которой лежал проездной билет и тридцатка мелочью, она вошла и с любопытством осмотрелась по сторонам. Бог знает откуда вылезли в Москве, как опята после летнего дождя, всевозможные ресторанчики, бары и кафе. Одни их названия могли составить последнюю страницу сборника анекдотов. Интерьеры старались оформлять в соответствии с хлесткими названиями. "Розовый фламинго" - означало, что на витрине будет непременно изображена эта грациозная птица и, конечно, розового цвета, а "Огни Тибета" подразумевали пагоду, горы в синеватой дымке и причудливые иероглифы. Вообще-то говоря, оформление ресторанов восточной кухни можно было предугадать заранее. Набор предметов, символизирующих Восток, был строго ограничен: во-первых, это дракон, который почему-то часто напоминал юркого морского конька; во-вторых женская фигура в кимоно; в-третьих - неизменная пагода; в-четвертых жирные иероглифы. Их можно было рисовать смело в любом порядке, поскольку людей, понимавших иероглифы, было ничтожно мало, и поэтому на вывесках могли, не опасаясь разоблачения, ехидно написать: "Отвали, моя черешня" вместо традиционного: "Добро пожаловать!" Иногда названия заведений для гурманов напоминали о возвышенном и прекрасном: "Актер", "Баркарола", "Маэстро", "Меценат", иногда они свидетельствовали о юморе их создателей: "Шуры-муры", "Шестнадцать тонн", "Свалка" - или манили экзотикой: "Ангеликос", "Санта-Фе", "Тамерлан".

Самым стильным было "Ностальжи". Этот ресторан пленял интерьерами, старинной мебелью, граммофоном, раскрывшим свою пасть, как удав, которому не дали кролика. Уже само название ресторана невольно рисовало в воображении атмосферу тридцатых годов: роскошных красавиц в длинных платьях, холеных мужчин в смокингах, парочки, увлеченно танцующие танго и чарльстон, горько-пряный аромат духов...

В "Одессе-маме" царила чарующая интимность. Половина стены напротив Кати была закрашена сине-бирюзовой краской. Внизу корявыми буквами было написано: "Море" и нарисована стрелка, указывающая вверх. Справа был изображен мужчина неопределенных лет, почему-то в шляпе и с большой трубкой во рту. Самым примечательным у мужчины были усы, старательно вырисованные, что придавало ему сходство с полевой мышью. Ноги, естественно, были босыми. Надпись на боковой стрелке гласила, что это - "Костя", а посудина, изображенная рядом, именовалась "шаландой". Это был тот самый знаменитый Костя, который привозил в Одессу "шаланды, полные кефали". Рыбы в шаланде видно не было, скорее всего, сегодня Костя остался без улова, об этом говорил и его несколько печально-задумчивый вид. Столы в зале тоже имели свои названия, на них было выведено: "Ланжерон", "Дерибасовская", "Фонтанка", а стойка носила имя "Дюк Ришелье".

Кате ударил в нос запах сладковатого пива и сушеной воблы. Около единственного окна она увидела пристроившегося на стуле уже знакомого Васю из филиала магазина итальянской сантехники, который многозначительно ей улыбнулся. Катя отвернулась и прошла к столику в противоположном конце зальчика. Через пять минут к ней подошла толстая официантка в переднике, расшитом креветками и морскими звездами. Она молча сунула Кате под нос меню и застыла в величественной позе - руки в боки. В сумке лежала тридцатка мелочью. Это Катя помнила твердо, как в школьные годы таблицу умножения. Пять худосочных креветок с листьями салата, конечно, никоим образом не могли удовлетворить Катин аппетит, но зато колорит "Одессы-мамы" был незабываем. Провожаемая насмешливым взглядом Васи, Катя вышла во двор, и ее обдал пьянящий аромат акации, росшей прямо у входа в ресторанчик, который Катя окрестила про себя "Привет из Одессы". "Теперь опять в "Саломею", вздохнула она, - надо переговорить с теми актерами, с кем еще не успела".

Анжелу Катя перехватила в театральном буфете. Она сидела за столиком и ела сосиски с кетчупом, рядом стоял стакан апельсинового сока.

- Вы ко мне? - Анжела испуганно вскинула на Катю глаза.

- Да. Элла Александровна вас предупредила?

- Конечно. - Глаза Анжелы были изумительной голубизны, казалось, таких больших голубых глаз не может быть, и тем не менее Анжела являлась их обладательницей. Белокурые волосы волнами спадали на плечи. На шее вилась тоненькая золотая цепочка. Руки, правда, были немного грубоваты и слишком крупны. Но лучистый взгляд Анжелы затмевал все ее мелкие недостатки.

- Простите, Анжела, вы приехали из провинции?

- Да, из Смоленска, точнее, из Вязьмы.

- А почему вы решили стать актрисой?

- С детства мечтала, а почему, и сама не знаю.

Да, конечно, сцена как символ другой жизни, которую хочется начать в новом месте и с новыми людьми. Театр - это значит "в Москву, в Москву", как в чеховских "Трех сестрах". Москва не ждет провинциалов, но они и не ищут ее внимания, они завоевывают город всеми возможными хитростями и уловками. Вечный миф об Одиссее, покинувшем Итаку. Почему-то считается, что человек, отчаливший от мест, где он рос, должен непременно испытывать по ним ностальгию. Это не так. Человеку всегда хочется чего-то большего: сломать скорлупу, в которую его заключили с рождения. Он с радостью и страхом вторгается в незнакомый мир. Он не может жить иначе. Возвращение Одиссея было предопределено в восьмом веке до нашей эры, но хочет ли кто-то вернуться обратно в мир, который стал ему безнадежно мал, сегодня, на пороге третьего тысячелетия? Ностальгия - это как сундук со старыми детскими вещами, ты перебираешь их, вспоминаешь себя, наивного ребенка, но ведь не приходит в голову мысль попытаться снова влезть в эти почти кукольные вещи. Что значит вернуться? Ведь все стало абсолютно другим воздух, запахи, дома, людские голоса, даже цветы уже не такие, какими они были много лет назад.