Страница 70 из 105
Было 10 часов утра. Для Виктора Корню рабочий день закончился. Все было правильно, так как он приступил к работе в час ночи. Это был невзрачный мужчина лет пятидесяти, отличавшийся, однако, необычайной эффективностью в работе. Он работал у Пеллера уже двадцать лет. Его пунктуальность и честность вошли в поговорку.
Корню широкими шагами перешагивал лужи и струи воды, бежавшие по полу. Он спешил к выходу из павильона, к отдаленной стоянке для автомашин, на которой оставил свой «рено 8». Он не мог не вспомнить клетушку в ветхом нездоровом жилом доме на улице Берже, неподалеку от Центрального рынка, в которой должен был трудиться всего несколько месяцев назад.
Правда, теперь он стал похож на американского бизнесмена, которому приходится долго и сложно добираться до своего жилья. Конечно, у него не было ни «шевроле», ни «крайслера», но фирма Пеллера, учитывая это, после переезда в Ранжис предоставила ему компенсацию на транспорт.
Ледяной, пронизывающий северный ветер перехватил дыхание. В эти первые мартовские дни зима еще и не думала сдаваться. По ночам еще сильно подмораживало. Небо, тяжелое от снежных облаков, нависало над Ранжис. Неожиданно его прорезал «Боинг 707», приближавшийся к посадочной полосе аэропорта Орли.
Виктор Корню нашел свою маленькую машину, одинокую и грустную, в центре раскисшей автостоянки, заваленной грудами этикеток и ящиков, шкурками от апельсинов и огрызками; и большие, и маленькие грузовики в этот час отсутствовали.
Меньше чем тридцать минут спустя, почти ровно в 11 часов, мощный взрыв потряс павильон ЕЗ. Свидетели потом говорили, что телевизоры, укрепленные под сводами крыши, качались, а некоторые даже утверждали, что видели, как шатался металлический каркас сооружения.
Двое из команды уборщиков, находившиеся ближе всех к бюро Пеллера, были брошены взрывной волной на землю и оставались там некоторое время, уткнувшись носом в поток несущихся отбросов, убежденные, что началась война и что воздушный налет имеет целью уничтожить Ранжис. Правда, они достаточно быстро пришли в себя.
В течение нескольких секунд штаб-квартира Пеллера выплюнула наружу содержимое своих бюро, папки с документами и все бумаги. Поток строительного мусора, облака белой пыли от штукатурки поднялись после взрыва, словно раскаленный пепел, неизбежно поднимающийся после извержения вулкана.
Затем в мертвой тишине атмосфера постепенно прояснилась. Цистерна фирмы «Фенвик» и электрическая уборочная машина фирмы «Центавр» лежали на боку, как поверженные слоны. Бетонный пол покрывали груды всевозможного мусора. Металлический каркас одного из складов был разрушен, в том месте, где двойные ворота вели в подвал.
Первые уборщики начали подниматься, оглушенные и растерянные, в тот момент, когда вдали послышались сирены полицейских автомобилей.
— Мой дорогой друг, вы не можете себе представить, до какой степени мне дорога ваша симпатия. Особенно при этих обстоятельствах, когда бедная беззащитная женщина нуждается во всех своих друзьях, особенно в самых верных, таких, как вы.
Такое заявление вызывало глубочайшее изумление. Леонтина Пеллер вовсе не напоминала бедное беззащитное создание.
Ей едва перевалило за пятьдесят. Она относилась к тому типу женщин, о которых мужнины сначала говорят: «Боже мой! Как она была хороша в юности!», а затем, подумав немного, добавляют про себя: «Черт возьми… она все еще весьма недурна!»
Не толстая, она была женщиной довольно дородной, ростом несколько выше среднего, и солидность фигуры прекрасно гармонировала с ее лицом: орлиный нос, решительный подбородок, твердый без признаков слабости рот. И помимо всего прочего, подлинное величие.
Леонтина Пеллер была одета в строгий, но дорогой костюм сиреневого цвета, соответствующий скромному выражению горя, хотя серебристые волосы свидетельствовали, что ее прически коснулась рука очень большого мастера.
И, наконец, сам момент только подчеркивал все величие этой личности. Леонтина Пеллер восседала в шикарном салоне на улице Ренуар в хорошо известном шестнадцатом районе Парижа. Пастельные тона мебели в стиле Людовика XVI гармонировали с бледно-зеленым цветом обоев и дорогих драпировок, заставляя думать о принцессах королевской крови.
Изабелла Пеллер, ее дочь, как придворная дама, стояла возле кресла. Ей было 24 года, и вполне можно было согласиться с теми, кто находил ее восхитительной. Прекрасные каштановые волосы, готовые вспыхнуть карие глаза, нахально вздернутый носик, несколько модных веснушек — кисть художника ничего не могла бы добавить, а кроме того, высокая стройная спортивная фигура, которая была вполне достойна принять участие в международном конкурсе красоты.
Мать и дочь обе обладали той естественной уверенностью, которую давала привычка к богатству. Чувствовалось, что в ходе ожесточенной борьбы выковались их стойкость и их мораль. Тем не менее голосом, прерывающимся от волнения, Леонтина постаралась показать, как велико охватившее ее горе.
— Ах! Мой дорогой Селестин, — говорила она, — такого покушения не произошло бы, будь мой бедный Гюстав рядом со мной. Он вызывал одновременно и уважение, и благотворный страх. Боже мой!.. Какой человек!.. Но что же вы хотите?.. Рынок — это была вся его жизнь. Он был рожден, как и его отец, торговцем. Он провел на рынке все свое детство и юность. Он и не мечтал ни о чем другом за всю свою трудовую жизнь.
Ее слова были прерваны коротким рыданием. Затем она продолжила:
— Что же тогда удивляться, что он стал жертвой сердечного приступа в тот момент, когда наступил срок неизбежных платежей за переезд В Ранжис…
— Бедный Гюстав! — эхом откликнулся Селестин Деф, словно античный хор. — Никто лучше меня не мог понять его растерянность, так как я тоже вырос в Чреве Парижа.
Да, действительно, он очень хорошо понимал растерянность покойного Гюстава Пеллера, так как говорили, что Селестин Деф воспринял как несчастье то, что ему пришлось пережить большой переезд его фруктов, овощей, рыбы и сливочного масла, яиц, сыров.
Это был человек небольшого роста, на несколько лет старше Леонтины Пеллер, с голым черепом, круглым лицом, но острым носом — крестьянин, который сколотил себе состояние в столице. Его антрацитово-черный костюм говорил о том, что он не скупится на оплату своего портного, и в то же время он лучше смотрелся в рабочей блузе с карандашом за ухом, с располагающей улыбкой на лице, споро управляющийся со множеством торговых сделок независимо от того, насколько срочными они являются.
Он был торговцем фруктами и овощами, как и муж Леонтины, но находил в ресторанном деле естественный выход для тех товаров, которыми занимался; о его активности и страсти к наживе ходили легенды. В данный момент он казался необычайно взволнованным. Схватив руки Леонтины Пеллер, он сказал:
— Я знаю, что вы страдаете. Очень часто после смерти Гюстава я думал о вас и сказал сам себе, что это огромное дело по полному переезду с Центрального рынка в Ранжис — слишком тяжелая ноша для хрупких женских плеч. Я знаю, как Гюстав баловал вас. Вам нужен человек, который мог хотя бы частично поддержать вас. О, конечно, не как муж, такого исключительного человека, как Гюстав, заменить невозможно, но как помощник…
— Как вы добры, мой дорогой Селестин! — сказала вдова Пеллер, деликатно высвобождая руки.
Наступило молчание, вновь прерванное торговцем.
— К счастью, — произнес он, — взрыв не повлек за собою человеческих жертв. Только представьте себе, что случилось бы, если бы взрыв произошел в часы работы рынка…
— Не говорите этого, мой друг, — кивнула она, вытирая глаза. — К счастью, было 11 утра и в помещении находились только люди из команды уборщиков. Двое из них были брошены взрывом на землю, слегка контужены, но и только. Однако убытки оказались весьма значительными.
— Знаю. Я уже вернулся к себе, но снова помчался в Ранжис, как только узнал эту новость. Это было ужасно. Напоминало сцену бомбардировки. Знаю, трудно предположить, что это был просто несчастный случай, но враждебный акт также представляется мне маловероятным. Вы думали над этой стороной проблемы? Можете ли вы предположить, что существует кто-то, кто в такой степени…