Страница 31 из 55
— Карл! — сказал один.
— Герр лейтенант? — сразу откликнулся другой, немного дальше.
— Я пойду покурить. Ты не спи.
— Понятно, герр лейтенант.
Немного поодаль еще кто-то закашлял. Часовые лежали полукругом в двадцати метрах от цистерн, но и там они не решались курить, а уходили подальше, к усадебке.
Темная фигура поднялась в нескольких шагах от Марии и направилась к усадебке. Мария видела, как вспыхнул огонек зажигалки: лейтенант закурил.
Мария повернула голову и вся похолодела. Над горами стояло сияние, но уже не зеленоватое, а чуть желтоватое, словно янтарь. Долина еще тонула в густом сумраке, но скоро и здесь станет светло. Надо делать сейчас или никогда!
Мария вынула жестянку, трут и зажигалку.
Зажечь сухой трут и, когда он начнет тлеть, бросить его в струю бензина — это была детская забава… Мария вылила бензин из зажигалки на трут. Сейчас она зажжет трут, он вспыхнет. Так будет вернее, пусть даже и сама она вспыхнет, как факел. Коробку со спичками она ощущала телом за пазухой.
Сердце колотилось громко, и это было очень некстати, потому что мешало прислушиваться. Она взглянула еще раз на восток — сияние над горами уже стало оранжевым, розовые блики проскальзывали из-за зубчатой линии Верховины. Мария перевела взгляд на цистерны: светало и в долине — теперь цистерны вырисовывались отчетливее…
Мария вытянула левую ногу, как только могла, правую согнула и выдвинула колено почти до подбородка. Сейчас надо метнуться стрелой… Проклятая юбка! Она будет бить по ногам и задерживать бег.
Мария вся напряглась, точно пружина, и вдруг сильным броском оторвалась от земли.
И сразу тускло поблескивавшие серые туши цистерн словно навалились на нее. Невероятная, молниеносная быстрота движений, ясность чувств и мыслей овладели ею в эту минуту. Не больше двух секунд пошло на то, чтобы повернуть кольцо крана, но Мария за это время уже успела удивиться, что ее перебежка, скрип кольца не были замечены часовыми. Струя резко пахнущего бензина забила из крана. Мария чиркнула спичкой — трут вспыхнул в ее руке, — она швырнула его на землю и инстинктивно отпрянула в сторону.
Она успела отбежать на несколько шагов и только тогда услышала крики позади, и почувствовала, как сзади вспыхнуло огромное яркое пламя, осветившее пустырь далеко впереди. Запомнила она только одно: ноги ее словно не касались земли, а летели и впереди бежала ее резко очерченная удлиненная тень. И в ту же секунду раздались выстрелы, но, может быть, это только колотилось ее сердце.
Впереди было совсем темно, потому что сзади, близко, все выше, все ярче разгоралось пламя, — оно уже затмило раннюю зарю над горами, которая из оранжевой вдруг стала бледно-зеленой. Мария бежала и, кажется, ее потрясал смех, — ведь она все-таки зажгла бензин!
Теперь все ее существо было охвачено одной мыслью, одним стремлением — бежать, скрыться, спастись! Цистерны пылают — и теперь ей надо жить, жить!
Но когда Мария перескочила через канаву и впервые оглянулась в сторону цистерн, то увидела, что три из них уже охвачены пламенем, а какие-то черные тени мечутся между нею и пламенем и бегут от цистерн, но бегут в другую сторону, не за нею, и стреляют из автоматов, а от них, размахивая руками и ковыляя, убегает человеческий силуэт.
Это был Ян Пахол! Он бежал в другую сторону от Марии. Он отвлекал от нее погоню на себя. Он жертвовал собой, чтобы спасти ее. Он все-таки пришел. Сейчас его настигнут и убьют.
Но порученное ему задание он выполнил до конца…
Мария остановилась в то мгновение, когда раздался взрыв. Взрывная волна свалила ее с ног. Когда она стала на колени, чтобы подняться, снова раздался взрыв. И еще не успело отзвучать эхо, как прогремел и третий, и потом взрывы уже следовали один за другим почти без интервалов. И после каждого взрыва становилось так светло, словно давно уже наступил белый день. В небе клубились черные с рыжими подпалинами тучи дыма. При каждом новом взрыве их как бы подхватывало пламя, — они на мгновение вихрились в багряном смерче, потом снова клубились, черные и рыжие. Мария стояла на коленях.
Потом взрывы прекратились, и Мария побежала.
Мимо нее мелькали дома, тротуары, она бежала по мостовой. Было уже совсем светло, а над городом нависло невиданное, черное зарево: горел бензин…
Мария остановилась только тогда, когда чьи-то сильные руки схватили ее за плечи и крепко сжали. Она подняла глаза и увидела лицо, перекосившееся от злобы. Она с разбегу попала прямо в объятия патруля.
И сразу появились еще какие-то лица. Несколько человек пробежало мимо. И все, очевидно, кричали, потому что у них были широко раскрыты рты. Но Мария крика не слышала, она оглохла, или все, происходившее вокруг, не доходило до ее сознания.
Потом ее ударили и она упала. Она попыталась встать, но ее снова ударили, схватили за руки и поволокли по земле — подняться ей не удавалось.
Она только видела, что ее тянут через базар. У лавок и рундуков сгрудились люди в крестьянской одежде — мадьярки в черных платках до плеч и украинки-горянки, одетые так же, как она. А ее все тащили по земле и о чем-то спрашивали, но она ничего не могла разобрать. Ее били снова, и она поняла, что ее могут убить. А этого нельзя допустить, — она должна жить, раз уж она не сгорела и осталась в живых после того, как подожгла бензин. Наконец Мария поняла, что ее спрашивают, кто она и почему бежала. Усатый полицай доказывал другим, что, вероятно, именно она и совершила поджог, — ведь она бежит как раз оттуда, где произошел взрыв, и ничего не хочет отвечать.
Только тогда к Марии вернулось сознание.
Она крикнула:
— Я шла на базар… а тут как ударило… я сильно испугалась!
Унтер остановился. Объяснение было вполне правдоподобно. Мария поднялась. Но в тот же миг на нее снова градом посыпались удары. Она закрыла лицо руками, стиснула зубы — нужно все вынести, только бы сохранить жизнь, чтобы снова и снова жечь цистерны, убивать фашистов, отомстить за Яна Пахола, победить…
И она крикнула:
— Моя сумка! Там был сыр! Ой, горе мне, я потеряла мой сыр!
Унтер перестал бить. Он снова спросил, откуда она.
Еле дыша, Мария прошептала окровавленными, разбитыми губами:
— Из-под Репеды я…
Так она и должна была отвечать, если ее спросит патруль. Репеда — ближайший пункт, откуда начинались селения горцев, и это было последнее село, из которого еще ходили на базар в Мукачев.
Полицай вытер окровавленную руку, потом потащил Марию к какой-то группе крестьянок, в страхе сбившихся у базарного рундука.
— Это ваша девка? — крикнул унтер. — Из вашего села?
Люди молча глядели на избитую Марию.
— Есть люди из-под Репеды? — снова крикнул унтер.
— Айно[2], — ответило несколько человек.
Мария со страхом глядела на крестьян.
— Это ваша девка? — повторил унтер.
— Наша! — раздался чей-то голос.
— Айно, наша! — подхватили еще голоса. — Мы ночью вместе вышли на базар…
Унтер толкнул Марию к толпе людей.
Мария стояла среди людей, которых она видела впервые. И люди эти никогда ее не видели. Но они признали ее своей…
Солнце уже поднялось с востока над Берегами.
День третий
Стахурский никак не мог избавиться от тревожного чувства: словно он спешит на помощь Марии — торопится, чтобы выручить ее из беды.
Марии же никакая опасность не угрожала, и не было оснований опасаться за ее благополучие. Не так давно Стахурский получил от нее телеграмму, в которой она восторженно извещала, что вот уже месяц находится в пустыне и пробудет в экспедиции до осени. Полгода пребывания в Казахстане сделали Марию еще более жизнерадостной, новые места стали ее родными. В одном из последних писем она писала: кто раз побывал в Средней Азии, тот уже никогда не забудет ее чар. Привольное житье в геологической разведке ей было по душе. И она была в полном восторге, что возвратилась к своей профессии географа, открывателя новых земель…
2
Да, так (на закарпатском наречии).