Страница 20 из 22
Только вряд ли мог сегодня этот исполнительный, честный и храбрый солдат зорко смотреть за ротным хозяйством: слишком велика была утрата…
Капитан Александров лежал на большом трофейном ковре, прикрытый сверху плащ-палаткой. Землистого цвета лицо было спокойно. Иногда он открывал глаза и устремлял зрачки прямо в небо перед собой. Дышал он часто и глубоко, что-то булькало у него в горле. На плащ-палатке уже появилось кровавое пятно. У изголовья умирающего сидела медсестра (я узнал ее — это была та самая сестрица, которую оберегали солдаты от вражеских мин). Она вытирала ватой струйки крови, медленно стекавшие у него изо рта. Плечи сестры вздрагивали, она плакала, и крупные слезы падали ей на руки и на лицо умирающего.
Вокруг в тяжелом молчании стояли гвардейцы. Их осталось немного: человек тридцать.
— Где остальные? — спросил Головня, обращаясь к стоящему рядом пожилому солдату.
— Раненые в санбат отправлены, убитых еще не собирали.
Головня опустился на колени и тихо сказал:
— Товарищ капитан!.. Сергей Иваныч… Сережа!
Проблески сознания появились в глазах капитана.
— Это ты… Ну, вот и все… — Легкая улыбка на миг озарила его лицо, но тут же погасла. Взор его вдруг стал жестким и грозным, он рывком приподнялся на локтях и крикнул:
— Товарищи, не жалейте жизни… — но силы оставили его, голова упала, и он тихо, почти одним дыханием закончил: — за счастье… Родины…
Мы еще минуту стояли молча, ждали, когда он откроет глаза, но он их не открыл. Жизнь тихо и незаметно для нас оставила его тело. Сестра положила ему на голову руку и, подавляя рыдания, сказала:
— Умер…
Мы обнажили головы и в молчании стояли над телом героя.
В это время послышались шаги, и перед нами появился майор Абдурахманов.
Это был он, я узнал его, хотя никто никогда не описывал мне его внешности.
Две суровые складки разделяли широкий разлет черных бровей.
Он опустился на колени у изголовья умершего и, обняв его за плечи, сказал тихо:
— Брат! Ака!
Плечи его вздрагивали, но он сдерживал рыдания. Потом он вынул из кармана покойного партийный билет и положил в свою планшетку.
— Капитана похоронить здесь, на холме, вместе с его гвардейцами, — сказал он, вставая. — Сегодня батальон двинется вперед, на новые позиции. Вторая рота получает пополнение, командиром назначается старший лейтенант Головня.
Гвардейцы, увидев и услышав своего командира, приободрились. Абдурахманов понял их чувства.
— Выше голову, гвардейцы! Многих своих братьев мы похоронили… Каждый из них погибал ради жизни.
Так, наконец, я встретил майора Абдурахманова.
Долго я шел по следам одного героя и повстречал при этом множество других. Сколько геройских дел увидел я на этом пути!
Слава вам, гвардейцы!
Последние дни войны
Я решил не расставаться больше с Абдурахмановым, двигаться с ним на Запад, до победы.
Просматривая теперь мои фронтовые тетради, я нашел в них любопытные заметки, относящиеся к тем бурным дням, когда мы воевали в Померании, и к приезду в Берлин. Об этом последнем этапе войны и хочется рассказать.
Мы попали туда на шестой день после падения Берлина. Поверженная к ногам нашей армии-победительницы фашистская столица еще кое-где горела, и всюду пахло гарью и пороховым дымом. Пламя боев опалило своим дыханием дома, кварталы, целые улицы, оставив в одном месте глубокие шрамы пробоин, в другом — груды развалин.
По главным магистралям города, наспех расчищенным от завалов, непрерывным потоком двигались на запад войска, артиллерия, танки. Бесчисленные стрелки на столбах и стенах указывали направление частей. На шумных перекрестках подтянутые и строгие девушки-регулировщицы искусно управляли движением этой лавины. Над улицами плыл неумолкаемый шум разноплеменной речи. Шли французы, англичане, голландцы, американцы, бывшие военнопленные, мученики концентрационных лагерей. Они катили коляски, тележки, тачки, какие-то допотопные фургоны с незамысловатым скарбом, высоко подняв свои национальные флаги. Вслед за наступающей армией шли освобожденные ею рабы гитлеровского райха.
Каждую советскую военную автомашину они встречали восторженными овациями и криками.
Коренные жители столицы, вывесив белые флаги, робко жались к подворотням и подъездам домов.
Мы наблюдали подобные картины на всем своем пути до самых Бранденбургских ворот, к которым сейчас держали путь. За ними должен был быть знаменитый Тиргартен и еще более знаменитый рейхстаг.
Завалы и груды черепицы и битого кирпича на главных магистралях мешали нормальному движению, поэтому наша машина петляла по глухим переулкам до тех пор, пока мы не потеряли ориентировку. На помощь пришли два веселых солдата с красными патрульными повязками на рукавах.
Это были первые вестники порядка, которых советская комендатура направила в населенные кварталы города.
— До рейхстага совсем недалече, товарищ майор, — ответил один из солдат на вопрос Абдурахманова. — Прямо за воротами будет и рейхстаг. А ворота — сейчас направо.
— Только, товарищ майор, на воротах коней не ищите, их наша «катюша» распрягла и на все четыре стороны пустила, — заметил другой солдат.
Через минуту мы проезжали под Бранденбургскими воротами. Действительно, бронзовые кони, некогда венчавшие эти ворота, — символ славы чванливого прусского юнкерства со времен франко-прусской войны — были почти начисто сметены огнем артиллерии. Их же участь разделил и парк Тиргартен. Оголенные ветви воздеты к небу, как обожженные руки солдат, сдающихся в плен.
Справа, придавив землю грузной серой громадой, стояло неуклюжее здание рейхстага. Над его куполом ярким пламенем полоскалось по ветру то заветное красное знамя победы, о котором на протяжении всей войны думал каждый наш воин — от солдата до маршала.
Так вот это место, откуда, начав с мелкого поджога, гитлеровцы раздули пожар мировой войны!
Грязно-серые стены и колонны здания были исполосованы свежими выбоинами и царапинами от пуль и осколков. Вокруг валялся мусор войны — все то, что когда-то шумело, рокотало, гремело, угрожало разнокалиберными стволами орудий и пулеметов, а теперь замолкло навсегда, разбитое, изуродованное и искалеченное. Танки, броневики с развороченными бортами и разорванными гусеницами нашли здесь свою могилу. Белые кресты рейхсвера и фашистская свастика украшали этот металлический лом.
Стоял май, время первых по-настоящему теплых дней. В безоблачном небе сияло такое ласковое солнце, что даже на изуродованной земле Тиргартена сочными пятнами зеленела трава, источая сладкие запахи весны.
На ступенях мрачного здания рейхстага, покуривая махорку, сидели солдаты и вели беседу. Один читал письмо, другие — комментировали. Похоже, что это были земляки, у которых оказалось много общих интересов. Каждый из них вспоминал родные места, родные поля…
Внутри здания, над опрокинутыми и разбросанными столами и креслами плавала тонкая пелена дыма: где-то что-то горело. Под ногами, как осенние листья, шуршала бумага. На многих листках виднелся знакомый хищный профиль гитлеровского стервятника. Солдаты с большим удовольствием топтали этот хлам, оставшийся от парламента третьей империи.
Самым замечательным в этом мрачном логове были солдатские надписи. Они начинались внизу, у пола, поднимались вверх по стенам, вились по колоннам, перемахивали через балкон и виднелись даже на потолке. Написанные углем, мелом, процарапанные острым бывалым солдатским ножом, они как бы скрепляли символический акт падения вражеской столицы. Надписи были коротки и выразительны:
«Вот мы пришли! Москвичи Курбатов и Ванин».
«За родную Украину! О. Скачко, Т. Пилипенко, А. Недилько».
«Мы из Якутска. Солонкин и Королев».
Сыны всех народов Советского Союза оставили здесь свои имена. Рядом красовались фамилии русских, украинцев, грузин, азербайджанцев, чувашей, карелов, алтайцев и многих других.