Утренние поезда

Затарахтел пулемет. Рабочие в панике прыгали на ходу и скатывались в овраг, тянувшийся по другую сторону полотна.

Из березняка выскочило несколько всадников. Куманин выстрелил и краем глаза заметил, что один из всадников упал с лошади.

— Давай жми, — крикнул Куманин и, сунув наган за пояс, стал подбрасывать уголь. Машинист прибавил пару, и поезд пошел быстрее. Выглянув в окошко, он увидел трех всадников, догонявших поезд. Он взял стоявшую в углу винтовку и выстрелил. Один из всадников покатился под откос. Двое других прямо с коней, на ходу, вскочили на последнюю платформу. Он выстрелил еще раз — один из них упал. Оставшийся в живых выстрелил на бегу, машинист выронил ружье и рухнул на пол.

Губенко бежал, перепрыгивая с платформы на платформу. Перебравшись через тендер, он пробирался к будке. Куманин притаился у окна. Увидев краем глаза руку Губенко, он выстрелил.

Губенко отдернул руку и прижался к стене. Куманин снова выглянул, и оба выстрелили сразу. Куманин схватился за плечо, перекинул наган в левую руку, выпустил последние пули и опустился на пол. В окне показалось лицо Губенко. Он заглянул в окно, увидел упавшего Куманина, спрыгнул на землю и побежал.

Паровоз, все так же попыхивая, продолжал идти вперед. Машинист лежал не двигаясь. Куманин приоткрыл глаза, с трудом приподнялся и увидел, что поезд приближается к тому месту, где путь обрывался. Сдерживая боль, Куманин схватился левой рукой за рычаг, но тут же отдернул руку. Некоторое время он в нерешительности разглядывал рычаги, вспоминая, который из них ему нужен. Наконец он с силой дернул рычаг и, застонав от боли, упал, потеряв сознание. Поезд замедлил ход и остановился у самого края последних уложенных рельсов.

Борис Рогов, в белом халате, показал Куманину пулю, извлеченную из его плеча.

— А говорят, война кончилась, — сказал он и бросил пулю в стеклянную банку. — Семнадцатая, — сказал он, встряхнув банку с пулями. — Это всего за месяц — с моего приезда.

В углу, насупившись, сидел мрачный Федякин.

— Каждый раз думаешь — ну, покончили с бандитами. Глядь — опять стреляют. А кто? С бандой Ганшина еще в прошлом году покончили. Лисовского расстреляли. О Сером давно не слышно. А что ни месяц — стрельба. Далась им эта дорога.

— Я попросил бы вас заглянуть к раненому попозже. Сейчас ему не до разговоров. — И, обернувшись к Куманину, Рогов сказал: — Ваше счастье — кость не задета.

Федякин поднялся и вышел.

— Надежда Ивановна, — обратился Рогов к фельдшерице, — сделайте раненому перевязку.

Больные дожидались приема в узком коридорчике, украшенном плакатами, призывающими к соблюдению правил гигиены. На огромной черной мухе стоял красный крест, а ниже крупными буквами предписывалось: «Уничтожайте мух — источник заразы». На другом плакате сообщалось, что «Туберкулез — наследие капитализма». Несколько баб, в белых платочках, с испуганными лицами, сидели на табуретках возле дверей с табличкой «Доктор Б. Н. Рогов».

Из дверей вышел Федякин. Он прошел через коридор к выходу и едва не столкнулся с Харитоном. Харитон опасливо прижался к стене, пропуская Федякина, обернулся на захлопнувшуюся дверь и, тяжело ступая огромными заляпанными сапожищами по беленькой дорожке, прошел через коридор и ткнулся в дверь приемной.

— Чего тебе? — высунулась из дверей пожилая фельдшерица.

— Дохтура мне! Срочно.

Из дверей выглянул Борис Рогов в белом халате.

— Ты дохтур?

— Я.

— А старый где?

— Старый уехал, — с едва заметной ревностью ответил Рогов. — Что у вас?

— Брательник ногу на охоте прострелил. Горит весь.

— Где он?

— Да верст двадцать отселе.

Рогов поправил очки, задумчиво посмотрел на посетителя.

— У меня прием… Право, не знаю, как быть.

— Поезжайте, Борис Николаевич, я с этими, — фельдшерица презрительно кивнула на баб, — сама справлюсь.

За окном, во дворе пожарной команды, трое пожарников играли все ту же навязчивую мелодию про девчоночку Надю.

Федякин раздраженно захлопнул окно, прошелся по кабинету, поправляя стулья, папки на столе.

— Почему сразу ко мне не пришел? Кочегаром нанялся… Маскировочка… — сердито выговаривал Федякин Куманину, сидевшему у стола с подвязанной рукой — здоровой он старательно свертывал цигарку. — Почему сразу ко мне не пришел?

— Осмотреться хотел. Послушать, о чем люди болтают.

— Значит, за границу золото уходит? А почему думаешь, что с Ардыбаша? — слегка успокоившись, спросил Федякин.

— Предположение есть. Научное, — многозначительно произнес Куманин.

— Насчет золота нынче не слыхать… Кто этим делом баловался, мы поприжали. К примеру, Зуев, официант из «Парадиза», я его дважды за золото брал. Ну пригрозил. Вроде бы успокоился. Похоже, на лошадей перешел.

Федякин зажег спичку, дал Куманину прикурить.

— А где он золото брал?

— Да у старателей, в ресторане, — напьются, он у них по дешевке и скупал. Надо было посадить. Да он все по мелочи. Пугнул его маленько.

— Добренький ты… — прищурился Куманин.

— Погоди-ка. Это все ерунда. А есть дело и посерьезней. Я тут неделю назад одного офицера бывшего взял. Ну того, что с вами на Ардыбаш ходил…

— Зимин?! Он жив?! — вскочил Куманин.

— Жив. Может, его рук дело? Места знал…

— Я должен его повидать, — помолчав, сказал Куманин.

— Не выйдет. Сбежал. Кто-то его у конвоя отбил. Вот ищу кто. Есть сведения, что Зимин Смелкова убил.

Куманин удивленно взглянул на Федякина.

— Федякин! Зимин не убивал Смелкова.

— Как так не убивал? У меня бумага есть. — И Федякин вынул из папки замасленную бумажку, подписанную Субботой.

— Суббота? — спросил Куманин и, повертев бумажку, повторил: — Суббота… Где он, Ефим Суббота?

— Где ему быть. У себя в лавке небось. Лавка у него москательная в городе. Зачем он тебе?

— А затем, что Смелкова убил Суббота. Понял? — сказал Куманин с расстановкой.

Таратайка угрозыска остановилась возле двухэтажного, наполовину кирпичного, наполовину деревянного дома. В нижнем этаже помещалась москательная лавка, принадлежащая Субботе. С таратайки соскочил Федякин, медленно, придерживая раненую руку, слез Куманин. Ставни на окнах лавки были закрыты. На дверях висел тяжелый амбарный замок. Из ворот выскочила маленькая, взъерошенная собачонка и с остервенением залаяла на лошадей.

— Путаешь ты, Куманин, — недоумевал Федякин, — Суббота партизанам помогал. От расстрела Смелкова спас. Зачем ему опосля убивать?

— А думал ты, — спросил Куманин, — зачем Субботе понадобилось Смелкова от белой пули спасать?

Он потрогал замок и взглянул на Федякина. Тот задумчиво дергал свой ус.

— Не думал, — сам себе ответил Куманин. — А я тебе поясню: золото смелковское заполучить хотел!

Федякин недоверчиво покачал головой.

— Он все имущество экспедиции лично в мои руки передал. Для чего?

— А для того, чтобы ты всем про его честность доказывал.

— А ты уверен, что именно Суббота стрелял в Смелкова? — не сдавался Федякин.

— Да я его, как тебя, видел, когда он стрелял. Догнать только не успел.

Федякин распахнул калитку, вошел во двор. Высокая, жилистая старуха, стоя на крыльце, кормила гусей.

— Почему лавка закрыта? — спросил Федякин.

— За товаром уехали, — неохотно ответила старуха.

— Давно?

— С неделю будет.

Из-под навеса, в дальнем углу двора, выглянул милиционер.

— Товарищ Федякин! — позвал он.

Федякин и Куманин, под неодобрительными взглядами старухи, направились к навесу, под которым стояли телеги. Милиционер показал на одну, с широким полком.

— Она! — сказал милиционер.

Федякин обошел телегу кругом, потрогал рессоры.

— Он говорит, что на этой телеге увезли Зимина, — сказал он Куманину. — Рессоры зеленые… Это еще не факт.

— Похоже, — задумчиво сказал Куманин.