Вслед за героем

Комендант со связанными руками и большим кляпом во рту уже шел сам. Андронов, несший его бездыханное тело до оврага, сейчас шел сзади, громким шепотом приказывая:

— Ты шагай тихо, не то я тебя поучу, как ходить надо. Снотворного ты уже попробовал… как, понравилось?

Местами на дне оврага стояла вода. Тогда Андронов начинал снова язвить:

— Не надобны ли галоши, господин комендант? Опасаемся — ноги промочите, у вас язык отсохнет, что нам тогда делать?.. Да не брызгайте, не брызгайте! Вы же не белый медведь.

Когда совсем рассвело, устроили привал. Мадраим начал было просматривать бумаги, взятые у коменданта, как вдруг услышал крик своего друга:

— Смотри! Смотри! Так это же он! Он, мерзавец! — Андронов держал коменданта за горло и так тряс, что голова у него болталась как у болванчика.

— Кто он? Зачем убиваешь? — спросил Мадраим, отдирая руки товарища.

— Так это же Гришка Дудка!

— Дудка?

Тут пришел черед удивляться Мадраиму. Он вынул кляп изо рта коменданта и строго спросил:

— Дудка? Верно?

Тот, опустив выцветшие серые глаза, молча смотрел в сторону.

— Чего спрашиваешь? Я его через сто лет узнаю! — Возбужденный Андронов сел в стороне, свернул папироску и закурил.

Мадраим резко сказал:

— Отвечай! Все равно узнаем!

Наконец, после долгого молчания, комендант ответил, не поднимая глаз:

— Да, я — Григорий Дудка…

Глаза Мадраима сверкнули гневом. Он замахнулся, но сдержал себя, проговорив сквозь зубы:

— Не хочу руки пачкать о всякую падаль. За все ответишь…

И, повернувшись к товарищу, повторил:

— За все ответит. Правильно, Василь-ака?

Василий с удовольствием вдыхал запахи родного солдатского блиндажа. Вокруг сидели близкие люди. Сизый дым махорки плотно маскировал темные углы, куда даже не проникал свет самодельной коптилки.

Разомлевший от тепла, пищи и табаку, а еще более от дружеской беседы, в которой он был центром внимания, Андронов уже в который раз, под одобрительный смех товарищей, вспоминая, как Мадраим, самым аккуратным образом привел власовца в бесчувственное состояние прикладом своего автомата.

— Я думал — капут гаду. Ждать было некогда. Взвалил его на спину и волоку. Но вот, смотрю — дышит.

— Ай да Мадраим-Кундак, — послышался из дальнего угла землянки возглас приятеля Мадраима, туркмена Кулмамедова, молодого смуглого парня с первым пушком на губах вместо усов.

— Как ты говоришь?

— Мадраим-Кундак, то есть Мадраим-Приклад. Поняли?

— Как не понять! Это здорово! — Отдельные голоса были покрыты дружным взрывом смеха.

— Смех-то, братцы, смехом, а ведь здорово получилось, что мне своими руками пришлось поймать этого проклятого Дудку. Не палить ему больше наших хат, не топтать ему нашей земли, не проливать ему нашей крови, — закончил Василий.

Все замолчали. Каждый углубился в свои думы. Мадраим, вернувшись из штаба после доклада командиру полка, увидев наши задумчивые лица, не отходя от порога, спросил:

— Опять Андронов свою историю рассказывал?

Василий поднялся ему навстречу, веселый и радостный:

— Историю рассказывал, да только не я, товарищ сержант. Я на этой истории уже поставил точку. Но спасибо тебе за то, что все эго случилось с твоей помощью, Мадраим-Приклад.

Он сгреб сержанта в медвежьи объятия и крепко трижды поцеловал.

К концу этого рассказа более половины слушателей спало крепким сном. Видно было, что приключения двух разведчиков всем тут хорошо известны. Покинул нашу компанию и лейтенант, командир саперов, куда-то таинственно исчезли и друзья — герои рассказа — Андронов и Мадраим.

Чтобы не злоупотреблять гостеприимством саперов и словоохотливостью Шкуракова, я поблагодарил рассказчика и слушателей за приятно проведенный вечер и направился к выходу. Однако у выхода мне пришлось остановиться и призадуматься над тем, как я теперь доберусь до своей штаб-квартиры: дороги в темноте не найду, пароля не знаю.

Саперы догадались о моем замешательстве, и Шкураков пошел уже за шинелью, чтобы одеться и меня проводить, но в это время дверь открылась и на пороге появился ординарец Вахаб.

— А я за вами. Старший лейтенант велел быстро идти, что-то сказать надо.

Мы с ординарцем Вахабом пришли домой к шапочному разбору. Пожалуй, точнее не выразишься, так как буквально на наших глазах офицеры, видимо, созванные Головней на совещание, надевали фуражки и расходились по своим ротам, взводам и командам.

От прежнего Головни ничего не осталось. Стерлась улыбка, острее выдались скулы, пристальнее стал взгляд стальных глаз с пронзительными черными зрачками. Исчез даже под надвинутой на лоб фуражкой веселый чуб светлых льняных волос.

— Что-нибудь случилось? — задал я вопрос. Последовал очень спокойный ответ.

— Все в порядке. Обычная военная операция… Впрочем, — он помолчал, — не совсем обычная: нужно ликвидировать кольцо вокруг роты Александрова… Очень сложная ситуация! Прямо парадокс! Гитлеровское кольцо, которое сейчас сжимает роту Александрова, — само в кольце. Командование полагало, что гитлеровцы будут благоразумны и капитулируют. Но обычное прусское твердолобое упрямство оказалось сильнее всякой логики… На рассвете начнется операция по ликвидации окруженной немецкой части.

Наш батальон должен лишь поддерживать выступление основных сил, которые будут действовать с северо-востока.

— А где же все-таки майор Абдурахманов? — не удержался я от вопроса.

— Майор должен был бы уже возвратиться. Но если он задержался со своими автоматчиками, то значит — не по пустякам, а по серьезной причине… — Головня посмотрел на часы. — Уже — три. Скоро начнет светать. Я пойду проверю, как идет подготовка. А вы подкрепитесь: есть чай и консервы.

Пока я пил чай и закусывал, Вахаб собирал разбросанные командирские вещи в два небольших чемодана. Вероятно, в эти чемоданы входили все пожитки командира. Что касается постели и утвари, то об этом ординарец меньше всего проявлял беспокойства. Отступавший в панике враг не успевал ничего захватить с собой. Поэтому в каждом немецком фольварке, каждый, даже самый нерадивый ординарец мог быстро оборудовать для своего командира и спальню, и кухню, и даже ванную комнату.

— Куда же вы собираетесь, Вахаб? — спросил я ординарца, когда он закончил сборы и только посматривал по углам, заглядывал под кровати, столы и стулья: не забыли ли чего нужного.

— Дальше наступать будем. Войну кончать будем.

— А откуда это известно?

— А как же! На месте стоять будем, — когда домой придем!

Вахабу, видимо, понравилось его собственное выступление, потому что он громко засмеялся.

— Вот! — ординарец вынул из кармана гимнастерки какой-то сверток, завернутый в засаленный носовой платок. В платке оказалась аккуратно сложенная пачка писем, свернутых треугольником.

— Вот, — повторил Вахаб, — дочка Мухаббат, сын Махмуд пишут: ждем, дорогой папочка, скорее домой с победой. Они у меня оба — студенты… Нам сейчас стоять на месте нельзя… А у майора Абдурахманова тоже сын и дочка, только они еще пионеры. Так вы думаете, майор не торопится? Очень торопится! Все — вперед, вперед, вперед… Он вот сейчас, наверное, уже у немцев в тылу все дороги проверил и нашему батальону хорошую позицию нашел. Он такой!.. А когда устанет, приляжет, вынет из кармана такую книжечку, а в ней фотокарточки: жена, дети, — и долго, долго смотрит. Много раз видел.

Сколько на войне неоконченных разговоров! К их великому множеству прибавился еще один — мой разговор с Вахабом. Причина ясна: грохнул залп, задрожали стекла, и воющий звук летящих снарядов замер вдали. Началось! Я быстро встал, попрощался с Вахабом, поблагодарил по нашему узбекскому обычаю за гостеприимство и вышел на улицу.