Блеск клинка

Он был немного знаком с Бернаром, но не видел необходимости тратить на него больше времени, чем на других.

— Ну, де Кози, — сказал он, — ты тоже пришел в церковь, потому что думаешь, что болен?

— Нет, Отец, — ответил Бернар вкрадчивым голосом, — мы оба слушали утреннюю мессу (что было ложью) и мы здоровы. Я привел к вам пилигрима, Отец. Он говорит, что принес вам письмо. Однако теперь, когда вы упомянули об этом, я должен сказать, что по утрам у меня иногда болит голова. Надеюсь, что это не является признаком чумы.

— Пей поменьше вина, — сказал священник, — это пойдет тебе на пользу. Это не признак чумы. А теперь дайте мне взглянуть на письмо.

Пьер держал его в руке вместе с кошельком, содержавшим пожертвования вдовы. Священник сломал печать, бросив на Пьера беглый оценивающий взгляд.

— Ну, хорошо, ты выглядишь здоровым. Я рад, что хоть кто-то так выглядит. Как тебя зовут? — и он начал читать письмо.

— Меня зовут Пьер, Отче.

Август де л’Айл-Адам поднял взгляд от пергамента:

— Да, здесь так и написано. Мне несложно дать тебе то, что требуется. Ты поступил храбро, приехав в Париж.

— Я не знал… — начал Пьер.

— Будьте уверены, Преподобный Отец, — перебил его Бернар, — что мастер Пьер понятия не имел об опасности.

— Пусть мальчик сам скажет, де Кози. Конечно, он не знал. Изамбар ни за что не послал бы его. Но невозможно пройти десять лье по Парижу и не услышать о чуме. И все же Пьер пришел.

— Тем не менее, я буду рад отправиться обратно, — произнес Пьер.

— Изамбар хорошо отзывается о тебе, сын мой, — заметил священник. — Я схожу за свечами для тебя. Ты можешь прочитать письмо. — Но когда он вернулся с объемистым пакетом, пергамент лежал нетронутым на столе, хотя Бернар и пытался заглянуть в него.

— Я не умею читать, Отче, — сказал Пьер.

— А я умею, — сказал Бернар, и действительно, он умел читать, писать и считать.

Отец Август взял перо и начал быстро писать ответ Изамбару, пользуясь новой итальянской скорописью, которая позднее пришла на смену громоздкому готическому шрифту. Бернар подумал, что он никогда не видел, чтобы письмо писали так быстро, и, конечно, он не мог прочитать стройные буквы, которые казались ему змейками, элегантно свернувшимися на пергаменте.

— Тебе следует научиться читать и писать, — сказал священник. — Церкви нужны люди, которые не боятся чумы. О них много говорят, но встретить хоть одного из них трудно. Сегодня утром я слышал о человеке, который вытащил тело из повозки с трупами. Женщина была жива, но больна чумой, и говорят, что он вылечил ее за одну ночь каким-то таинственным способом. Эта история разошлась по всему Парижу и с каждым часом становится все удивительнее.

— Не думаю, что я буду священником, — ответил Пьер. — Может быть, я стану купцом, но сначала я должен изучить математику, а также научиться читать и писать.

— Та женщина — моя кузина, Отец, — сказал Бернар, — а человек, который совершил чудо, как вы это назвали, Пьер. На самом деле Луиза не болела чумой.

— Это удивительно, — сказал священник, отложив перо. За исключением живых искорок в глазах, его лицо было совершенно бесстрастным. Никогда нельзя сказать, как много знает священник, и Пьер чувствовал себя неловко под острым испытующим взглядом искушенного парижского служителя Церкви.

Отец Август дописал постскриптум:

Этот белокурый мальчик скрасил мой тяжелый день. Я безуспешно пытался заинтересовать его карьерой священника, он не будет таким, как мы, и действительно, это призвание — не для каждого. Возможно, его таланты найдут другое применение. Он проявляет интерес к изучению математики. Позаботьтесь, чтобы он научился читать.

Когда Пьер и де Кози вернулись из Сент-Шапель, они обнаружили, что все домочадцы графа собираются во дворе. Вьючные мулы, уже нагруженные дорожными сундуками и тяжелыми рулонами матрасов, одеждой, кухонной утварью, коврами, тканями, доспехами, оружием, продуктами для людей, кормом для скота и тентами для ночлега слуг, терпеливо стояли у конюшни. Их поводья были привязаны к железным кольцам у ворот. Груз был тщательно, с военной точностью, закреплен на их спинах под присмотром ветерана Азенкура. Оруженосцы и пажи стояли наготове, держа под уздцы лошадей для членов семьи.

Женщины, конечно, ездили по-дамски, перекинув правую ногу через переднюю луку седла, которая была обита войлоком и имела особую форму, соответствующую женской фигуре и обеспечивающую безопасность наездницы. Сэр Роберт иногда противопоставлял этим искусным, изящным седлам свое собственное функциональное военное снаряжение; оно имело приподнятую переднюю часть, защищавшую тело всадника, и мощную высокую заднюю луку, которая поддерживала поясницу и добавляла вес коня к силе, вкладываемой воином в бросок копья. Это было самое удобное седло, когда-либо сконструированное для обычной поездки верхом, значительно более уютное, чем большинство кресел того времени, а изящные дамские седла вызывали быструю усталость, к тому же правая нога затекала. Но сэр Роберт полагал, что дамское седло является вполне подходящим наказанием каждому существу, которое было столь безрассудным, что родилось женщиной. С другой стороны, он был не настолько стар, чтобы не замечать прелестную картину, которую представляли собой юные дочери его друзей в неудобных маленьких седлах, особенно на ветру. Разумеется, Клер и Луизу всегда предостерегали, чтобы их лодыжки были закрыты.

Поскольку граф, очевидно, был готов тронуться в путь, Пьер и Бернар задержались во дворе, где через несколько минут появилась вся семья. Сэр Роберт надел кирасу, так как считал, что дороги все еще небезопасны, и меч был при нем. Без оружия он чувствовал себя нагим. Но в Париже он не надел те части доспехов, которые защищали ноги, а также латные рукавицы и шлем, хотя его паж держал все наготове. Оруженосец нес его копье.

Это оружие служило также для обозначения высокого положения графа, поскольку на нем развевалось его знамя с зеленой горой и белой башней. Обычный рыцарь мог прикрепить к копью узкий флажок с раздвоенным концом, и даже оруженосец имел флажок в виде длинной узкой ленты из прекрасного шелка. Однако лишь крупный вельможа, командующий значительным подразделением или отличившийся особой доблестью в битве, получал право на квадратное знамя. Именно такое знамя было у сэра Роберта после Азенкура.

Удобные головные уборы Луизы и ее матери напоминали тюрбаны, на них была повседневная одежда, удобная для путешествия. Луиза легко и грациозно села в седло и с привычной элегантностью расправила юбку, прикрыв ноги. Если и можно было заметить украшенный драгоценными камнями красный бархат ее изящных туфелек на маленьких стройных ножках, то в этом были виноваты контраст, который они составляли с изумрудно-зеленой тканью юбки, да легкий ветерок, овеявший древние каменные башни и взметнувший пыль во дворе. «Скромность не властна над ветром, отец».

У графини был невысокий конь, крепкий и выносливый. Адель д’Эпиналь садилась на него с достоинством. Оруженосец сцепил руки в виде стремени, другой подставил плечо, и леди грузно опустилась в седло; при этом конь не шелохнулся, это была черта породы и покорность, выработанная за годы тренировок.

Клер по необъяснимым причинам выбрала высокую конусообразную шляпу с тяжелой неудобной оранжевой вуалью и новое платье из темно-синего бархата, которое, конечно, не подходило для путешествия. Но поскольку новый костюм Клер мог служить отличительным знаком для кавалькады на улицах Парижа, и кроме того, она могла приобрести необходимый опыт ношения шляп, графиня позволила дочери одеться по своему усмотрению. На глазах Пьера Клер удержалась от мощного прыжка, с помощью которого она обычно взлетала на лошадь, ныне принадлежавшую Пьеру, и села в седло по-женски, но с легкостью, выгодно отличавшей ее от старшей сестры. Шляпа ее удержалась на месте, глаза сияли.