Шаги по земле

Не в очередь скажу, что весной 1961-го года родители на своей же усадьбе начали строить новый дом. Готов он был осенью следующего года, как раз я пошла в девятый класс, когда мы в него вселились. С тех пор память моя распадается на две части — до переезда и после, и символизируют эти два дома детство и отрочество, позже юность.

Любое дело родители старались делать сообща. Вообще основой их отношений была большая дружба, что и помогло сохранить семью при папиной несчастной приверженности поглядывать на других молодок. И большие горести они преодолели, и много трудов вынесли вместе. Дружба всегда на чем-то зиждется, и тут я теряюсь утверждать, что у них было общее. Они во всем были разные.

Папа был человеком настроения, мама — служителем и хранителем долга; он — горячий и импульсивный, мама — холодная и терпеливая; папа любил движение и перемены, мама — стабильность и постоянство. При всем том, что папа не был бездельником, вокруг него витала беззаботная праздность и беспечность, мамой же владели озабоченность и тревожность о семье, грусть о прошлом.

И так во всем: папа любил компанию, друзей и визг, мама — уединение, одиночество и тишину; папа легко забывал огорчения и никогда не возвращался к ним, мама должна была выплакать свое горе, выкричать и все равно не избавлялась от его гнета; папа — эгоист, мама — альтруистка.

При этом в домашних делах они легко дополняли и заменяли друг друга, папа любил готовить, часто подменял маму на кухне, всегда стремился хорошо выглядеть и умел следить за собой — шить, утюжить одежду, начищаться. А мама к себе относилась с прохладцей, наряжаться не любила, всякую домашнюю возню при необходимости делала старательно, но все же ей больше по душе было работать на свежем воздухе, в огороде, возиться с домашними животными, производить косметические ремонты дома и других построек.

Папа — шумный, общительный, внимательный к себе, он был яркой личностью, неспокойной. Любил разговоры о политике, ненавидел непорядок, в том числе и кажущийся — стирки, уборки, ежегодные косметические ремонты с побелкой стен, что было актуально в те годы. Особенно страдал, когда хозяйничали женщины. Он вообще не держался дома, задыхался в его стенах, и при первой же возможности искал компанию, в которой мог гулять сутками. В последнее время возил с собой баяниста и под его нехитрую игру развлекался. Инициативностью не отличался, легко увлекался чужим азартом, хотя признавать этого не любил. Склонен был «якать», общие труды приписывать себе на правах главы семьи, не видя в этом обиды для жены. В нем прочно сидел Восток, и для него семья — это был он сам, остальные же, в виде необходимого по природе приложения, не имели права на индивидуальность и идентификацию.

Считалось, что он сильный, выносливый и здоровый. Но это было не так, совсем не так. Физической силой папа, действительно, обладал, причем недюжинной, но выносливостью и здоровьем похвалиться не мог — сказывались последствия фронтового ранения. В справке о нем говорилось об оставшихся последствиях «…сквозного пулевого ранения, проникающего, грудной клетки с закрытым гемопневмотораксом и повреждением грудины». Возможно, с рождения и в детстве у папы все это и наличествовало, почему он и говорил о своей силе, а в годы, когда я его знала, после лечения и осложнения — остеомиелита грудины — иммунная система его была уже ослабленной. На монотонных физических работах папа быстро утомлялся, начинал охлаждаться питьем холодной воды, потом сыпал проклятия в адрес работы и заканчивал ее кое-как. В ранней молодости он перенес гастрит, наверное, это было следствием голодания в послевоенные годы, но сумел вылечиться без врачей — диетой и режимом, благо был научен им по госпиталям. После этого следил за собой. Все равно часто болел простудами. Помню его ангины, люмбаго, воспаление коленных суставов, нажитое на рыбалках. В более поздней старости у папы возникла гипертония, не злостная, легко устранимая правильным питанием и разовыми приемами лекарств. Но все же он о ней помнил и соблюдал необходимый режим.

Сказать бы в целом, так папа как будто ничем серьезным и не болел, но лишь потому, что вовремя замечал симптомы подступающего недуга и предупреждал их. Наследственных заболеваний у него не было. Ничто не говорило о том, что он может заболеть раком и так тяжело уходить из жизни. Думаю, что это было эхо фронтового ранения, ведь опухоль возникла как раз на простреленных легких, и наружу вышла там, где были шрамы от входа и выхода пули. Не от этого ли, что его через пятьдесят пять лет догнала война, у меня было стойкое ощущение, что папа не умер, что его убили?

А мама всегда была ровной, спокойной, тихой и замкнутой, скромной во всех желаниях и проявлениях. Она физически не переносила безделья и всю жизнь тяжело работала. Наиболее яркое ее качество — преданность семье, не знавшая границ. Мама была прекрасно воспитанной в лучших народных традициях и в доступной тогдашнему ее окружению светскости, всегда употребляла местоимение «мы» и никогда не говорила «я», не заводила ни подруг, ни приятельниц, если не считать коллег по работе, с которыми поддерживала добросердечные отношения. Мама обладала отменным вкусом, и не столько это шло от образования, сколько от данного ей природой чутья на меру. Она хорошо одевалась, носила добротные платья и обувь, но их у нее было ограниченное количество. Мещанского в маме не было, стяжательства, склонности наряжать себя в модные шмотки — не было. На меня всегда производило впечатление ее отношение к чистоте — крестьянское, умеренное, когда на работе пыль не считается грязью и к ней относятся с мудрой терпимостью. Как ни странно, тот же крестьянский уклад лежал в основе принципов маминого питания: она никогда не ела несвежих, вчерашних, остывших блюд — ела исключительно пищу свежей готовки. Если приготовленное сразу не съедалось, то оно не оставлялось на потом, не хранилось, а скармливалось домашним животным.

Именно мама была в семье генератором идей и инициатором всех начинаний, но делала это искусно, незаметно для честолюбивого папы, исподволь подводя его к тому, что ей было нужно. И поэтому папа приписывал себе полезные для семьи дела.

Маленький рост, 158 см, и телесная субтильность создавали впечатление, что мама может быть некрепкой, но она была вынослива и редко простужалась. Один раз, помню, она заболела воспалением легких, но перенесла его на ногах и не принимала лекарств. Лечиться вообще не любила, и все снадобья и лекарства незаметно, исподтишка выбрасывала.

Наследственность у мамы была с изъянами, поскольку ее отец страдал лунатизмом, но на маме это не отразилось сколько-нибудь опасным образом. От предков ей достались слабые сосуды, мигрени в критические дни, появившиеся, после стресса, полученного при убийстве родителей, и дальтонизм — она не видела желтый цвет. И опять же — сумела скрыть это от папы, он никогда не узнал, каким она воспринимала мир. В этом мама призналась только мне и даже согласилась пройти обследование, чтобы выяснить, что и в каком цвете видит.

Папа часто сетовал и жаловался, что мама ходит хмурой и угрюмой, когда всем хорошо и радостно, — мол, вот какой вредный она человек. Это происходило в погожие легкие дни, с высоким ясным небом, исполненным прозрачности и света, когда мир окрашивался сиянием лимонных и соломенных лучей. Желтый цвет — цвет счастья. Но вот настоящая драма — мама этот цвет не видела! В эти дни ей все казалось серым, неопрятным, раздражающе грязным. Солнечные лучи и их золотящееся марево ею воспринимались как вязкий запыленный туман, как полумрак, проникший в разогретый, словно в аду, воздух. Естественно, у нее возникало соответствующее подавленное настроение, грусть, пронизанная чувством обреченности — и все это излучалось вовне и передавалось близким.

И теперь я думаю — зачем ей было скрывать свою особенность? Ведь на этой почве у нее с папой возникало столько недоразумений, сколько непонимания. Но всему есть объяснение. Есть оно и тут. И мама вовсе не крылась бы перед своим мужем, если бы не одно его несносное качество, передавшееся, кстати, и старшей дочери, — некий своеобразный садизм, вследствие которого он просто не мог удержаться от того, чтобы не давить своему близкому человеку на слабые места и не вышучивать их прилюдно. Из-за этого папиного качества мама практически не ходила с ним в компании, не бывала в застольях. А если и ходила, то оставалась там до первой его бестактной шутки, тему для которой он всегда находил, а потом вставала и уходила домой. Именно потому и в судьбе моей сестры прописалась достаточно пестрая брачная биография.