Страница 63 из 107
Председатель ревкома взглянул на Прейса, закашлялся.
— Теперича в дальнейшем… Антанта на нас прет. Международное положение не сладкое, а тут еще от внутреннего голова болит…
Убирая посуду, Анна Васильевна не очень-то интересовалась разглагольствованиями председателя. Но Митя, сидя на углу стола, подпер кулаками голову и с удовольствием слушал фронтовика. К нижней губе председателя прилип жалкий остаток цигарки, однако местная власть, не боясь проглотить окурка, умудряется сосать его и, выпуская дым, без остановки говорить.
— К примеру, возьмем керосин. Нету его. А в темноте нам к новой жизни не пробиться. Надо во всех избах очаги устраивать. В одному углу русской печки сделай выемку, чтобы тяга в трубу была, и жги смолевые полешки. Светло! Так и дотянем до советской власти, перехитрим разруху… Или, скажем, посуды в деревне маловато. Значит, предревкома соображай своим котелком. Даю указание пустые бутылки в дело пустить. Шпагатинку в керосине смочи, обверни ее вокруг бутылки, подожги эту веревочку, а как сгорит, на то место воды плесни — будто алмазом отрежет. Вот и получай стакан или настоящий бокал…
— Сказки рассказываешь! — Капустин бросил к порогу свой окурок. — Шпагатину надо в керосине смочить, а я где его возьму? Керосин-то, может, только у Петухова есть. Твоя сказка для имущего класса!..
Предревкома не успел ничего сказать. В сенях послышались торопливые шаги. В дверях показался Андрей Котельников.
— В окошках огоньки! — сдавленным голосом крикнул он и бросил торжествующий взгляд на учительницу. — Можно идти!
Прейс зажег привезенный с собой фонарь, вынул из кармана наган.
— Не уйдет от нас домовой! — торжествовал Капустин, засовывая за ремень топор…
Анна Васильевна осталась дома. Провожая гостей, она смеялась:
— Вы домового за хвост ловите, а то удерет!
Митя Мокин у порога оглянулся, кивнул хозяйке. Анна Васильевна улыбнулась, пошла следом закрывать сени. «Кто его поймет… Как будто неуклюжий и грубоватый на вид, а душа, видать, добрая и чистая», — подумала она о Мокине…
Помогая друг другу, мужчины перелезли через забор, быстро обошли вокруг дома. Ни одно окно не светилось. Андрей думал, что Прейс начнет ругаться и заставит всех вернуться, но чекист поднялся на крыльцо.
— Открывайте!
Прикладом винтовки Мокин сбил доски, Капустин отогнул топором большие гвозди, и входная дверь распахнулась. Прейс посветил фонарем. Кроме пустого курятника, в сенях ничего не было. Дверь в кухню тоже оказалась запертой. Ее открыли скоро. Из пустой кухни прошли по четырем просторным комнатам. Столы, стулья, шкафы стояли в порядке. Прейс удивился, что везде было чисто. Провел пальцем по крышке круглого стола, пыли не заметно.
— Здесь поселился аккуратный домовой! — сказал чекист, оглядывая углы.
На полу гостиной увидели кусок жести, на ней стоял еще горячий огарок восковой свечи. Кто-то был здесь совсем недавно, но как он сюда попал и куда теперь девался? Обыскали все комнаты. Андрей лазил под деревянную кровать, Капустин заглянул в печь, открыл буфет — никого. Прейс велел открыть подполье в кухне. Спустились по узкой, но довольно длинной лестнице. И здесь пусто.
— Потревожьте его! — сказал Прейс, махнув фонарем на огромный, обитый железом сундук.
Предревкома поднял крышку. В сундуке лежал старый валенок.
— Это все, что оставил нам домовой! — засмеялся Прейс. — А сундучок кто-то недавно двигал, вот он где стоял. В пыли след остался…
Почти рядом с сундуком обнаружили большое железное кольцо.
— Люк! — догадался Капустин.
— Он самый! — обрадовался Прейс.
Первым стремительно спустился чекист с фонарем.
— За мной! — донесся его голос снизу.
Посреди ледника на пустой бочке сидел старик в рваном полушубке, в заплатанных валенках, без шапки. Волосы у него взлохмачены, борода большая, белая.
— Дед Ефим! — удивленно крикнул Андрей.
— Кто это? — спросил Прейс, пряча в кобуру наган.
— Церковный сторож! — ответил предревкома. — Такого испугаться можно. Домовой, да и только!
Старик спокойно и даже будто устало рассказал, что поп, надеясь на скорое возвращение из Маньчжурии, нанял его за десять серебряных рублей охранять дом. Дед Ефим по ночам проникал в хоромы по подземному ходу из сарая во дворе. Убирал в комнатах раз в неделю. Сегодня услыхал голоса и решил отсидеться в леднике. Зная, что народ в деревне суеверный, старик сам распустил слухи о том, что в поповском доме поселился домовой.
— Веди нас обратно тайным ходом! — приказал Прейс деду Ефиму.
Старик вздохнул.
— Вчера была господня воля, а сегодня ваша.
Он откатил бочку. В стене обозначились небольшие дверцы. Предревкома с силой рванул их за ручку. Когда вышли во двор, Капустин сказал:
— Без винтовочки и нагана не найти бы нам домового!
— Полезные это для революции инструменты! — отозвался Мокин. — В настоящий текущий момент мы еще не одного домового разыщем. У нас на станции такая контра тоже водится…
В тот же вечер Химоза праздновал день своего рождения…
Граммофон с красной трубой, напоминающей цветок лилии, громко пел:
Подвыпивший регент, размахивая вилкой, подпевал трубе:
За маленьким столом все уже были навеселе. Химоза похлопал в ладоши.
— Господа, прошу еще по одной! Самогон-первач осиновской марки «Петухов и сыновья», приготовлен из хлеба, спрятанного от большевиков!
Мутноватая жидкость забулькала по граненым стаканам и фарфоровым чашкам.
Гуляли только мужчины. Среди них был один приезжий, «Привет с Амура», как представил его сам именинник. Это блондин лет тридцати. Серый гражданский костюм сидит на нем мешковато, должно быть, с чужого плеча. Официально блондин — уполномоченный общества потребителей. Он проводит ладонью по зачесанным назад светлым волосом и просит гитару. Регент угодливо подает ее, потом тянется к граммофону, прерывает веселую поездку ухаря-купца на ярмарку. За столом наступает тишина. Выхоленные, длинные пальцы амурского гостя трогают струны.
Поет он, покачиваясь всем телом. Регент уставился на него большими, одуревшими от самогона глазами, и беззвучно аплодирует, слегка прикасаясь ладонью к ладони.
— Чудненько, славненько!
Гитара вдруг смолкает.
— Довольно играть в прятки! — громко говорит приезжий и берет стакан. — Я поднимаю тост за Россию! Здесь, на далекой восточной окраине, мы объявляем поход на Москву!
Все звонко чокаются и пьют. Гость кривит чисто выбритое лицо. Потом на мгновение оно твердеет, застывает, походит на маску, но сидящий рядом аптекарь видит, как чуть-чуть нервно подергивается правая щека. Незнакомец встает и начинает говорить. Сначала почти шепотом, затем, распаляясь, все громче и громче. Химоза поглядывает то на окно, то на двери, боится посторонних ушей…
Уполномоченный амурского общества потребителей в этих местах не впервые. Весной этого года в чине штабс-капитана каппелевской армии он отступал от красных. Где-то в поселке, за рекой, провел несколько часов на постое в избе рабочего-железнодорожника и помнит, что тогда состоялся у него с хозяином резкий разговор. Железнодорожник уверял, что победят большевики, что дело интервентов и белогвардейцев проиграно. Штабс-капитан, в котором течет голубая дворянская кровь, не забыл нахальных рассуждений железнодорожника. Может случиться, что судьба теперь сведет его с хамом-рабочим, предоставит возможность отомстить за обиду и напомнить, что борьба не кончена и гибель большевизма не за горами.