Страница 24 из 127
P. S. Квартиры, естественно, опять нет. Но у этой вероломной великосветской святоши просить я ни за что не буду. Ах, Клари, одна только женщина меня понимает… настоящая, верная, славная, добрая женщина. Но как звать ее, дома шепнет тебе на ушко твой
Письмо из провинции
Меньхерт Катанги у себя дома
24 ноября 1893 г.
Вот уже несколько дней, как в городишке распространилась новость (мы ее от хромого телеграфиста узнали). Наш дорогой и уважаемый депутат прислал телеграмму своей драгоценной супруге: «В пятницу приезжаю, вышли лошадей на станцию. От избирателей держи в тайне».
Но какие могут быть тайны в конце девятнадцатого столетия? К приходу поезда вокзал и перрон уже были украшены флагами. Мы — человек восемьдесят во главе с бургомистром — дожидались на платформе. Среди встречавших была и госпожа Катанги, урожденная Клара Бодрогсеги, с сынишкой Менюшем и старшей дочкой Маргит. Ее превосходительство приветливо поздоровалась с нашим городским головой, его благородием господином бургомистром Амбрушем Ковачем, и довольно долго изволила беседовать с его преподобием господином настоятелем Анталом Козмичем.
— Как мило, что и вы все тоже моего мужа встречаете.
— Да мы думали, его превосходительство и рождество в семейном кругу проведет. Ведь парламент уже на прошлой неделе распустили.
— Да, муж немного задержался, — дела у него. Он же член комиссии по наблюдению.
— Utique[34], дела, дела, — поднял к небу глаза его преподобие. — И потом, в столице в это время небезынтересно.
Ее превосходительство скорбно поникла головой.
— Да, если б только не так трудно с жильем! Мой бедный муж никак не может найти квартиру.
— Это в такой-то прорвище домов? — брякнул нотариус, но бургомистр предостерегающе ткнул его в бок и поспешил загладить оплошность:
— Какая там, к черту, прорвища! То есть, прорвища, конечно, но… Хотя и не прорвища, собственно, а вообще…
Но тут раздался свисток, поднялась суета, и, пыхнув несколько раз, к перрону огромной изогнутой змеей подполз поезд.
Дверь одного из вагонов открылась, и оттуда под приветственные клики вышел Меньхерт Катанги в сопровождении какого-то смуглолицего носатого господина. Наш депутат был в пальто с куньим воротником и в элегантной дорожной шапке. На шее у него болтался портсигар на желтом ремешке.
Мы, почитатели, полукругом выстроились перед вагоном, и его преподобие встретил прибывшего блестящей импровизированной речью:
— Ваше превосходительство, господин депутат!
Как Антею прикосновение к земле придавало силу, так и вы той землей сильны, на которую сейчас ступить изволили. Нам хорошо известно, что политика — наука о насущных потребностях дня * и что самые великие государственные мужи подвержены мучительным сомнениям.
Да и может ли быть иначе сейчас, когда церковь такие утеснения терпит?
Из знаменитых писем ваших, этих возвышенных откровений неколебимого патриотизма и беспримерной супружеской верности, писем, кои по глубочайшей искренности лишь посланиям апостола Павла уподобить можно, узнали мы и о тяжких раздумьях ваших: на какую чашу весов свое мудрое решение бросить? И лестно видеть нам, что вы, ваше превосходительство, в эту минуту к земле припадаете, которая ваши силы питает, — но не с тем, чтобы, как Мидас, нашептать ей нечто, а чтобы вопросить ее, как святой Венделин. И она даст свой ответ! Добро пожаловать сюда, к нам, кто раскрывает вам объятия, как некогда земляки раскрывали их своему Демосфену!
Катанги улыбнулся, и под приветственные клики вперед выступили две девочки в белоснежных платьицах, протягивая букеты цветов. Депутат дал каждой по золотому, благодушно присовокупив такую достойную быть увековеченной сентенцию:
— Демосфен камешки во рту держал для вящего красноречия, а я — золото в кармане!
За этим кратким интермеццо наступила глубокая тишина. Все ждали ответа на блестящую импровизацию[35]. И каково же было удивление, когда вместо нашего депутата высокий оливково-смуглый приезжий господин заговорил: «Дорогие и уважаемые избиратели…» Но голос и жесты у него были точь-в-точь как у Катанги! Все так рты и разинули. Что за притча? Даже ее превосходительство, стоявшая поодаль, подумала, что это ее супруг говорит.
Что это? Кто это? Живой человек или Эдисонов фонограф? Только это всех и занимало, пока наконец не просочился слух, что это тоже депутат, — Ференц Бешеней.
— Он вроде клоуна-трансформатора в партии. Всех изображать умеет. Не поспевает куда-нибудь важное лицо — сейчас Бешеней пошлет вместо себя, голосом своим говорить. Клад, а не человек! Жаль только, что лицо, как маску, менять не может, а то совсем не узнать бы.
— Настоящего Катанги хотим! — заорали несколько человек позанозистее, не оценивших приятного сюрприза, который преподнес им депутат, выпустив своего двойника. — Настоящего давай!
Но настоящий увидел свою дорогую и обожаемую супругу и устремился к ней. Трижды обняв ее, он поцеловал в лобик дочку Маргит, а сынишку любовно по спине похлопал.
— Боже мой, как ты плохо выглядишь, Менюш, — испуганно сказала жена. — Похудел как. Ты не болел?
— Нет, бог миловал.
— Уж признайся: частенько небось полуночничал. Вон какие у тебя круги под глазами.
— Ах ты, умница моя. Сразу отгадала, что мы даже ночами работали. Все комиссии эти, будь они неладны!
— Какие комиссии, Менюш?
— А ты разве не читала в газетах, что мы ходшагский мандат упразднили? Вот это работенка была! В девять месяцев такую провернуть… Ах, Клара, да где тебе понять! А дома как, все в порядке?
— Все, если не считать, что у Мамелюка цепь из носу выскочила и он теперь на людей бросается. В доме страх панический.
Во избежание недоразумений спешу пояснить, любезные читатели, что Мамелюк — это ручной медведь, живущий в усадьбе Катанги. Господин депутат сам его выпестовал и, продев ему в ноздри кольцо, цепь к нему прикрепил. За эту-то цепь, которую медведь везде таскал за собой (ибо господин Топтыгин свободно расхаживал по заднему двору и верандам), его и прозвали в городке «Мамелюком» *. Никого не трогал Мамелюка, пока цепь у него в носу болталась и вниз тянула, — бродил себе смирнехонько, как овчарка. И дети играли с ним, дразнили, гладили, — никогда, бывало, не обидит. Но вот дня два, как цепь каким-то образом выпала, и с тех пор люди и скотина в страхе. Мамелюк ужасные вещи творит.
— А-я-яй, — сказал Катанги. — Досадно, что цепь выскочила. Что же делать теперь, черт побери?
— Дома столпотворение настоящее. Работники во двор с заряженными ружьями выходят, а детей я вообще не выпускаю. Застрелить его придется.
— Подумать только! Бедный Мамелюк. Нет, Клари, я не дам убивать его. Может, удастся опять кольцо в нос продеть. В истории такие случаи бывали. Но ты, правда, не знаешь; ты ведь про «пуристов» не слышала.
В эту минуту опять разразилась овация: Бешеней кончил говорить. Многие махали шляпами. Господин Катанги поклонился направо, налево. Тут экипажи подали: Катанги — его четверку серых в яблоках, сопровождающим — коляски.
Наш дорогой и уважаемый депутат сам ловко вскочил на козлы; ее превосходительство с гостем разместились на заднем сиденье, а барышня Маргит, которая, по слухам, помолвлена уже с Ференцем Феньвеши, но официально обручение состоится, как говорят, только после назначения его интендантом, — напротив матушки. Сынок же, Менюш, на Юльче, вороном пони, гарцевал рядом с каретой.
Всюду, где проезжал кортеж, окна растворялись, женщины махали платками. На наших глазах какая-то девушка с корнем выдернула свой розмарин из горшка и бросила прямо в Катанги. Словом, воодушевление было всеобщее и даже на животных тварей перекинулось благодаря нашему гостю-депутату, который по дороге по-петушиному начал кричать. В ответ по всей улице закукарекали петухи, введенные господином Бешеней в заблуждение, так как было всего десять утра.
Из-под ворот господского дома по знаку господина Криштофа, который лишь с первого января займет свою новую должность в столице, выпалили две мортиры. А меньшие сыновья господина депутата, трубя в игрушечные трубы, на крыльце поджидали папочку между двумя рядами вооруженных работников, которые глаз не спускали с бродившего по двору мишки.
Вереница колясок проводила хозяина до самого дома, даже во двор въехала, где его превосходительство пригласил высоких гостей в комнаты, а слуги обнесли их ветчиной и коньяком.
Даже получасовое пребывание в обществе двух незаурядных государственных мужей было весьма поучительно. Особенно наш дорогой, уважаемый депутат очень важные и глубокие замечания сделал по разным всплывавшим в разговоре вопросам. Однако самое интересное он к крещенью приберегает, ко дню богоявления, шестого января, когда свои именины будет справлять. И в самом деле, за коротким завтраком и веселой болтовней государственных дел можно коснуться только per tan-gentem[36].
По поводу валюты он заметил, что успех обеспечен. Векерле — просто маг и волшебник.
Девяностодвухлетний Фортани слушал и кивал своей белой как снег головой.
— Верно, верно! Я так и знал, что вернется… не останется там, на острове… куда эти псы-англичане его заточили…
— Вы о чем, дядюшка? — спросил депутат у старца, который никак не мог рюмку до рта донести дрожащей рукой. — Кого англичане заточили?
— Да этого… Векерле… Наполеона… Вернулся-таки…
— Много воды уж с тех пор утекло, дядюшка Фортани!
Но старик только помаргивал маленькими безбровыми глазками: дескать, мне лучше знать. Прошлое и настоящее слилось в его памяти — далекие годы казались только что промелькнувшим вчерашним днем.
Все улыбались; один Катанги промолвил серьезно:
— Да, если бы существовало переселение душ, я первый поверил бы, что в нашем премьере неустрашимый дух Наполеона воплотился. Подумайте, господа, как ему везет! Я при таком немыслимом везенье немедля бросил бы все и убежал, не останавливаясь, до самого Монако. Возьмите хоть эти придворные штаты! Пари держу, что через два года королевский двор в Буду переедет, да там и останется.
— Только этого не хватало, — ужаснулась ее превосходительство. — Тогда и вовсе квартиры не снимешь.
— Не беспокойся, Клара. У меня для тебя хорошая новость: дом Легради уже кроют.
Стряпчий Фланга спросил, что слышно об уходе Хиероними.
— Не исключено, что ему министерство культов придется взять, — нахмурился Катанги.
— Почему же его отпускают?
Глубокий вздох вырвался из широкой груди нашего депутата.
— Потому что он лучше, чем нужно.
— Это уж так, — вмешался доктор Плахта. — Обратите внимание: из детей тоже самые добрые умирают.
— Вот в Халаше я, милостисдари, мясника одного знал, — вставил Бешеней. — Так он страшно крови боялся. Как барана забивать — его просто в дрожь бросало (мясника, заметьте, а не барана). Очень добрый мясник был.
Господин Криштоф, который обходил гостей с коробкой сигар, поинтересовался, как себя оппозиция держит в связи с реформой канонического права.
— Оппозиция, — отвечал Катанги, — прекрасно знает, что в этом горшке сливки у нас, а она до них, как кошка, лакома и даже заодно с нами не прочь полакать; но еще больше ей хочется разбить горшок. Вот она и раздумывает пока, озирается.
Тут отец настоятель как вспылит: кому, мол, нужна эта реформа, все это за волосы притянуто, и вообще тут рука Кальмана Тисы видна.
— Поверьте, господа, — твердил он раздраженно, — у старика еще, ой, какое влияние. Не мешало бы вам подумать, как этому воспрепятствовать.
Тонкая ироническая улыбка тронула губы нашего депутата.
— Я только один способ знаю: пусть пятьдесят — шестьдесят округов сговорятся…
— Слушайте, слушайте!
— …и умнее Тисы депутатов посылают в парламент. Тогда его влияние сразу прекратится. Но вот беда: округа уперлись, как ослы…
— Именно, как ослы, — подтвердил аптекарь.
Бутылки с коньяком быстро опустели, и депутат, сердечно пожимая гостям руки, простился со всеми, кроме доктора Плахты, которого оставил на более узкое совещание — о водворении кольца обратно в нос господину Топтыгину.
И доктор вправду подал идею. Мишка мед любит, — значит, нужно меду ему дать. Но предварительно разболтать в чем-нибудь усыпляющем — в кадке спирта, например, которую потом выставить во двор.
Мамелюк учует запах меда, а господин Бешеней высунется из окна и станет его подманивать голосом медведицы. Медведь подойдет, упьется — и заснет; а во сне и Мамелюк не страшен. Преспокойно можно кольцо обратно вставить.
Но дело боком вышло, и еще днем всех посвященных лиц облетела весть, что бедный мишка налакался водки с медом и заснул — да только навеки. Так на нее приналег, что возгорание спирта в желудке получилось. Ну что ж, по крайней мере, смерть приятная, красивая и пополнившая богатый запас наблюдений доктора Плахты еще одним: если у Мамелюка, — то есть медведя, — цепь из носа выскочит, ее уже никакими силами обратно не вставишь.
На именинное угощение по округу, как говорят, сто пятьдесят приглашений будет разослано. Город в лихорадочном нетерпении ожидает этого знаменательного дня, ибо наш депутат, по сведениям из достоверных источников, намерен в форме тоста произнести большую, обстоятельную речь о политическом положении. Ожидается прибытие Футтаки.
34
Вот именно, как же (лат.).
35
Полным текстом ее я не располагал, но у меня явилась неожиданная мысль. На другой день (то есть сегодня утром) отправился я к экономке господина настоятеля и попросил показать вчерашние манжеты его преподобия. И в самом деле, на одной из них карандашом слово в слово был нацарапан весь текст импровизации. Прилагаю подлинный экземпляр манжеты для уважаемой редакции. — Л. Р.
36
Между прочим, мимоходом (лат.).