За пеленой надежды

Ветер с Тихого океана набирал силу, своим влажным дыханием шепча о скором прибое, далеких запахах и неизведанных просторах. Сондра, не понимавшая, как можно не знать, что делать, отвернулась от мрачной Рут и подставила свое лицо ветру. Она закрыла глаза и увидела берег на той стороне огромной водной массы, берег с зелено-желтоватой водой, высушенные солнцем строения, людей с кожей, напоминавшей красное дерево. Это ее берег, берег, который манил ее так же, как и много лет назад, когда она еще не знала о Кении, до того, как поступила в колледж и обнаружила бумаги об удочерении — это был странный, почти мистический зов, тронувший сердце маленькой девочки, которая еще тогда почувствовала, что ее зовут, что ей надо отправиться туда. Сондра всегда знала, что она должна делать.

И сейчас она знала, что делать. Прошло шесть месяцев с тех пор, как она поцеловала своего сына, шесть месяцев с тех пор, как на кладбище миссии тихо разговаривала с небольшим холмиком земли, покрытым цветами. Пришло время возвращаться домой.

Но не сейчас, сейчас еще рано. Надо было закончить лечение, здесь кое-что осталось незавершенным, надо было это доделать. Сейчас, сегодня, ибо она знала, что три подруги вот так уже больше никогда не встретятся. Сондра посмотрела на Рут, которая сжала руки в кулаки, словно пытаясь схватить плод своего воображения, и сказала:

— Давайте пройдемся по колледжу.

Они помогли Сондре подняться на скалу. Тропа была крута и камениста, временами приходилось пользоваться и руками, и ногами.

— Какой ужас! — тяжело дыша, сказала Рут, когда они взобрались на вершину. — Я совсем потеряла форму!

Мики рассмеялась и смахнула землю с рук.

— Рут, ты никогда не была спортсменкой!

— Нет, — согласилась Рут и тихо добавила: — Нет, я точно никогда не была спортсменкой, правда?

Подруги шагали по знакомым дорожкам из каменных плит, прошли через знакомые парки и удивились, что почти все выглядело, как прежде. Но жилой дом, где они снимали квартиру, исчез, и теперь на его месте выросли два шикарных кооперативных дома, куда можно было войти через охраняемые ворота. Больница Св. Екатерины разрослась: появились новые здания и места для парковки машин, совершенно новое племя молодых мужчин и женщин в белых халатах торопливо входило и выходило из зданий. «Джилхоли» исчез, исчез и «Волшебный фонарь», где Рут встречалась со студентом четвертого курса, имя которого теперь не могла вспомнить. Но на месте оказался Энсинитас-Холл, где Мики встретила Криса Новака. Они прошли Тесоро-Холл, куда несколько рано прибывших студентов входили с чемоданами в руках. Подруги миновали Марипоса-Холл, где находилась анатомическая лаборатория (им хотелось узнать, преподает ли все еще Морено). Наконец они подошли к Мансанитас-Холлу и, не говоря ни слова, остановились.

Вот здесь четырнадцать лет назад все и началось.

Здание было открыто, внутри царили прохлада и тишина. Их шаги эхом отдавались на гладком полу, пока они шли по коридору и удивлялись тому, что здесь ничего не изменилось. Казалось, будто они только вчера ушли отсюда. Рут почувствовала, как внутри нее сжимается кольцо пружины. Она вдруг обнаружила, что ненавидит это место, почувствовала, что от него исходит скрытая угроза. Казалось, что на нее надвигаются стены и вот-вот ловушка захлопнется.

Наконец они подошли к амфитеатру.

— Посмотри, открыта ли дверь, — попросила Сондра. — Давайте войдем.

Амфитеатр был залит мягким отраженным светом. Восемь рядов сидений поднимались вверх изогнутыми ярусами, которые были сфокусированы на находившейся внизу сцене. На этой сцене в одиночестве стояла кафедра.

— Торжественное открытие учебного года состоится завтра, — сказала Мики. — Я видела объявление у входа. На следующей неделе в это время новобранцы с надеждой займут эти места, точно так, как было с нами. — Она неспешно прошлась вдоль верхнего яруса, удивляясь, почему амфитеатр казался меньше, чем запечатлелся в ее памяти, и остановилась позади того места, которое заняла в первый день учебы. — Если бы я тогда знала то, что знаю сейчас…

Рут встала рядом с ней:

— Ты бы поступила иначе?

— Я бы повторила все до последней мелочи, — спокойно ответила Мики, и Рут почувствовала укол зависти.

Сондра подошла к боковому проходу.

— Смотрите, — сказала она, поднимая свою закованную в шине руку. — Это что-то новое. — Вдоль стены на уровне каждого яруса выстроились фотографии выпускников колледжа Кастильо. — Спорю, что среди них наши лица тоже можно найти, — сказала она и начала медленно спускаться вниз, разглядывая каждую фотографию.

Рут и Мики молчали некоторое время. И тут Рут заговорила:

— Помните речь декана Хоскинса на открытии учебного года? После которой нам хотелось ринуться лечить весь мир? — Она с горечью рассмеялась, и ее смех отдался эхом в большой аудитории. — На прошлой неделе я в больнице навестила пациентку. Та по телевизору смотрела передачу, в которой соперничавшим командам задавались вопросы. Один из вопросов был такой: «Вы можете назвать четырех богов, упомянутых в клятве Гиппократа?» Никто не смог ответить. Моя пациентка подняла на меня глаза и сказала: «Доктор, вы ведь знаете ответ, правда?» Мики, ты не поверишь! Я не смогла вспомнить!

Мики чуть нахмурилась:

— Наверно, Аполлон — один из них?

Рут посмотрела вниз на кафедру и представила, что за ней стоит декан Хоскинс. Приятное воспоминание, которое не забудется. От него у нее под ложечкой ослабевало напряжение.

— Вот это были деньки, правда? Помните номер, который отколол Манделл в конце нашей стажировки по программе «Студент в роли врача?»

— Что за номер? — Мики настороженно взглянула на Рут, которая шла по проходу и изучала фотографии выпускников.

— Только не говори, что ты не помнишь! — голос Рут прозвучал слишком громко и долетел до самого купола амфитеатра. — Тест с офтальмоскопом? Мики, ты должна помнить. Ведь ты так нервничала, и у тебя рука тряслась столь сильно, что ты чуть не выколола пациенту глаз!

Мики покачала головой. Она хорошо помнила те дни, но предпочитала не говорить о них. То были дни, когда лицо причиняло ей одни несчастья и контакт с пациентом, какой требовался при использовании офтальмоскопа, приводил ее в ужас. И с каким сарказмом Манделл предложил ей выбрать такую прическу, которая не мешала бы работе!

Рут продолжала рассказывать громким голосом, словно желая заглушить остальные звуки:

— Он собрал нас всех вокруг койки того старика и сообщил, что у больного отек и воспаление соска зрительного нерва. Каждой из нас при помощи офтальмоскопа надо было обследовать его правый глаз. Я помню все так хорошо, потому что была последней, а все, кто смотрел до меня, заявили, что четко видели отек и воспаление на дне глазного яблока. Но когда подошла моя очередь, я смотрела и смотрела, но ничего не увидела! Я помню, какой страх и ужас охватили меня. Я не имела права провалить курс «Студент в роли врача», ибо это отбросило бы меня на последнее место по успеваемости. Поэтому я встала и заявила, как и все, что видела отек и воспаление. Вот тогда Манделл устроил нам всем разнос. Оказалось, что мы обследовали стеклянный глаз!

Мики пристально смотрела на Рут. Знакомые симптомы возбуждения становились все отчетливее — невольное подергивание головы, рубленые слова, дрожащие руки, — и Мики охватила тревога. Возраставшее напряжение стало почти осязаемо, словно оно было живым существом. Для Рут оно таким и было — комок гнева и смятения разрастался внутри нее с каждой минутой.

— Прекрасные деньки, — сказала Рут. — Лучшие дни. Простые, никаких забот. Заботиться приходилось лишь об оценках. И время летело быстро. Помню, как я впервые сидела здесь, слушала речь декана Хоскинса и подумала: «Боже, еще четыре года!» Но сейчас кажется, что я глазом не успела моргнуть, как пролетели эти годы. Куда они подевались? — Она полными недоумения глазами посмотрела на Мики. — Куда они подевались?

— Эй! — с третьего яруса донесся голос Сондры. — Вот мы где!