Страница 23 из 124
— Наша?
— Наша.
Натуся взяла зажигалку, осторожно нажала пальцем рычажок.
«Пусть всег-да бу-дет солн-це…»
Пьяный заржал, откинув голову.
Натуся не выдержала — рассмеялась вместе с ним. Очень уж забавна была эта вещица.
— Аня! — позвала она дочку, которая поодаль смотрела сквозь витрину на улицу.
— Что? — Аня подошла.
— Взгляни, какая прелесть… — Натуся снова нажала рычажок, и опять сыграла музыка. — Я куплю это Пете. Зажигалку.
— Мама… но ведь он не курит.
— Заку-урит… — посулил пьяный.
— Он не курит, — повторила Аня.
Натуся разочарованно положила зажигалку на прилавок.
Они вышли к остановке. Стояла длинная очередь.
— Куда теперь — на Кутузовский?
— Можно на Кутузовский, — согласилась Аня. Троллейбуса в виду не было.
— Погоди, я сейчас, — сказала Натуся.
Она вернулась в магазин и купила музыкальную зажигалку.
Свадебный кортеж должен был, по уговору, прибыть за невестой в четырнадцать тридцать.
Невеста была готова.
Она стояла у окна, опершись локтями о подоконник. Не потому, что высматривала в нетерпенье: их окна все равно выходили во двор, ничего не увидишь. А потому, что сесть ей было нельзя — изомнется платье. Аня уже целый час томилась у окна в такой вот неудобной позе. И чтобы не терять времени зря, читала горьковскую «Мать» на японском языке. Аня изучала японский.
А Натуся, провозившаяся полдня с подвенечным платьем дочери, сидела сейчас перед трельяжем и лихорадочно, торопливо делала себе лицо. Лицо еще было густо, будто сметаной, измазано кремом, а тут — телефонный звонок…
— Подойти? — спросила Аня.
— Нет. Я сама.
Запахнув халат, Натуся выбежала в переднюю.
— Да… я — у…
По телефону она выговаривала «я» как «мяу».
— Подожди… — Она дотянулась до двери и прикрыла ее плотней. — Ну, здравствуй… Что?.. Конечно, нет. У нас свадьба, ты же знаешь… И завтра тоже. Два дня…
В ее тоне было отчетливо высокомерие. Она говорила так, будто сама нынче выходит замуж. Именно за ней, Натусей, приедут сейчас три «Волги» с обручальными кольцами на дверях, переплетенными на олимпийский манер.
— Не знаю. Вряд ли… Ну, может быть, во вторник… Что? Я вас умоляю… Хорошо, передам… Послушай, мне очень некогда. Понимаешь?.. Да-да. Пока.
Натуся снова уселась перед зеркалом, сняла крем, стала пудриться.
— Тебя поздравляют, Анечка, все поздравляют, — сообщила она. — Это с телестудии.
— Спасибо, мама.
Натуся положила голубую тень выше век, черкнула карандашом уголки глаз, нарисовала губы. Все это она делала очень искусно, быстро, рукой безошибочной и вдохновенной.
В одной из косых створок трельяжа отражались стенные часы. На них было без четверти два. Теперь Натуся могла быть уверена, что все успеет. Ведь ей оставалось лишь одеться.
В другой створке была Аня.
Она по-прежнему сосредоточенно вчитывалась в свои японские… эти… фигли-мигли. Ее худенькая шея была напряжена, пальцы прижаты к вискам, а ресницы часто поднимались и опускались: будто она читала страницу не с боку на бок, а сверху вниз; или так и читают по-японски?.. Ресницы были длинные, густые.
Натуся перевела взгляд на среднюю створку зеркала. Увидела себя.
Что ж, а ведь у нее самой ресницы не хуже. Нет-нет, не хуже… И вообще, если говорить откровенно, совсем откровенно, — то она, Натуся, красивей своей дочери. Старше, конечно (кто с этим спорит?), — но определенно красивей. И вроде бы похожи они друг на дружку — соседи иногда их путают, — а все-таки она, Натуся, красивей. Лицо у нее тоньше, благородней, породистей, что ли… А у этих нынешних девчонок, почти у всех, есть какая-то грубоватость в лицах. Умны чересчур. Слишком учены.
Натуся, вздохнув, поднялась и сбросила халат.
— Горь-ко! Горь-ко! Горь-ко!..
Гости требовали подсластить им питье. И хором скандировали это «горь-ко!».
Натуся, которая давно не бывала на свадьбах, заметила, что теперь кричат по-иному. Прежде орали в разноголосицу, тянули: «Го-о-орько-о!..» А вот теперь — отрывисто, дружно, молодцевато, будто на хоккее: «Шай-бу! Шай-бу!»
Хотя нынешним вечером — в первый свадебный вечер — за столом собрались весьма почтенные люди: мужчины с лысинами либо сединами, с брюхами либо незавидной худобой; достойные дамы в строгих платьях и с настоящими камнями в перстнях и серьгах. Но все они дружно требовали: «Горь-ко!» и Натуся кричала вместе со всеми: «Горь-ко! Горь-ко!..»
Жених и невеста повернулись друг к другу.
Натуся подалась вперед. Ей было очень интересно посмотреть, как они будут целоваться. Ее одолевало любопытство: умеет ли целоваться Анька, ее дочь?
Но застольный поцелуй новобрачных выглядел совершенной формальностью. Губы их лишь на секунду сблизились. Тем не менее все захлопали в ладоши и выпили за здоровье молодых.
Натуся залпом осушила бокал шампанского.
— Вы позволите?
Сосед справа галантно накренил бутылку.
— Ой, не знаю… Спасибо. Только немножечко.
Вообще-то Натуся, собираясь на свадьбу, твердо решила не напиваться. Это было бы неудобно: в чужом доме, среди чужих людей. И кроме того, она — мать невесты. Ей надлежит сегодня выглядеть не менее солидно, чем все эти грымзы в серьгах.
Однако сосед справа ухаживал за ней заботливо и настойчиво. Симпатичный такой дядечка: седой, а не лысый. К сожалению, Натуся не знала его имени и отчества. И не знала, кто он такой. Но уже определила, что он тут был один, в отличие от всех остальных, рассевшихся супружескими парами. И догадалась, что, может быть, его нарочно подсадили к ней, чтобы он за ней ухаживал, не давал ей скучать. Ведь Натуся никого не пригласила на свадьбу из своих. Родственников в Москве у нее не было. А звать кодлу со студии? Я вас умоляю…
— Друзья! — Владимир Игнатьевич поднялся с бокалом. В голосе его была торжественность. — Мы только что выпили за здоровье молодых. И мы еще сделаем это неоднократно. А сейчас позвольте мне произнести тост, обращенный к родительнице невесты, — дорогой Наталье Александровне…
Он еще долго говорил всякие приятные слова. Однако Натуся ничего не слышала. Она растроганно сморкалась в платок.
Аня выбежала из-за стола, обняла ее, расцеловала. А следом подошел Петя, облаченный в черную тройку, и тоже, немного смущаясь, поцеловал ее в щеку.
Она сама долила свой бокал и, благодарно кивая, выпила.
— Вы позволите? — тотчас поднес бутылку бравый ухажер.
— Да… то есть… А вы сами что пьете? — справилась она.
— Я пью водку. Водку, одну только водку и ничего, кроме водки.
— Да? — обрадовалась Натуся. — Тогда и мне водку. У меня от шампанского… голова ходит.
— Пожалуйста, Наталья Александровна. И вот рекомендую — салат. — Он налил ей водки, положил салата.
— А вас как по батюшке?
— Николай Авдеевич.
— Ну, так будем знакомы, — Натуся протянула ему ручку.
И они, по случаю состоявшегося знакомства, сепаратно выпили.
— А вы кто? — напрямик осведомилась Натуся. Она не церемонилась с мужчинами, зная, что они этого не заслуживают.
— Я? Сосед.
— В смысле — мой сосед?
— Нет. Ольги Степановны и Владимира Игнатьевича. Живу этажом ниже.
— Но чем вы занимаетесь?
— Филуменистикой.
— О-о, — протянула почтительно Натуся. — Это что-нибудь такое, да? — Она приложила палец к губам. Аня говорила, что сам Владимир Игнатьевич и его знакомые, которые будут на свадьбе, работают в номерном институте.
— Филуменистика — это спичечные этикетки, — пояснил Николай Авдеевич. — Я собираю спичечные этикетки.
— Ха-ха-ха… — запрокинув голову, расхохоталась Натуся. Она ценила остроумных людей. — Я вас… ха-ха-ха… умоляю!
При всей своей малюточности и хрупкости, Натуся обладала очень громким, баритональным и резким смехом. Поэтому все за столом обратили внимание на этот смех.
Аня тоже: она с тревогой посмотрела на мать.