Страница 29 из 42
Было холодно. Воздух, вылетавший у меня изо рта, превращался в пар, сероватый в черном морозном воздухе. Луны не было, но звезды уже зажглись и следили за мной с небес, словно волчьи глаза. На дорожных камнях, которые звенели под копытами и колесами впереди меня, блестела изморозь. К счастью, погода стояла безветренная, и от быстрого бега я несколько согрелся, но я не отваживался догнать медленно ползший обоз, поэтому время от времени мне приходилось останавливаться и ждать; мороз тысячью иголок тут же впивался в мое тело, покусывая сквозь драные мешки, так что мне то и дело приходилось хлопать себя по бокам и ляжкам руками, чтобы не закоченеть.
К тому же удача пока была на моей стороне и вдоль дороги было множество мест для укрытия: по обочинам росли кусты, кое-где редкие, а местами сливавшиеся в густые заросли, сгорбленные под напором ветра; схваченные морозом, они все еще тянули вслед ветру окоченелые руки-ветки. Среди кустов стояли огромные камни, отчетливо видневшиеся на фоне звездного неба. Первый такой камень я принял за гигантский верстовой столб, но затем увидел и другие: они выстроились рядами, словно аллея пораженных молнией деревьев или как колоннада, вдоль которой прогуливаются боги — неизвестные мне боги.
На камень, возле которого я остановился, выжидая, когда обоз отойдет подальше, упал свет, и мое внимание привлек рисунок, грубо высеченный в граните с мерцающей в черных линиях изморозью. Двуглавая секира. Теряясь во тьме, стоячие камни уходили вдаль, словно строй великанов. Ноги мне кололи изломанные стебли чертополоха. Собираясь уходить, я снова оглянулся на камень. Секира исчезла.
Стиснув зубы, чтобы унять дрожь, я выбежал на дорогу. Разумеется, я дрожал от холода, от чего же еще? Обоз отошел довольно далеко, и я побежал за ним следом, держась дерна по краю обочины, хотя, по правде говоря, земля была такой же твердой, как гравий. Тонкий ледок ломался и поскрипывал под ногами. За моей спиной таяла в темноте безмолвная армия камней, а впереди светились городские огни и ждали теплые дома. Наверное, впервые в жизни я, Мерлин, стремглав бежал к свету и обществу людей, убегая от одиночества: так волчьи глаза в темноте заставляют человека жаться ближе к огню.
Город был окружен стеной. Об этом можно было догадаться, принимая во внимание близость моря. Высокий вал венчал палисад, а перед ним в широком рву белел лед. Через равные промежутки в нем чернела вода, очевидно, лед разбили на отдельные льдины, достаточно маленькие, чтобы они не могли выдержать вес человека. Темную воду уже затягивал новый ледок, а из-под него смотрели, помаргивая, отражения звезд. Через ров к воротам был переброшен деревянный мост, перед которым сейчас, в ожидании дальнейших приказов капитана, отъехавшего переговорить со стражей, остановились повозки. Люди стояли неподвижно, будто окаменели, а мулы переступали на месте, всхрапывали и бренчали сбруей, предвкушая тепло конюшни.
Если у меня и была мысль запрыгнуть в последнюю повозку и таким образом проникнуть в город, то я должен был от нее отказаться. Всю дорогу до города вдоль обоза двумя колоннами маршировали солдаты, а их командир ехал сбоку и в отдалении так, что ему были видны все фургоны. Распустив колонну и отдав приказ переходить мост, капитан развернул лошадь и направился к хвосту колонны, чтобы проследить, как проедет последняя повозка. На мгновение он повернулся ко мне лицом: средних лет, злой и посиневший от холода. Такой человек не станет терпеливо слушать, если захочет слушать вообще. Безопаснее оставаться под звездами среди марширующих великанов.
С глухим стуком створки ворот сомкнулись за обозом, и я услышал скрежет закладываемого засова.
Вдоль рва вилась едва различимая тропинка. Она вела на восток, и, присмотревшись, я различил в отдалении еще горсть огней. Огни были так далеко, что, наверное, освещали ферму или селение очень далеко от города.
Я рысцой свернул на тропу, на бегу я откусывал от черствой краюхи, а потом сосал хлеб в ожидании, когда слюна размягчит его.
Оказалось, что огни светились в достаточно большой усадьбе, строения которой окружали обширное подворье: с одной стороны разместился двухэтажный господский дом, а с остальных — одноэтажные постройки: бани, помещения для слуг, конюшни, даже пекарня. Все строения открывались внутрь двора, а передо мной высились наружные их стены, почти везде глухие; лишь кое-где я разглядел узкие оконца, до которых мне было не дотянуться. Попасть в усадьбу можно было только через ворота, возле которых в железной скобе на высоте человеческого роста горел факел. Во дворе тоже горели огни, но я не слышал ни шагов, ни голосов. Ворота, разумеется, были накрепко заперты.
Да я и не отважился бы пройти через них, чтобы не попасть в руки привратнику. В надежде отыскать место, где можно перелезть через стену, я отправился в обход усадьбы. За третьим окном оказалась пекарня; из окна на меня пахнуло холодом и скисшим тестом; впрочем, и этого запаха хватило, чтобы заставить меня попытаться вскарабкаться вверх по стене, однако окно пекарни было настолько узким, что вполне могло бы называться щелью.
Дальше шло окно конюшни, и следующее тоже… Я вдыхал запахи лошадей и других животных, к которым примешивался аромат сена. Затем я вышел к господскому дому, стены которого были глухие, без единого оконца. Так же, как и у бань. Обогнув усадьбу, я снова вышел к воротам.
Внезапно загремела цепь, и в нескольких шагах от меня, по другую сторону ворот, громко залаяла огромная собака. Я отскочил назад, как ошпаренный, и распластался вдоль стены, услышав, как неподалеку открылась дверь. Некоторое время до меня доносилось только рычание собаки, а затем мужской голос что-то коротко приказал, и дверь закрылась. Собака еще немного поворчала, принюхиваясь к подворотне, а потом поволокла цепь обратно к конуре. Потом я услышал, как она умащивается там на соломе.
Было совершенно очевидно, что вовнутрь мне не пробраться. Я постоял немного, прижимаясь спиной к холодной стене, которая все-таки казалась чуть теплее леденящего воздуха. От холода меня била столь отчаянная дрожь, что казалось, громыхают друг о друга мои кости. Я ни минуты не сомневался, что правильно поступил, удрав с корабля и отдавшись на милость отряда при обозе, но сейчас я задумался, не попытаться ли постучать в ворота и попросить пристанища. Конечно, меня могли вышвырнуть за порог как попрошайку, но если я проведу ночь в поле, то, возможно, замерзну насмерть еще до наступления утра.
И вдруг там, куда уже не достигал свет факела, я увидел темные очертания низкого строения — должно быть, коровника или сарая. Оно располагалось шагах в двадцати от меня, в углу поля, огороженного невысокой насыпью, обсаженной поверху терновником. Мне показалось, я слышал, как в этом сарае скотина переступала с ноги на ногу. По крайней мере я смогу обогреться теплом животных, и если мне удастся перестать стучать зубами, то у меня оставалась еще сухая краюха.
Стоило мне отступить на шаг от стены, совершенно беззвучно, могу поклясться в этом, как из будки, гремя цепью, выскочила собака и снова залилась неистовым лаем. На этот раз дверь дома отворилась без промедления, и я услышал во дворе мужские шаги. Человек направлялся к воротам. До моего слуха донеслось бряцанье оружия, высвобождаемого из ножен. Я уже повернулся, чтобы броситься наутек, но вдруг ясно услышал то, что всполошило и заставило залаять собаку: в морозном воздухе гулко раздавался стук лошадиных копыт, кто-то спешил сюда во весь опор.
Подобно тени, я метнулся через открытое пространство к сараю. Попасть на поле можно было лишь через проход в насыпи, перегороженный сухим терновником. Поспешно перебравшись через них, я потихоньку, чтобы не встревожить животных, ползком пробрался к сараю и присел в тени дверного проема, так чтобы меня не было видно от ворот усадьбы.
Это было маленькое, сложенное из нетесаных камней строеньице, крытое соломой, и высотой оно было едва-едва в рост взрослого мужчины. Почти все небольшое пространство внутри заняли молодые бычки, стоявшие так тесно, что не могли лечь, но, по-видимому, вполне довольные такой теснотой, которая давала больше тепла, и мирно жевавшие сухое сено. Двери у сарая не было, но вход в него закрывала неструганая доска, не позволявшая животным выйти наружу. В свете звезд передо мной серебрилось схваченное морозом пустынное поле, окруженное насыпью и увенчанное все тем же истерзанным ветром кустарником. Посреди поля возвышался один из стоячих камней.