Страница 34 из 51
История состоит из множества загадок
Еще раньше, чем книга Владимира Чурова, толчок к этому разговору дал поиск сюжетов совсем к другому, еще не завершенному повествованию – исторической фантасмагории «Призраки Главного штаба». В коридорах на Дворцовой площади по ночам под звон шпор между затяжками «Парламента» спорят живые и ушедшие герои переломных эпох российской истории – военные министры Милютин и Троцкий, командующие Петроградским и Ленинградским военными округами Полковников (октябрь 1917 года) и Самсонов (август 1991-го). В их разговор вмешиваются звонки Керенского и Собчака… Звонки истории, с которой не спорят и о которой многие из нас забыли с последним школьным звонком.
Но сейчас речь о «документальной повести с некоторыми предположениями и семейными рассказами» председателя ЦИК РФ Владимира Евгеньевича Чурова «Тайна четырех генералов», изданной московским издательством «Граница – Кучково поле». Написанная в жанре конспирологических предположений, эта книга раскрывает генеалогию рода автора в увязке с судьбами известных военных деятелей России и Европы – Алексея Игнатьева, Александра Черепанова, Александра Самойло, Карла Густава Маннергейма, а также Антона Деникина, Михаила Бонч-Бруевича, Федора Палицына, Евгения Беренса и еще ряда исторических персонажей периода от Русско-японской войны 1904 – 1905 годов до 50-х годов ХХ века. По оригинальной версии Чурова, всех их объединяла служба в царской военной разведке, верность которой они в разной степени сохранили до конца своих дней. Применительно к Маннергейму именно этим автор объясняет, например, странности, то есть очевидную пассивность советско-финского противостояния на Карельском перешейке и Прионежье в 1941 – 1944 годах, позволившую направлять сюда части Красной армии фактически на отдых и перегруппировку. История завершилась беспрецедентным сталинским помилованием Маннергейма – союзника Гитлера. Впрочем, сведения, заимствованные автором из трехсот с лишним источников, подлежат проверке профессиональным историком. Интерес же, проявленный Чуровым не только к своему роду, но и к неожиданному пласту отечественной хроники, пробуждает любопытство к не менее легендарным ее страницам, приоткрытым автором и ждущим внимательного читателя.
Начнем с того, что ни одна спецслужба не раскрывает всей правды о своей деятельности, даже если нет страны, за интересы которой она боролась. Не только беллетристам-романистам, но и историкам чаще приходится напрягать фантазию, довольствуясь сведениями, почерпнутыми из официальных летописей или семейных хроник. Увы, дефицит интригующего материала, особенно для самого массового из искусств – кино, уже привел к мелодраматизации («Баязет») либо к космополитичному «оголливуживанию» («Турецкий гамбит») исторического пути России. С общим идейным знаменателем: «наша история – хроника головотяпств», «быть русским – значит проигрывать». Может, что-то из навеянного книгой Чурова подскажет другому писателю более оптимистические сюжеты?
Конечно же, история государства Российского состоит не только из разведывательных донесений и в детективном флере не нуждается. Тем более, если они комментируются не историком спецслужб, а лишь посетителем музеев, в частности в афганском Герате, китайском Харбине, Белграде и Мадриде. Вот несколько малоизвестных фактов. 20-е годы ХIХ века. Государственный секретарь Коллегии иностранных дел России грек Иоанн Каподистрия, он же один из руководителей русской разведывательной сети на Балканах и в Турции, получает императорский указ о личном участии в разворачивавшихся тогда событиях в Греции. Свою задачу Каподистрия скорее перевыполнил, став первым президентом нового греческого государства.
Почти тогда же на соответствующих аналитических должностях в коллегии работают два Александра Сергеевича – Грибоедов и Пушкин. Причем последний при петербургской жизни первого работал более продуктивно и рискованно: со спецкомандировками в горячие точки. Петербургский литератор Сергей Порохов убежден, что этим, в частности, объясняется весьма снисходительное отношение императора к декабристским исканиям поэта. Не станем вносить дополнительный детективный подтекст в подневно исследованную биографию Михаила Юрьевича Лермонтова. На Кавказе он служил командиром, как мы сегодня сказали бы, роты глубинной разведки, неоднократно переправлялся через Терек и, судя по всему, совершал рейды в Аргунское ущелье. Но вот кавказские рассказы Льва Николаевича Толстого по оценке «непрофессиональных литературоведов» свидетельствуют о его более чем осведомленности в разведывательных донесениях. Может, литературные задатки будущего «зеркала русской революции» были замечены раньше и не только литературными критиками?
В 1863 году «выпускник восточного отделения Императорского петербургского университета» казачий сотник (!) Андрей Шульц получает приказ «установить южный предел Российской империи», выставив «государев кордон» по речке Кушка. Из разрозненных и, разумеется, требующих уточнения сведений известно, что к своему базовому лагерю в районе современного города Мары Шульц прибыл из длительной южной спецкомандировки, поразив сослуживцев «изрядным умением в турецком (наверное, туркменском или, быть может, «тюрки», общетюркском lingua franca до начала XX века. – Авт.) и персидском языках». А далее следует детективная история. Шульц лихо проскакивает Кушку и, перемахнув через перевал Рабати-Мирза, оказывается в предместьях Герата – в доброй сотне километров южнее указанного рубежа. Уже оттуда вестовой привозит доклад: туркменское население Северного Афганистана с почестями встретило русских казаков. В дело включились англичане, из своих источников получившие сведения о явочном прорыве русских, нарушивших ранее достигнутые договоренности с Лондоном. Пришлось возвращаться, объясняя «мировому сообществу» что, мол, провожатый-туркмен таким образом хотел установить российский суверенитет над родным племенем.
Восточным интересам Отечества посвящена жизнь и двух других великих путешественников – Андрея Снесарева и Николая Пржевальского, кадровых офицеров российской военной разведки. Первый стал едва ли не родоначальником современной афганистики. Второй так глубоко вошел в историю с географией Восточного Туркестана и Монголии, что оказался одним из первых профессионалов-квартирмейстеров, получивших генеральское звание. Не знаем ли мы о лошади Пржевальского больше, чем о нем самом?
Известный итог Русско-японской войны не затеняет примечательного факта: русские карты Маньчжурии да и всего Северо-Восточного Китая с конца ХIХ века до конца Второй мировой войны считались на порядок точнее японских, не говоря о немецких – лучших в Европе. Здесь уместно вспомнить двух главных отечественных картографов того времени. Имя одного – Павел Мищенко, в Русско-японскую войну он командовал разведывательно-диверсионным эскадроном. Другой – Ма Дахань, более известный как барон Карл Густав Маннергейм.
Даже историками забыты имена двух руководителей русской военной разведки начала ХХ века – генералов Палицына и Бонч-Бруевича. Обоих связывают с деятельностью в России масонских лож, по мнению многих историков, оказавших значительное влияние на ход и исход трех революций вплоть до октября 1917 года. Но европейские, например французские, исследователи усматривают прежде всего обратную зависимость: никогда раньше, во всяком случае до августа 1914-го, глобальная сеть масонов не работала столь однозначно на нужды одной страны – России. Другое дело, насколько это оказалось эффективным в более широком и жестоком историческом контексте. Вполне вероятно, что роль Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича оказалась на десятилетие затененной его родным братом, секретарем Совнаркома, Владимиром Дмитриевичем. Более известным оказался и другой родственник шефа царской разведки – Михаил Александрович, давший имя институту связи. Насколько созданная в начале ХХ века разведывательная сеть в европейских столицах впоследствии служила интересам красной Москвы – вопрос к заинтересованному историку. Но показательно, что ни одна крупная диверсионная операция, разработанная белогвардейскими штабами при участии европейских спецслужб, успехом не увенчалась.