Страница 46 из 100
Они записались, как инженер Халлер и доктор Бенедиктссон. Обоим было лет по тридцать пять. Доктор был среднего роста, немного полный, но, видно, крепкий и сильный. Инженер же был высокий, худой и мускулистый, он носил пенсне, был лысый и очень бледный. Он напоминал известного капитана Дрейфуса, фотографии которого обошли весь мир. Оба были норвежцы. Багажа у них с собой было мало, и они заявили, что уже через несколько дней поедут дальше. Высокий инженер захотел получить большой двухместный номер с видом на море, и его желание было удовлетворено. Доктор же попросил небольшой номер с окнами на лес. Было похоже, что друзья совершают поездку, чтобы дать передышку нервам после тягот деловой жизни.
От внимания портье не укрылось, что пока приехавшие стояли у стойки, объясняя, какие номера они хотели бы получить, из-за колонн вышел господин Гордер. По-видимому, он уже совершенно оправился после вчерашнего. Разве что был немного бледнее обычного, что придавало ему еще более благородный и внушительный вид. На виске над левым глазом у него синел шрам от удара, но это не очень бросалось в глаза. Господин Гордер стоял у колонны в своем безупречном рединготе и наблюдал за приехавшими гостями. Портье лишь потому обратил внимание на господина Гордера, что первый раз увидел его в тот день после странного случая в коридоре Д.
Неожиданно господин Гордер заинтересовался одним из гостей, а именно высоким инженером. Незаметно подойдя поближе, он наблюдал за ним со стороны. Было похоже, что в высоком инженере он узнал человека, с которым однажды уже встречался. Разглядеть его лицо господин Гордер не мог, потому что инженер стоял, склонившись над стойкой. Но вот он распрямился, господин Гордер узнал его, оторопел и расплылся в улыбке. Он уже собирался протянуть ему руку, но инженер быстро подошел к нему и что-то негромко сказал на ухо. Господин Гордер мгновенно переменился — опять стал важным и неприступным. Портье видел эту сцену, но не слышал того, что было сказано. По-видимому, инженер высказал какое-то пожелание или даже отдал приказ, которому господин Гордер мгновенно повиновался. Скорей всего, инженер выразил желание остаться неузнанным. Как только портье ушел, чтобы показать прибывшим их комнаты, господин Гордер зашел за стойку и открыл книгу приезжих. Ткнув пальцем в фамилию инженера Халлера, он улыбнулся. И направился к фру Александре.
Ведь день новые гости спокойно провели в отеле. После завтрака доктор захотел отдохнуть у себя в комнате — его утомила долгая и нелегкая поездка. Инженер же, напротив, бродил из гостиной в гостиную, как часто делают приезжие, знакомясь с новым местом. Он немного поиграл на бильярде, снял с полок в библиотеке несколько книг, подвигал фигуры в головоломке, лежавшей в гостиной, написал два письма в читальне и наконец устроился в кресле на террасе рядом с большим порталом, откуда мог наблюдать сразу за несколькими гостиными и за входящими и выходящими гостями. Но вообще-то он не проявлял ни к чему чрезмерного любопытства, у него была с собой пачка английских журналов, которую он положил на пол у своих ног. Он брал журнал за журналом и с большим интересом читал их, дымя толстой сигарой, которую достал из изящной сигарницы красного дерева.
Вечером того же дня портье снова напомнили о вчерашнем событии. Он поднялся в частные апартаменты господина Гордера, чтобы отдать ему счета и письма. В первой комнате, которой господин Гордер пользовался как кабинетом, никого не было. Но из следующей комнаты портье окликнула фру Александра. Она увидала его в приоткрытую дверь. Он вошел и поклонился, держа бумаги в руке, фру Александра сидела в большом кресле, обмотав голову мокрым полотенцем. Она была похожа на раненную в бою амазонку, красота и благородство уступили в ней место раздраженной нервозности. Она протянула руку за бумагами, и даже не ответила, когда портье выразил ей сочувствие по поводу ее головной боли.
— Вы можете идти, Петтерсон, — сказала она.
Проходя обратно через кабинет, портье не мог удержаться и бросил взгляд на большой письменный стол, покрытый сукном. Это был роскошный письменный стол с серебряной чернильницей, шкатулками из красного дерева и другими безделушками, расставленными в образцовом порядке. В элегантности стол не уступал костюмам господина Гордера, сшитым у лучших портных.
На зеленом сукне стола лежала бумага, на которой карандашом было что-то написано. Портье с ходу разобрал лишь одно слово: «собака», и оно так заинтересовало его, что он невольно схватил бумагу, чтобы прочитать все. К его удивлению на бумаге был набросан план, грубый, неточный, но, безусловно, имевший отношение к событиям этой ночи. На нем было изображено южное крыло отеля. Вокруг — тропинки и лужайки, одна из лужаек была помечена крестиком. Слово «собака» было написано рукой господина Гордера. На южном крыле были проведены две параллельные литии, стоял еще один крестик и рядом с ним тем же почерком было написано «коридор Д». У портье загорелись уши и задрожали руки. Он был так поглощен этим рисунком, что не заметил, как в кабинет вошел господин Гордер. Увидев портье с планом в руках, он замер на пороге и лицо его побагровело от гнева. Он бросился к портье и вырвал бумагу у него из рук.
— Это вас не касается, ясно? — возмущенно закричал он. — Не касается!
И разорвал лист на мелкие кусочки.
— Убирайтесь отсюда! — крикнул он.
Вся корректность и вежливость мигом слетели с него, осталась лишь грубость гостиничного слуги, который гоняет рассыльных по лестницам и швыряет тарелки в нерадивых поварят. Пристыженный и смущенный, портье поклонился хозяину и ушел.
Как раз в это время гости начали собираться к чаю, было пять часов пополудни. Доктор Бенедиктссон, зевая вышел из своей комнаты, и устроился рядом с инженером Халлером возле камина в большом зале. Гости приходили группами и поодиночке, они улыбались и болтали. Струнный оркестр исполнял «Мечту летней ночи». Дама в черном, прибывшая в отель одновременно с загадочным господином Эрроном, как всегда пришла одна.
8
Большой зал наполнялся людьми. Они рассаживались за столиками и заводили беседы. Теплая погода настроила всех на более веселый лад. Многие вернулись с прогулок по лесу или вдоль берега, насладившись сладостью лета, которое неожиданно и непобедимо заявило о своих правах. За большими полукруглыми окнами, словно расстеленная сверкающая скатерть, синело небо. Этот очаровательный день гости провели, предаваясь легкому флирту. Общество вдруг охватило легкомысленное, хотя и зыбкое умиротворение, неотделимое от этого времени года.
Миловидные молодые женщины в белых кружевных наколках подавали чай. Халлер взял чашку, пригубил темный напиток, скривился, словно он ему не понравился, и закурил новую сигару. В этом зале курить разрешалось, поэтому мужчины предпочитали его. Легче флиртовать, когда ты прикрыт кольцами ароматного синеватого дыма, который волнами поднимается к люстрам, а оттуда синими потоками устремляется в открытые окна. Бенедиктссон молча, с отсутствующим видом, пил чай, как будто еще не совсем проснувшись после дневного сна. Он зевал, прикрывшись полной, белой рукой, и равнодушно, устало поглядывал по сторонам — так человек, недавно вошедший в купе поезда, лениво рассматривает своих спутников. Мало по малу сознание вернулось к нему, и он начал внимательно разглядывать гостей. В углу зала стояли два стола для бриджа, покрытые зеленым сукном, и доктор сосредоточил на них свое внимание. Он, как игрок, пытался оценить своих возможных противников. Потом взгляд его равнодушно скользнул в сторону — за столиками собралось обычное общество, которое можно встретить на любом курорте. Старая вдовствующая баронесса в пенсне, отводившая для бриджа определенное время и никогда не ставившая больше десяти эре, сопровождавшие ее послушные родственники, среди которых был галантный ротмистр в строгом костюме, ждавший от нее наследства… Все они собрались там и превратили эту благородную игру в пытку. Именно эта мысль мелькнула у Бенедиктссона, когда он, бессильно вздохнув, начал слушать музыку. Заметив, что Халлер не без любопытства сбоку наблюдает за ним, он решил вопросом перебить его интерес к своей особе.