Страница 34 из 127
Дверь кабинета время от времени приоткрывалась и из нее выходил кто-нибудь, грустный или веселый, а следующий по списку проскальзывал на его место. Первыми проходили губернаторы: они сейчас с «приплодом» — кто шесть, кто восемь, а кто и больше депутатов принес…
Секретарь шепотом предупреждал входящих и выходящих: руки не подавать и не прощаться.
— У его высокопревосходительства каждая секунда на счету.
Вот дверь опять закрылась, еще одного поглотила, а народу в приемной не только не убавилось, а даже прибавилось. Тут всякой твари по паре, как в ноевом ковчеге; только у тех гордости было побольше, те себя не предлагали, Ной сам их выбирал. Вот робкие незнакомцы — ходячие вопросительные знаки; вот верные мамелюки, а вот овцы заблудшие и волки, которые пять лет зубы показывали. Бедные волки! Теперь они сюртуки натянули, побрились, аккуратно удалили хвосты и то и дело с любезной миной осведомляются у секретаря:
— Сколько еще до меня?
Нет больше ни черно-желтых темляков *, ни квоты, ни «солдатески», ни «камарильи» — одно только волка интересует на всем белом свете: сколько еще до него? И в каком настроении его высокопревосходительство?
И вот из-за мистических дверей просачивается весть: «Его высокопревосходительство нынче в духе».
И сразу все меняется. Солнышко проглядывает, и его лучи весело ласкают запотевшие стекла (потому что за минуту перед тем на дворе холод и туман был). Сигарный окурок из бронзовой пепельницы на министерском столе радостно подмигивает своим огненным глазом: «Ха-ха! Его высокопревосходительство в духе!» А мириады искорок в камине пускаются в неистовый пляс, потрескивая наперебой: «В духе, в духе его высокопревосходительство!»
Между тем время идет, и начинает уже смеркаться. Слуги вносят лампы, потому что подслеповатые свечи в золоченой люстре зажигаются лишь в особо торжественных случаях. И вдруг, как удар грома, мрачная новость:
— Его высокопревосходительство очень устали. Сегодня больше никого не могут принять и просят к ним завтра пожаловать.
Наш друг Катанги тоже лишь на следующий день предстал пред ясные очи всесильного вельможи. Он тоже был из тех заблудших овец, вернувшихся на путь истинный, которым, как сказано в Писании, пастырь больше, чем целому стаду, радуется. Наш государственный муж покинул-таки стан либералов из-за антицерковных законов (по его словам, ради жены) и примкнул к беспартийным. Но едва встал вопрос «быть или не быть?», опять ретировался под старые знамена.
Всемогущий министр сидел за своим столом за неизменной грудой бумаг.
— Ну, в чем дело, Менюш?
Он немного охрип после речи и держал носовой платок у рта — единственная уловка, рассчитанная на снисхождение посетителей, чтобы не задерживались. Человека с больным горлом надо щадить.
— Беда, дорогой барон. Жена меня провалила в Боронто. Премьер улыбнулся.
— Знаю. И поделом: зачем ей голову морочил с этой квартирой? Но я-то тут при чем?
Покраснев от благородного негодования, Катанги сделал протестующий жест.
— Но разве я не заслуживаю помощи? В том-то и ужас, что человека собственная жена губит. А ведь у всех у нас есть жены! Так вот и нужно сплотиться нам, мужчинам, встать всем за одного. А иначе что с нами будет?
Любит Катанги обобщать все, что с ним случается, — в общечеловеческие проблемы раздувать.
— Хорошо, хорошо, но скажи покороче, что я могу сделать?
— Дай мне другой округ.
— Это невозможно. Везде уже наши кандидаты выставлены. Ни одного свободного округа не осталось. Ты опоздал, Менюш.
— Тогда выдай мне головой какого-нибудь мамелюка.
— Голова голове рознь.
— В Кертвейеше одного ненадежного субъекта выдвинули, Ковини. Бургомистр его навязал. Перебежит при первой возможности.
— Но ты же сам перебежал, — улыбнулся премьер-министр. — Где гарантия, что опять того же не сделаешь?
— Гарантия? Да ведь и оппозиция меня назад уже не примет, — с юмором висельника возразил Катанги.
— Это, положим, верно, — рассмеялся премьер, — но кертвейешский вариант не кажется мне осуществимым. Насколько я слышал, этот Ковини популярен там, а с популярностью не повоюешь. Что там у тебя, знакомые какие-нибудь?
— Никаких. Но именно поэтому я и надеюсь.
— Понимаю, но вряд ли, вряд ли… Посидел бы ты лучше дома да подождал спокойно, не ввязываясь ни в какие напрасные дорогостоящие авантюры…
— Подождал? Чего?
— Ну, флагов траурных… Катанги покачал головой.
Нет, палата очень молода, слишком молода. Когда еще умрет кто-нибудь… Нет, нет. Он упрямо держался за свою идею, за свой план и место действия.
— А если я сам все с Кертвейешем улажу? Премьер-министр пожал плечами недоверчиво.
— Что ж, не возражаю. Но от меня не жди ничего.
— Только два слова в мою поддержку.
— И то не очень пылких.
— Прежде всего, попрошу тебя, будь так добр, вызови сюда телеграфно губернатора и бургомистра, чтобы я мог с ними переговорить.
— Ну, если ты настаиваешь, пожалуйста.
Тем и кончилась аудиенция, и еще в тот же день губернатор барон Герезди получил шифрованную телеграмму:
«Немедленно 27, 132, 4, 87, 541, 62 вместе с 423, 41, 720, 68, 96, 340. Банфи».
Наш собственный корреспондент выудил у губернатора из корзинки для бумаг эту телеграмму, означавшую: «Немедленно явитесь вместе с бургомистром».
С первым же поездом они выехали в полнейшем недоумении и испуге: что случилось?
На вокзале их поджидал Катанги. Барона Герезди он уже знал по клубу.
— Представь меня, пожалуйста, господину бургомистру.
— Откуда ты знаешь, что он мой бургомистр?
— Так ведь это из-за меня вы здесь. — И он сердечно потряс руку Палу Рёскеи. — Очень рад познакомиться с самым могущественным венгерским бургомистром.
— Что, что? — переспросил губернатор. — Из-за тебя? Не понимаю.
— Ничего, во дворце все узнаете.
Но во дворце опять собралась пропасть народу. Его высокопревосходительство велел передать позднее прибывшим, что вечером будет в клубе — там и благоволят с ним переговорить.
В клубе полное затишье было в те дни — пусто, как в покинутом улье. Пчелы улетели и трудились далеко в лугах. Только несколько старичков играли в карты во внутренних комнатах. Здесь премьер-министр обыкновенно спасался от депутатов.
Катанги и его спутники могли там побеседовать с ним без помех.
— Я вызвал тебя, чтобы получить информацию о кертвейешском округе, — сказал премьер губернатору.
Сдержанно-вежливый, простой и при этом властный, он был почти диктатором в это время. И как раз эта его простота внушала особое уважение. Говорил Банфи негромко, тонким, скрипучим голосом, но каждый знал: куда долетит этот тихий, чуть слышный голос, там забушует громогласное «ура», там рев торжества или отчаяния потрясет небо и землю.
— Все в порядке, — доложил Герезди.
— Ковини пройдет?
— Голову прозакладываю.
— Ну, вот видишь, — бросил премьер Меньхерту.
Однако тот не теряясь тут же выложил свой план, как его собственную кандидатуру протащить вместо Ковини.
План был гениальный. Бургомистр хитровато пригнул свою большую рыжебородую голову. Губернатор развязно поигрывал серебряным браслетом, который соскользнул на самые пальцы из-под манжеты. Оба глядели на премьер-министра.
— Не возражаю, — сказал тот кратко. — Если можно, конечно.
Губернатор заявил, что невозможно: до выборов осталось всего шесть дней. Ковини выдвинут по всем правилам, и флаги его уже вывешены; город за него горой стоит. Нет, совершенно невозможно.
— Что верно, то верно, — подтвердил бургомистр.
— Ладно, с этим покончено, — заключил его высокопревосходительство и оставил их.
Шаги его заглохли на красно-буром ковре.
И с последним их звуком Меньхерт Катанги оказался вне парламента. Титул «его превосходительства», парламентская неприкосновенность, почет, авторитет — все сдунуто одним движением губ вельможи. Все… Конец.