Страница 109 из 127
— Счастливого пути, млади пан! Я пошел.
— Э, нет, Видонка, уж больно ты прыток! Тебя будут сопровождать два гусара, чтоб в дороге с тобой не стряслось какой беды. Дядя Бордаш, возьмите кого-нибудь с собой и берегите Видонку как зеницу ока, даже пуще.
Вот когда Видонка испугался по-настоящему. Он принялся было возражать, что уже не маленький и не боится ни черта, ни дьявола. Однако вскоре понял, что гусарский эскорт дается ему вовсе не для почета. Бросившись на землю, Видонка жалобно зарыдал, называя Берната «Жигушкой», «сердечком», «душенькой» и умоляя отпустить его на все четыре стороны, потому что Дёри обязательно его застрелит, если он выступит на процессе. Ведь застрелил же он такого большого господина, как Хорват. Пусть барин не посылает его на гибель. Что будет делать без него несчастная вдова — Катушка?!
Однако все его мольбы остались тщетными: Жига был неумолим, и двое гусар, словно какого-нибудь преступника, доставили Видонку под конвоем в Эгер. Следует признать, что они соблюли внешние почести, всю дорогу величая его «вашей милостью».
Наутро во дворце Бутлера была большая радость по поводу того, что нашелся Видонка. Однако пришлось затратить немало усилий, прежде чем смогли его доставить в епископский дворец. Он согласился лишь после долгих уговоров, при условии, что его отвезут во дворец в закрытом экипаже, где с ним рядом будут сидеть два вооруженных гусара, которые не покинут его ни на минуту. Гусары проводят его до самого зала суда и дождутся, пока он выйдет обратно. Затем в том же закрытом экипаже, нигде не останавливаясь, они поедут вместе с ним в Бозош, где и передадут его прекрасной Катушке, которая, волнуясь за него, верно уже проплакала свои бархатные глаза.
Все было сделано так, как просил Видонка. Однако, с какой бы помпой его ни везли в суд, для «его милости» это был самый страшный день во всей жизни, — он всю дорогу дрожал как осиновый лист, словно бы его везли на эшафот. Видонка, хоть и не спал всю ночь да к тому же был ранен в плечо, очутившись перед членами суда, удивительным образом осмелел и, решив: «Была не была, пропадать так пропадать», — выложил все начистоту. Он рассказал и о подъемной машине, заказанной Дёри, и о том, как смастерил ее, как ее применили, а затем уничтожили, и обо всех попытках Дёри уговорить его за хороший куш скрыться за границей под другим именем! От всего этого у каноников волосы встали дыбом.
Показания Видонки вызвали небывалую сенсацию. Весь город облегченно вздохнул, и люди стали говорить, что Видонка нанес Дёри окончательный удар. Теперь барон и его сообщники могут идти к черту. Бутлер победил!
Все только и говорили, что о Видонке. Он был, как кто-то тогда сказал, маленькой булавочкой, которая проткнула непомерно раздутый пузырь лжи.
Видонка сразу же прославился. До поздней ночи за ним гонялись два художника (вокруг архиепископского дворца все время околачивалось множество любителей изводить краску), чтобы нарисовать его портрет. За чашкой кофе местные восторженные дамы на скорую руку сплели лавровый венок и послали его Видонке. Но венок не застал Видонку — он был уже далеко: его повозка с вооруженной охраной мчалась по дороге, ведущей к Унгу. Возможно, останься он в Эгере, студенты-юристы устроили бы в его честь факельное шествие, но истинное достоинство — скромность, и Видонка уехал.
В его экипаж были впряжены четыре великолепные выездные лошади, так что встречные, принимая его за герцога, низко кланялись, а колеса в течение всей дороги весело выстукивали: «Катушка, Катушка, Катушка…»
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Сентенция
Я хотел было привести сравнение с рыбой, ибо она достаточно глупа, но опасаюсь, что не видит она всего того, что отражается в зеркале воды. Поэтому я возьму для своего сравнения водяного клопа-гладыша: он плавает на поверхности и хорошо видит отраженные в воде кроны деревьев. Так вот, если бы такой клоп мог рассуждать, то на вопрос о том, как выглядят деревья, он отвечал бы следующим образом: «Деревья зеленые и удивительнейшим образом созданные творения: внизу у них кроны, а вверху толстые стволы; таким образом, могучие стволы, напоминающие торс дородных купальщиц, опираются на тоненькую ажурную листву. Все это, конечно, могло бы показаться невероятным, — закончил бы свои разъяснения умный водяной клоп, — если б мы, плавая там, где находятся деревья, не убедились, что они и в самом деле бесплотны».
Самообман, вроде того, о котором могла бы поведать нам водяная букашка, свойствен и человеку. Подобно клопу, человек даже не догадывается, как он заблуждается, и судит о вещах по их отражению в воде. Из одного уж примера с водяным клопом можно понять, почему с давних времен человек считает, что алая кровь, пролитая на дуэли, доказывает незапятнанную честь.
Убийство — весьма неприятное дело, даже и в столь «героической» форме, как убийство на поединке. И мы часто говорим о тех, кто совершает его: «Как он только может после этого спокойно спать?» Однако такой человек, как ни странно, приобретает всеобщее уважение, хотя на самом деле он не стал ни чище, ни лучше, а лишь забрызгал свои руки чужой кровью. Ведь он еще больше удалился от хороших людей и приблизился к аду; более того, он до половины уже погрузился в котлы преисподней, потому что ночью уже принадлежит дьяволу. И хоть нам это отлично известно, все же мы считаем, что, убив человека на дуэли, он стал более достойным уважения.
Так случилось и с Дёри после убийства Хорвата. С этого момента его как бы окружил ореол славы. Способ, с помощью которого он выдал свою дочь замуж, вызвал всеобщее негодование и отвращение к нему. А когда Дёри застрелил еще и отца соперницы, этой милой девушки, он из скверного человека превратился в сущего дьявола.
Человек-дьявол — большая сила в Венгрии, всякий хочет выслужиться перед ним. Вместо того, чтобы собраться и прикончить его общими усилиями, все стараются избежать с ним встречи. Понемногу у него создается даже группа приверженцев, потому что выгодно поддерживать дружбу с сильным.
Людская фантазия превозносит его силу и отвагу, выдумывает и приписывает подобному человеку поступки, в действительности никогда им не совершенные, вкладывает в его уста никогда не произнесенные им крылатые фразы.
Так, в архиепископском дворце большой переполох вызвало заявление, якобы сделанное Дёри в трактире «Три быка» одному молодому священнику, который, посетив попа Сучинку, пожаловался, что никак не может продвинуться по службе.
— Теперь будет достаточно возможностей выдвинуться, молодой человек, — заметил Дёри. — Уверяю вас, в ближайшие дни состоятся похороны сразу нескольких каноников.
Кухарка одного из членов суда, каноника Пружинского, подхватила эту новость на рынке и передала ее своему хозяину, добавив от себя, что гробовщик Масли уже закупил изрядное количество сухих ореховых досок.
Начиная с этого дня, из зала заседаний, где шел допрос свидетелей, наружу не просачивалось больше ни одного слова. Более того, ни один из каноников ни дома, ни в обществе уже не делился теперь своим мнением относительно процесса. Если же кто-либо упоминал о деле, святой отец лениво вскидывал брови и отделывался неопределенным «н-да, н-да, гм-гм!». Выходит, что хороший пистолет может быть также и отличнейшим замком.
А между тем заседание суда длилось еще около недели, частично потому, что заслушивали вновь вызванных свидетелей, так называемых «свидетелей общественного мнения», частично в связи с повторным допросом некоторых свидетелей.
Затем участники этой нашумевшей драмы разъехались по домам: Бутлеры — в Бозош, Дёри — в Рёске, и началась бумажная волокита — ристалище адвокатов (эх, вот когда не мешало бы вытащить из могилы Перевицкого!).
Многочисленные «ответы», «возражения», «контрответы», «окончательные ответы» затянулись еще на полтора года. Тем временем осиротевшая Пирошка жила в Борноце, в доме Берната, которого старый Хорват в своем завещании, подготовленном заблаговременно, назначил опекуном девушки.