Страница 16 из 22
«Неужто заметили?»
Но ракеты погасли, и снова наступила та особенная тишина, которая свойственна только фронту в минуты затишья.
Темнота стала настолько плотной, что Андронов не заметил, как дополз до леса. Он почти сразу услышал негодующий шепот Мадраима:
— Тебя шакалы сзади кусают? Может быть, скорпион залез под рубашку? Что ты гремишь, как старая арба?
У Андронова отлегло от сердца: Мадраим здесь, значит, все в порядке.
Но, видимо, не все еще было в порядке, так как тот продолжал шепотом распекать друга:
— Мы в разведке, товарищ Андронов, а не в чайхане. Почему вы плохо пригнали оружие?
— Эх, покурить бы, — так же шепотом ответил Андронов на выпады друга.
— Курить, Василий, будем только в пять ноль-ноль. Понятно? А сейчас: ётыб колгунча, отыб кол!
— Чего-чего?
— Я говорю: лучше вперед, чем оставаться на месте.
На рассвете разведчики оказались недалеко от большой фронтовой дороги, которая, как бурно пульсирующая артерия, питала передний край гитлеровской обороны.
— Нужно уточнить обстановку, — Мадраим указал на густые кусты орешника.
Пробравшись в середину этих зарослей, разведчики устало растянулись на мягкой росистой траве. Над ними яркой бронзой окрасилось высокое облачко. Проснулись птички и начали голосисто хлопотать у своих гнезд. На большой дороге изредка раздавались гудки машин. Лязгая гусеницами, прополз танк, расплескал в лесу звуки скрежещущего металла. Завывая моторами, на бреющем полете прошли черные самолеты с белыми пауками свастики на бортах. Птички смолкли, потревоженные голосами войны.
— Чуешь, Мадраим?
— Чую! — Он сорвал былинку и, повертев перед собой ее пушистой метелкой, сердито бросил в сторону. — Но чуют ли они, что скоро им капут? Как ты полагаешь?
Мадраим разложил на примятой траве карту. Приложил к карте компас и стал внимательно ее изучать.
А Андронов, любивший поговорить обстоятельно, приподнялся на локте и, разгладив свои рыжеватые запорожские усы, степенно ответил:
— Я полагаю так: которые из умных, те должны чуять — ведь каждый день лупим, уму-разуму учим, ну, а которые дурни, тем наука не помогает. Мне сдается, что уже пора бы и покурить, — неожиданно закончил он.
До самого вечера друзья пролежали в кустах орешника. До полудня они по очереди спали. Когда очередь спать дошла до Андронова, Мадраим строго предупредил:
— Не храпеть! Это вам в порядке приказа, товарищ сержант.
— Есть не храпеть, — улыбнувшись, ответил Андронов. В этой разведке Андронов добровольно принял командование Мадраима. Заснув, он в первую же минуту нарушил приказ и громко захрапел.
— Отставить!.. — прошептал Мадраим и бесцеремонно перевернул друга на другой бок.
— Так я же не могу спать на этом боку, — бормотал спросонья Андронов.
— А ты попробуй…
Действительно, он уснул и больше не храпел.
Подкрепившись сном, Андронов несколько раз пытался подползти к дороге, которая уже ревела моторами, гремела танками, кричала на чужом языке.
— Нам приказано «языка» достать, а не машины считать на дороге, — урезонивал его Мадраим. — А где самый лучший, самый длинный «язык»? В немецком штабе. Ведь ты сам меня так учил. Вот по этой дороге, когда на ней будет тихо, мы и дойдем до штаба… Понял?
— Как не понять, — согласился Андронов. Не впервые Мадраим и Андронов пробирались по фашистским тылам.
В редких случаях их разведка не приносила успеха. Недаром командир полка, перед которым они стояли вчера в ожидании приказа, подошел к ним вплотную и, положив им руки на плечи, сказал:
— Дело серьезное, хлопцы. Надо достать не просто «языка», а «языка» знающего. Достаточно одного, но знающего. Поняли? На вас надеемся. Уверен, что приказ выполните.
— Так точно, товарищ полковник, выполним! — чеканя каждое слово, ответил Мадраим.
— Ну, а ты как думаешь? — обратился командир к Андронову.
— Ну, а мы же, — начал было тот, но, сообразив, что говорит не по уставу, неожиданно закончил — Так точно, выполним!
Когда они выходили из штабного блиндажа, полковник еще раз остановил свой взгляд на разведчиках. Они хорошо подходили друг к другу: стройный, ловкий Мадраим и коренастый Андронов, в котором угадывалась большая физическая сила.
Один из офицеров, стоявший рядом, перехватил взгляд полковника.
— Есть на кого любоваться.
— Да, орлы! — ответил полковник и, поерошив рукой ежик на своей голове, глубоко надвинул фуражку.
Несмотря на свою комплекцию, Андронов был очень подвижен, он ни минуты не мог оставаться без дела. У него не хватало терпения, как, например, у Мадраима, часами неподвижно наблюдать за одним каким-нибудь объектом, он должен был или двигаться, или, на худой конец, разговаривать.
Мадраим знал, что сейчас Андронов, вынужденный оставаться на месте, начнет свои бесконечные рассказы. Он даже знал, о чем именно будет тот говорить.
Андронов уже забывал о ранах, оставивших шрамы на его сильном теле. Но та рана, которую он носил в своем сердце, увидев пепелище родного села, продолжала кровоточить.
Он испытывал лишь некоторое облегчение при мысли о том, что дойдет до Берлина, что победа близка.
Густая листва кустарника прикрывала друзей от солнца. Изредка на ветку садилась какая-нибудь пичужка и удивленно смотрела на людей.
Когда со стороны леса доносились резкие, гортанные слова чужой речи или рев буксовавших машин, друзья приподнимали головы и, прижав автоматы, тревожно прислушивались к каждому шороху.
Золотистые солнечные стрелы, пробивавшиеся сквозь густую листву, настроили Андронова на грустный лад. Ни к кому не обращаясь, он начал тихим голосом:
— …Хаты своей я не нашел. И справа не было хаты, и слева не было хаты. Все попалил проклятый Гитлер, все порушил. Были у нас яблоньки в саду. Так вот одна осталась, уцелела. Стоит, как сиротинка…
Мадраим сжимал в зубах ветку орешника и, слушая Василия, мысленно представлял свой ташкентский сад с нежными и хрупкими персиковыми деревьями. Он вдруг подумал: что, если бы враг добрался до этого сада? Эта мысль вызвала в нем такую бурю гнева, что он даже изменился в лице.
— Ты что? — встревоженно спросил Андронов.
— Ничего, ничего, продолжай, — успокоил его Мадраим.
— …Так вот, стоит яблонька, как сиротинка, и я возле нее, как сирота… Обнимаю ее ветки и плачу… Оглянулся, и вижу: дед Ефим… Единственный житель на все село.
— Откуда, дед, ты взялся? — спрашиваю.
— С того света, — говорит и показывает не вверх, на небо, а вниз.
— В земле, — говорит, — хоронился, покуда сын Никифора Дудки, Гришка, село палил…
— Какого, — спрашиваю, — Никифора?.. Не того ли, — говорю…
— А того самого лютого Дудки, который все село в ярме держал, когда вы мамкино молоко сосали.
Василий вынул кисет и свернул цигарку. Закурив и пустив облачко голубоватого дыма, он ударил себя в грудь кулаком и гневно прошептал:
— Вот где у меня этот проклятый Гришка! Перед самыми колхозами они сгинули из нашего села… Однажды осенью сгорело у нас в клунях зерно, а потом сгорели конюшни, а в них добрые кони. Поймали злодеев. Кто бы думал— Дудка с сыном! Посадили их под крепкий замок… Да вот, дывысь, они, как оборотни, из-под земли вышли. Пришел Гришка в село вместе с немцами. Не привыкать стать: отец-то с белобандитами путался.
Солнце уже клонилось к закату. Удлинялись и густели тени. На востоке началась орудийная перестрелка. Над лесом снова загудели самолеты. С дороги послышались яростные крики команды.
— Наши летят, — заметил Мадраим, прислушиваясь к шуму на дороге, — забегали крысы.
Раздалось несколько ружейных выстрелов, потом все стихло. Самолеты прошли над лесом с угрожающим ревом, и где-то в самом дальнем его конце ухнули бомбы.
— В добрый час, хлопцы, — тихо напутствовал удалявшиеся самолеты Андронов.
— Так вот, товарищ сержант, — начал он сурово, — как же я могу молчать, когда этот лютый зверь Гришка Дудка, может быть, еще палит где-нибудь колхозные хаты…