Страница 21 из 42
С тех пор как мы возвратились в Маридунум, я почти не виделся с дедом; он часами совещался со своими приближенными, и поговаривали, что, когда он запирался наедине с Камлахом, дело доходило до крика и ссор. Однажды я подошел к дверям в покои матери, но мне сообщили, что она предается молитве и не может принять меня. Я мельком увидел ее сквозь приоткрытую дверь и готов был поклясться, что она рыдала, преклонив колени перед святым образом.
Однако в верхней долине все осталось по-прежнему. Галапас взял сокола, похвалил то, как я потрудился над его крыльями, и посадил птицу на защищенный от ветра уступ возле входа в пещеру, после чего пригласил меня обогреться у огня. Он налил мне мясной похлебки из дымящегося горшка и прежде, чем выслушать мой рассказ, заставил меня поесть. И тогда я поведал ему обо всем, вплоть до ссор во дворце и слез моей матери.
— Это была та самая пещера, Галапас, готов поклясться! Но почему? Там ничего не осталось. И ничего больше не произошло, совсем ничего. Я расспрашивал где мог, а Сердик говорил с рабами, но никто не знает, что обсуждали короли или почему рассорились дед и дядя Камлах. Но Сердик все же смог мне кое-что поведать: за мной следят. Люди Камлаха. Если бы не это, я приехал бы повидаться с тобой раньше. Камлах с Алуном и остальными сегодня уехали, а я сказал, что хочу потренировать сокола на заливных лугах, и отправился к тебе.
Он долго сидел молча, поэтому я нетерпеливо повторил:
— Что происходит, Галапас?
— О твоем видении и пещере, которую ты обнаружил, мне ничего не известно. А относительно переполоха во дворце могу строить предположения. Ты слышал, что у верховного короля остались сыновья от первой жены: Вортимер, Катигерн и юный Пасцентий?
Я кивнул.
— Кто-нибудь из них был в Сегонтиуме?
— Нет.
— Мне сказали, что они порвали со своим отцом, — продолжал Галапас, — и Вортимер собирает собственное войско. Говорят, что он хотел бы стать верховным королем, и похоже, Вортигерну придется вскорости усмирять восстание; беспорядки ему в стране сейчас вовсе ни к чему. Его новую королеву все ненавидят, это ты и сам знаешь, а вот мать Вортимера была доброй британкой; кроме того, молодежь хочет видеть на троне молодого короля.
— Камлах поддерживает Вортимера, так? — быстро спросил я, и старик улыбнулся:
— Похоже на то.
Я немного поразмыслил над услышанным.
— Что ж, как говорится, когда грызутся волки, все достанется воронам, верно?
А поскольку я родился в сентябре, под Меркурием, то ворон был моим символом.
— Возможно, — согласился Галапас. — Но скорее всего тебя запрут в клетку раньше, чем ты ожидаешь.
Но произнес он эти страшные слова рассеянно, будто витал мыслями где-то далеко, и потому я вновь вернулся к тому, что заботило меня больше всего:
— Галапас, вот ты говоришь, что ничего не знаешь о моем видении или пещере. Но это… это наверняка произошло по воле бога.
Мой взгляд обратился к уступу, на котором терпеливо сидел сокол, сумрачно прикрыв глаза, так что лишь щелочки поблескивали в свете пламени от жаровни.
— Может, и так.
Я помедлил, но потом все же сказал:
— А мы можем узнать, что он… что это означает?
— Ты желаешь вновь войти в хрустальный грот?
— Н-нет, не хочу. Но, полагаю, мне следует это сделать. Наверное, ты мог бы дать мне совет?
Спустя несколько секунд он медленно произнес:
— Да, думаю, тебе нужно войти туда снова. Но сперва я должен еще кое-чему научить тебя. На этот раз ты должен сам зажечь для себя огонь. Не такой, как этот… — Он улыбнулся, когда я взял веточку, чтобы поворошить угли. — Оставь их. Перед своим отъездом ты просил меня показать тебе что-нибудь настоящее. Это все, что мне осталось тебе показать. Я не сознавал… Что ж, пусть будет так. Время пришло. Нет, сиди, не двигайся. Тебе больше не понадобятся книги, дитя. А теперь смотри.
О том, что последовало за его словами, писать я не буду. Не стоит писать о том, чему он обучил меня, вся его наука — искусство, остальное — премудрости лекаря. Но как я и говорил, эта лекарская премудрость была первым волшебством, какое я освоил, и она покинет меня последней. Я без труда постиг, как сотворить огонь, холодный, как лед, как выпустить буйный огонь и как вызвать огонь, который подобно плети рвется во тьму. Ничего удивительного в том нет, но я был слишком молод для подобных вещей, а волшебное искусство способно поразить слепотой того, кто к нему не готов или пришел случайно.
Когда мы закончили, за стенами пещеры было уже темно. Галапас тяжело поднялся на ноги.
— Я вернусь через час, чтобы разбудить тебя.
Сдернув плащ, обычно закрывавший бронзовое зеркало, он завернулся в него и вышел наружу.
Рев пламени почему-то напомнил мне топот скачущего галопом коня. Один длинный бесконечно яркий язык хлестнул будто плеть. Полено упало с шипением, превратившимся в женский вздох, а затем тысячи веточек затрещали человеческими голосами, шепотом, обрывками новостей…
Все это растворилось в безмерном, ослепительном пламени тишины. Зеркало вспыхнуло. Прихватив свой плащ, теперь уже приятно сухой и мягкий, я залез с ним в хрустальный грот. Свернув ткань, прилег на плащ и устремил взгляд на складывающиеся в свод кристаллы над головой. Пламя потянулось за мной следом; оно накатывалось сияющими волнами, наполняя сам воздух, пока я не оказался внутри сферы из света, будто в звезде. И свет этой звезды становился все ярче и ярче, потом вдруг распался, и все поглотила тьма…
Копыта высекали искры из утоптанного гравия римской дороги. Снова и снова щелкал хлыст всадника, но лошадь и без того неслась во весь опор, раздувая кроваво-алые ноздри, и дыхание ее в холодном воздухе вырывалось клубами пара. Камлах погонял коня. Далеко позади него, отстав уже почти на полмили, скакали остальные молодые воины его отряда, а еще дальше — вел на поводу свою охромевшую и загнанную лошадь гонец, привезший вести для королевского сына.
По взбудораженному городу метался свет факелов, люди выбежали навстречу отчаянно несущейся лошади, но Камлах не удостоил их и взглядом. Вонзив шипастые шпоры в бока взмыленного скакуна, он галопом погнал его через город, ветром пронесся по крутой улице и влетел прямо на внешний двор перед дворцом. Здесь тоже пылали факелы. Их свет выхватил из темноты рыжие волосы Камлаха, когда он, спрыгнув с седла, бросил поводья подбежавшему рабу. Принц в своих мягких сапогах для верховой езды бесшумно бежал вверх по лестнице и через колоннаду, ведущую к покоям его отца. Стремительная черная фигура на мгновение скрылась из виду в тени под аркой, а затем распахнула дверь и ворвалась в помещение.
Гонец сказал правду. Это была внезапная смерть. Старик лежал на резной римской кровати под наброшенным чьей-то рукой пурпурным шелковым покрывалом. Каким-то образом удалось подпереть челюсть покойника, и теперь его буйная седая борода топорщилась в потолок, а небольшой подголовник из обожженной глины под шеей поддерживал голову прямо, пока тело постепенно коченело. В такой позе, какую придали его телу, никто бы не заметил, что шея у него сломана. Но старческое лицо уже стало опадать, сморщиваться: смерть будто оттягивает плоть от выступающего носа, пока тот не приобретет холодную восковую бледность. Золотые монеты, прикрывавшие его рот и глазницы, блестели в свете факелов, установленных по углам кровати.
В ногах кровати между факелами стояла Ниниана. Облаченная во все белое, прямая и неподвижная, она стояла, склонив голову, с распятием в сложенных перед грудью руках. Когда дверь отворилась, она не подняла взгляд, а так и продолжала неотрывно смотреть на пурпурное покрывало; но в лице ее не было горя, скорее, на нем было такое выражение, словно мыслями она была где-то далеко.
Вот рядом с ней стал ее брат, гибкий, как хлыст, в своих черных одеждах, и в движениях его сквозила неистовая грация, словно встряхнувшая комнату. Он шагнул прямо к кровати, постоял над ней, глядя на тело отца. Потом принц опустил руку на сложенные поверх пурпурного шелка коченеющие ладони. Его рука задержалась на мгновение, после чего Камлах отнял ее — и перевел взгляд на Ниниану. Позади нее, в тени у дальней стены покоя, неуверенно переминались, перешептывались слуги. Молча с сухими глазами стояли среди них Маэл и Дуах и неотрывно смотрели на принца. И Диниас тоже все свое внимание сосредоточил на Камлахе.