Страница 40 из 68
- ... нож! Огромный! Видели саблю Джавада? Так этот еще больше!
- Вах. Вах. Вах, - зацокали слушатели.
- И на меня. А у самого глаза горят, борода торчком!
Камаким даже потрогал себя за подбородок... почти потрогал. Сознательные граждане держали его... сознательно.
Да что ж они слушают этого ремесленника! Разве не видят - нет у него бороды! И никогда не было! Как и ножа, любого, захудалого, не говоря уже о размером с саблю Джавада. И поймал его совсем не этот медник.
- Поднырнул, руку подставил, а сам думаю: "Аллах, защити и сбереги раба твоего!" и нож - дзинь... Вдребезги!
- Вах. Вах. Вах.
- А этот на колени упал, кошель обратно протягивает - прощения просит, значить. Испугался - понятное дело. Нет, думаю, не будет тебе прощения! На землю повалил и связал его собственной чалмой.
- Так он же в чалме, - среди слушателей нашелся один не обделенный наблюдательностью.
- Кто? - насторожился медник.
- Ну вор твой. Как же ты связал руки его чалмой, когда он вот - в чалме, и руки не связаны.
- А-а-а, ну так это я после развязал и чалму обратно намотал. Потому как не подобает стоять перед справедливейшим кади с непокрытой головой! - кривой палец поучительно уперся в небо Ахдада.
Руки, руки. Вздохнул Камаким. Скоро, совсем скоро будет нечего связывать.
31.
Продолжение рассказа второго узника
Халифа-рыбак, Халифа-мудрый сел на берегу озера с твердым намерением дождаться магрибинца.
Чтобы скрасить ожидание, Халифа принялся развлекать себя мыслями, куда потратит две тысячи динаров.
Через некоторое время Халифа-мудрый понял, что на все желаемое двух тысяч никак не хватит. Больше того - не хватит и десяти тысяч, окажись они у него по воле Аллаха милостивого и щедрого. Жаль, ах как жаль, что у магрибинца больше не осталось братьев. Его отец мог бы поменьше времени уделять поискам кладов, а больше собственной семье. Как, к примеру, сосед Халифы - Абу-селим - обладатель кучи отпрысков обоего пола, точное количество которых Халифа никак не мог запомнить, ибо время от времени оно менялось.
Солнце перешло высшую точку, и тени принялись расти, из чего Халифа понял, что пришло время зухра. Повернувшись лицом к Каабе, Халифа совершил молитву, сделав положенное количество ракаатов, и даже один сверх положенного.
Дальше следовало ожидать асра - предвечерней молитвы, время которой наступит, едва тень от Халифы в два раза превысит рост самого Халифы.
Но вот что делать, если магрибинец не появится, Халифа пока не знал.
А он не появлялся, а тень росла, и мысли о потраченных динарах тускнели, вместе с уходящим днем.
Наконец пришло время асра - Халифа совершил и его. За ним пришло время магриба. С уходом солнца, так и не дождавшись ни Абд-ас-Самада, ни обещанных денег, проклиная необязательность и вероломство всех иноземцев, а магрибинцев в особенности, богатый перстнем и мечтами, Халифа вернулся домой.
32.
Продолжение рассказа третьего узника
Войдя в комнату, я не нашёл в ней никаких богатств, но увидел в глубине каменную винтовую лестницу из йеменского оникса. И я стал взбираться по этой лестнице и поднимался до тех пор, пока не достиг крыши дворца, и тогда я сказал себе: "Вот отчего он меня удерживал".
И я обошёл по крыше кругом и оказался над местностью под дворцом, которая была полна полей, садов, деревьев, цветов, зверей и птиц, щебетавших и прославлявших Аллаха великого, единого, покоряющего. И я начал всматриваться в эту местность и ходить направо и налево, пока не дошёл до помещения на четырех столбах. И в нем я увидел залу, украшенную всевозможными камнями: яхонтами, изумрудами, бадахшанскими рубинами и всякими драгоценностями, и она была построена так, что один кирпич был из золота, другой - из серебра, третий - из яхонта, и четвёртый - из зеленого изумруда. А посредине этого помещения был пруд, полный воды, и над ним тянулась ограда из сандалового дерева и алоэ, в которую вплетены были прутья червонного золота и зеленого изумруда, украшенные всевозможными драгоценностями и жемчугом, каждое зерно которого было величиной с голубиное яйцо. А возле пруда стояло ложе из алоэ, украшенное жемчугом и драгоценностями, и в него были вделаны всевозможные цветные камни и дорогие металлы, которые, в украшениях, были расположены друг против друга. И вокруг ложа щебетали птицы на разных языках, прославляя Аллаха великого красотой своих голосов и разнообразием наречий.
И не владел жилищем, подобным этому, ни Хосрой, ни кесарь.
И я был ошеломлён, увидя это, и сел и стал смотреть на то, что было вокруг меня, и я сидел в этом помещении, дивясь на красоту его убранства и блеск окружавшего меня жемчуга и яхонтов и на бывшие внутри всевозможные изделия и дивясь также на эти поля и птиц, которые прославляли Аллаха, единого, покоряющего. И я смотрел на памятник тех, кому великий Аллах дал власть построить такую красоту, - поистине, он велик саном!
И вдруг появились десять птиц, которые летели со стороны пустыни, направляясь в это помещение к пруду.
И я понял, что они направляются к пруду, чтобы налиться воды. И я спрятался от птиц, боясь, что они увидят меня и улетят. А птицы опустились на большое дерево и окружили его. И я заметил среди них большую прекрасную птицу, самую красивую из всех, и остальные птицы окружали её и прислуживали ей. И потом птицы сели на ложе, и каждая из них содрала с себя когтями кожу и вышла из неё, и вдруг оказалось, что это одежды из перьев. И из одежд вышли десять невинных девушек, которые позорили своей красотой блеск лун. И, обнажившись, они все вошли в пруд и помылись и стали играть и шутить друг с другом, а птица, которая превосходила их, тоже шутила и играла и плескалась водой.
И, увидав её, я лишился здравого рассудка, и мой ум был похищен. И меня охватила любовь к этой девушке, так как я увидел её красоту, прелесть, стройность и соразмерность. Я стоял и смотрел на девушек и вздыхал от того, что был не с ними, и мой ум был смущён красотой девушки. Мое сердце запуталось в сетях любви к ней, и я попал в сети страсти, и глаза мои смотрели, а в сердце был сжигающий огонь - душа ведь повелевает злое. И я заплакал от влечения к её красоте и прелести, и вспыхнули у меня в сердце огни из-за девушки, и усилилось в нем пламя, искры которого не потухали, и страсть, след которой не исчезал.
А потом, после этого, девушки вышли из пруда, и я стоял и смотрел на них, а они меня не видели, и я дивился их красоте, и прелести, и нежности их свойств, и изяществу их черт. И я бросил взгляд и посмотрел на самую прекрасную девушку, а она была нагая, и стало мне видно то, что было у неё между бёдер, и был это большой круглый купол с четырьмя столбами, подобный чашке, серебряной или хрустальной
А когда девушки вышли из воды, каждая надела свои одежды и украшения, а что касается понравившейся мне девушки, то она надела зеленую одежду и превзошла красотой красавиц всех стран, и сияла блеском своего лица ярче лун на восходах. И она превосходила ветви красотою изгибов и ошеломляла умы мыслью об упрёках, и была она такова, как сказал поэт:
Вот девушка весело, живо прошла,
У щёк её солнце лучи занимает.
Явилась в зеленой рубашке она,
Подобная ветке зеленой в гранатах.
Спросил я: "Одежду как эту назвать?"
Она мне в ответ: "О прекрасный словами,
Любимым пронзали мы жёлчный пузырь,
И дул ветерок, пузыри им пронзая...
А девушки сели и стали беседовать и пересмеиваться, а я стоял и смотрел на них, погруженный в море страсти, и блуждал в долине размышлений.