Страница 1 из 16

Душевные трубки

Олдридж Рэй

Рэй Олдридж. Душевные трубки

Данная повесть является своего рода продолжением повести «Наркоманы красоты» (The Beauty Addict) 1993 года.

Каждый день под лучами коричневого солнца мы исследовали развалины, и каждую ночь я хотел бы оказаться где-нибудь в другом месте. Поначалу, мне было скучно и обидно, но вскоре мне стало страшно.

На первых порах, наши находки не вызывали беспокойства. Когда мы приземлились на Грэйлине IV, развалины казались благодатными, сточенными в невинность древней эпохи, дочиста отмытыми пустотой. Правда, что-то погубило колонию. Но эта фатальная неприятность случилась уже давно, стёрлась со стенами колонии. Грэйлин IV был негостеприимным миром, а поселенцы были религиозными психами… бесконечное множество несчастий могло положить конец их попытке пустить человеческие корни в чужеродную почву.

Однако проходили дни, а моё беспокойство росло без видимых причин. В пустошь, где мы разбили наш небольшой лагерь, совершенно очевидно не наведывались голодные призраки. И, насколько я знал, прожорливые ночные чудовища не подстерегали во тьме за периметром.

Всё это пришло позже.

Через несколько дней после приземления я заговорил о своих тревогах с Ирвэйном.

«Ты чувствуешь это?» – спросил я.

«Что?» Ирвэйна, казалось, заворожил экран анализатора, который он сфокусировал на кусочке кости, вкраплённом в покрытую мхом каменную кладку. Наш археолог был крупным, бледным, располневшим мужчиной, вечно хмурым и лишь иногда забавным. Он предпочёл украсить себя тонкой линией пушистого красного меха, которая спиралью шла с макушки его совершенно лысой головы. Она дважды проходила по его лицу и, в конечном счёте, исчезала в воротнике. Я предполагаю, что она продолжала свой путь вокруг его торчащего пуза. По какой-то причине эта косметическая эксцентричность удерживала меня от того, чтобы принимать его всерьёз, хотя он был, как я понимал, ученым умеренной репутации. Полагаю, это означает, что теперь я слишком мелкая сошка, которой никому не следует удивляться.

Я подавил робкую улыбку, которая подёргивала мой рот. «Ты заметил, что здесь какая-то странная атмосфера? Что-то неуютное. Не совсем правильное».

Ирвэйн одарил меня пренебрежительным взглядом. «Помниться, ты заявлял, что у тебя нет воображения», – сказал он.

«Это-то меня и беспокоит», – сказал я, но было ясно, что он не обращает внимания. Он отвернулся к своему анализатору, а я вернулся к своей работе, которая была не так важна для экспедиции, как его.

Официально я был механиком экспедиции, но на ранних этапах раскопок я контролировал мех-картограф, пока он ползал по месту раскопок, регистрировал характерные особенности поверхности и составлял профиль структур глубокого залегания. Такая работа не требовала много моего внимания; она очень походила на лёгкую прогулку по парку с послушным домашним любимцем, таким, который время от времени останавливался и производил небольшие направленные взрывы под своим панцирем. Я снабжал мех записывающими материалами и топливными элементами. Дважды в день я представлял краткий обзор его находок Ху Мун, руководителю экспедиции.

Она была более привлекательна и менее забавна, чем Ирвэйн. Стройная женщина с большими жёлтыми глазами, белая кожа Ху Мун, очевидно везде, была покрыта татуировками из тусклых светло-голубых контурных линий, подчёркивающих изящный рельеф её тела. Она носила свои длинные черные волосы заплетенными в толстую косу, оканчивающуюся маленькими блестящими метательными ножами. Я находил её слишком декоративной, даже возбуждающей, и я с удовольствием бы рассмотрел её красивые ландшафты, но как личность она была отпугивающая, по крайней мере, для меня. Она была и пассивной, и властной, в зависимости от охватившего её настроения, и это непостоянство раздражало меня. Ко мне она относилась с безразличием, за исключением тех случаев, когда я опаздывал с отчётами.

Её любовница, не случайно, была журналистом и главным протоколистом экспедиции. Дьюайн была очень молодой девушкой обыкновенной привлекательности с непослушной копной вьющихся белокурых волос и приятно примитивная как личность. Её журналистский талант поразил меня своей незначительностью… но я, несомненно, опытный циник – склад ума, который пережил те изменения, что я перенёс. Когда мы зависли в пространстве над погибшей колонией, Дьюайн описала Грэйлин IV вот как:

«… это безобразный мир, любой бы удивился, почему колонисты выбрали его. Маленький, хмурый, холодный, тёмный, мир, который не порождает никаких мечтаний о богатстве, которое нужно достичь, домах, которые нужно построить, династиях, которые нужно основать… во всяком случае, у этого обозревателя. Конечно, колонисты спасались бегством от гонений, которым подвергались на своём предыдущем мире, и, возможно, эта дикая местность показалась им хорошим местом, чтобы скрыться. Может и так, но этот мир – определённо отталкивающая берлога. Болотистые равнины – серо-зелёные, местами поросшие водорослями и небольшим количеством древообразных растений. Наш предварительный обзор показал, что на планете нет животных более развитых, чем простые насекомые и сидячие беспозвоночные. О чём они могли думать, когда приземлялись на такой необитаемый мир? Что пошло не так? Вот что должны мы здесь выяснить!»

Я кисло улыбнулся, когда впервые прочёл этот отрывок. Моё пренебрежение, конечно же, было вызвано скучной прозой Дьюайн, но также её невежеством и наивностью. Как часто делают недалёкие люди, она описала всю планету так, словно эта планета везде была такой же, как и в районе колонии. На Грэйлине IV есть полярные шапки, которые покрывают треть его поверхности, и экваториальный океан, и даже в умеренных районах, где была основана колония, есть огромное многообразие местности, флоры и фауны.

Она упустила и многие другие аспекты планеты. Например, простая фауна, представленная на Грэйлине IV, обладала качеством усеченного развития, ни у одного вида развитие не поднялось слишком высоко по эволюционной интеллектуальной лестнице. Иногда это указывает на бедствие, вызванное переоценившим свои силы разумом, войну, которая положила конец будущему высших видов. Но на Грэйлине IV не было никаких следов от подобных разрушительных событий, ни огромных кратеров, ни обширных разливов лавы из крана ядра, ни заметных развалин, кроме остатков колонии.

Всё это я обнаружил в научной базе корабля. Отсутствие воображения не всегда означает отсутствие любопытства. На самом деле, я был уверен, что сделал бы лучшее описание, чем Дьюайн, хотя я и не обучен этому мастерству. Я действительно верю в это, не смотря на то, что говориться о людях вроде меня. Точно-мыслие, которому меня подвергли, не следует рассматривать как большой недостаток для журналиста.

Я также не возражал бы и против исполнения неофициальных обязанностей Дьюайн, даже если бы индивидуальность Ху Мун чуток поскрежетала. Красота Ху Мун была стильно эксцентричной – мой любимый тип. Иногда индивидуальности меняются, когда кожа прикасается к коже, или скрытые глубины становятся явными. Думаю, я говорил себе всё это, чтобы оправдать моё влечение к этой женщине.

Последним полноправным членом нашей группы искателей знаний был Джэнг, специалист по оружию с одного из Дильвермунских Рабских Ковчегов и человек, к которому все относились с почтительной осторожностью. Он был физически внушителен... высокий, широкий, с плотными брусками мышц под серой, искусственно отверделой кожей, совершенно безволосый. У него было спокойное замкнутое лицо, уши были подрезаны, а зубы были блестящими лентами пилообразного сплава, такими острыми, что его язык и губы были покрыты чешуйками защитного металла. Разок я видел как он зевнул, когда он не знал, что я смотрю, и узнал, что его рот может открываться гораздо шире, чем у любого немодифицированного человека. Я и представить не мог, насколько нужно быть глупым или сумасшедшим, чтобы искать драки с Джэнгом.