Страница 35 из 42
— Я говорил с Мини, — сказал кандидат, прежде чем отправить в рот второй кусок.
— И что он об этом думает? — спросил Корсинг.
— Он подтвердил, что каждый профсоюз имеет право действовать самостоятельно. Это записано в уставе. И добавил, не для печати, что отношения АФТ-КПП с ПГР и при Миксе были достаточно напряженными, а после его исчезновения вконец испортились. Он сказал, что ничего не сможет предпринять, не получив официальной жалобы, а если таковая и поступит, он, скорее всего, не даст ей хода.
— Если б он что-нибудь сделал, ПГР тут же вышел бы из объединения, — заметил я. — И АФТ-КПП потеряло бы наиболее быстро растущий профсоюз. Как я слышал, в год число его членов увеличивается на девяносто тысяч.
— Этого не случится, — кивнул кандидат. — Так вот, после разговора с Мини я обратился к одному моему сотруднику, который раньше поддерживал тесные связи с ПГР. С Миксом у него были прекрасные отношения. Он пошел к их новому президенту, чернокожему господину… э…
— Гэллопсу, — подсказал я.
— Да, Гэллопсу. Уорнеру Би Гэллопсу. Мой сотрудник спросил, что происходит, и попытался объяснить, что в случае забастовки государственных работников в десяти крупнейших городах страны мои шансы на избрание в президенты будут равны нулю.
— И что ответил Гэллопс? — спросил я, откусывая гамбургер. Он оказался совсем холодным.
— Ну, сначала он кое-что сказал, а затем кое-что сделал. Во-первых, он предложил моему сотруднику не совать нос в чужие дела, а во-вторых, выбросил его из своего кабинета.
— Буквально? — удивился Корсинг.
— Близко к этому.
Я положил в рот горстку хрустящего картофеля. Его тоже не удосужились подогреть.
— Ситуация критическая, — сказал я.
Кандидат кивнул, доел гамбургер, вытер пальцы о бумажную салфетку и достал из нагрудного кармана рубашки сложенный лист бумаги. Развернул его и надел очки.
— Вот результаты последнего опроса общественного мнения. Сорок шесть против сорока четырех, двенадцать еще не определились. Сорок четыре процента за меня. На один больше, чем неделю назад. То есть моя популярность растет и достигнет максимума в последнюю неделю октября. Так, как и должно быть, не правда ли, Харви?
— Идеальный случай, — кивнул я.
— Но если Гэллопс начнет эти забастовки, можно не волноваться о популярности, не так ли?
— Какие уж тут волнения, — ответил я. — В этом случае можно готовить речь о признании своего поражения. Я бы рекомендовал что-нибудь остроумное и колкое, как у Стивенсона в пятьдесят втором году.
Кандидат бросил в рот горсть хрустящего картофеля и начал жевать. Казалось, что он голоден. Возможно, он находил в еде покой и утешение. Еще не прожевав, он посмотрел на Корсинга, потом на меня.
— Вы сами знаете, какой будет реакция избирателей на эти забастовки. Мне не нужно объяснять вам, что чувствуют избиратели, когда бастуют учителя, полицейские, сборщики мусора, медицинский персонал и так далее. Вам понятно, не так ли, в каком настроении придут они второго ноября на избирательные участки, если два месяца никто не будет вывозить мусор или, того хуже, если у кого-то из них знакомый или родственник умрет, потому что его не взяли в больницу. Или их ребенок или ребенок соседей попадет под машину, переходя улицу по дороге из школы, потому что государственный работник, призванный следить за безопасностью движения, участвовал в забастовке. Вам, должно быть, ясно, кому отдадут голоса избиратели в случае забастовки?
— Естественно, — ответил я.
— Но я все-таки скажу. В больших городах мы окажемся не у дел, а они придут к власти.
— В этом можно не сомневаться, — добавил Корсинг.
— Хорошо, — кивнул кандидат. — Кто организует забастовки?
— Это просто, — заметил я. — Узнайте, что случилось с Арчем Миксом, и вы, возможно, выясните имена истинных организаторов забастовки.
— От ФБР толку мало, не так ли?
— Мало, — кивнул я. — Просто никакого толку.
— Ты будешь есть картофель?
— Нет.
— Хорошо, — он наклонился, взял три или четыре ломтика и положил их в рот. — Гэллопс должен все знать.
— Совсем не обязательно, — ответил я. — Его могут использовать как инструмент.
— Что же он, не понимает, что говорит?
Я пожал плечами.
— Возможно, ему кто-то платит. А может, его снедает честолюбие. Представьте, первого сентября Гэллопс приходит к вам и говорит: «Забастовки не будет, если вы сделаете меня министром труда».
Кандидат не сразу отметил этот вариант. Подумав, он потянулся за оставшимся на моей тарелке картофелем.
— Если о нашем разговоре узнают за пределами этой комнаты, я от всего откажусь, но, назови он такую цену, я бы мог согласиться.
— Думаю, вас за это никто не упрекнет, — заметил я. — Но мне кажется, что он к вам не придет. Я думаю, кто-то направляет Гэллопса.
— Они? — спросил кандидат.
— Нет, — ответил Корсинг. — Они на такое не пойдут. Они хотят, чтобы все забыли об Уотергейте.
— Если б я не знал, что это невозможно, — сказал кандидат, — то предположил бы, что некоторые психи из ЦРУ взялись за старое.
— А как насчет мафии или как там ее теперь называют? — спросил я.
Кандидат задумался.
— А какая им выгода?
— Грабеж среди бела дня. Муниципалитеты оставят их в покое и позволят действовать не таясь в обмен на гарантию нормальной работы городских служб.
— Доказательства?
— Никаких.
Кандидат покачал головой.
— Если хотите, называйте это навязчивой идеей, но я думаю, что ставки гораздо выше. На карту поставлено президентское кресло.
— Как, по-вашему, кто это может быть? — спросил я.
Кандидат вновь покачал головой.
— Понятия не имею. А ты?
— У них много денег, — ответил я, — хотя, возможно, не все они знают, на что идут эти деньги. Или не хотят знать.
— Похоже на заговор, — сказал кандидат.
— Кажется, да.
— Ты представляешь, кто это может быть?
— Возможно, — ответил я, — но это все, что я могу сказать.
— То есть заговор может существовать?
— Я не уверен даже в этом.
— Ну хоть намекни.
— Не могу.
— Харви!
— Да?
— Если ты поможешь предотвратить эти забастовки, я буду тебе очень признателен.
— Хотелось бы надеяться.
— Ты согласился бы стать пресс-секретарем Белого дома?
— Даже не знаю, — ответил я. — Скорее всего нет.
Глава 20
Высадив сенатора Корсинга около Дирксен Билдинг, я нашел телефон-автомат и позвонил Ловкачу. На этот раз мне сказали, что он должен вернуться к четырем. Я посмотрел на часы. Без двадцати два. Подумав, я раскрыл телефонную книгу и нашел нужный мне номер. А затем позвонил Дугласу Чэнсону. С явной неохотой он согласился уделить мне десять минут, при условии, что я приеду к нему ровно в два.
Если б мне пришлось каждый день являться на службу, а такое я могу представить лишь в кошмарном сне, который вижу два или три раза в месяц, я предпочел бы работать в конторе, похожей на ту, что принадлежала Дугласу Чэнсону на Джефферсон Плейс, улице длиной в один квартал, между Восемнадцатой и Девятнадцатой, к северу от М-стрит.
В этом тихом квартале преобладали трехэтажные, прячущиеся в тени деревьев, ярко окрашенные дома с множеством отполированных медных табличек, скромно сообщавших всем желающим фамилии работающих здесь специалистов. Среди них было немало юристов, но на некоторых табличках профессия не указывалась, и мне нравилось думать, что эти люди занимаются какими-то таинственными и, быть может, даже нечестными делами.
Такая табличка принадлежала «Дуглас Чэнсон Ассошиитс», и висела она над кнопкой звонка на стене трехэтажного, выкрашенного в густой кремовый цвет дома. Я толкнул дверь, она не поддалась, поэтому пришлось позвонить. Послышалось жужжание ответного звонка, я вошел и оказался в просторном холле перед молодой стройной зеленоглазой женщиной с каштановыми волосами.
Она посмотрела на меня, затем на часы.