Сказители

 – В этом загробном мире только один я живой человек, – шел он, рассуждая сам с собой. Между уцелевших стен обгоревшего дома замяукал котенок. Баоцин подошел и погладил маленькое пушистое существо. Котенок прижался к нему и ласково замурлыкал. Он собрался было взять его с собой, но куда его девать? Несчастный. Что ждет его? Какой ему уготован конец? Когда люди начнут голодать, не кинут ли его в котел? Он испугался собственной мысли и зашагал прочь.

На одной из боковых улиц Баоцин увидел собак, которые что-то грызли. Может быть, воспользоваться этим и накормить котенка. Он резко остановился и стая рассматривать, что грызли собаки. Зло рыча, они раздирали труп человека. Ему стало дурно, он повернулся и побежал.

Снова появился запах горелого мяса, от которого мороз пробегал по коже. Его тошнило. Он хотел уйти отсюда, укрыться от ужасного запаха, однако смрад, вновь ударивший ему в лицо, был еще кошмарнее. Он посмотрел по сторонам, думая уберечься от него в каком-нибудь доме. Но от домов остались лишь голые коробки, стояли стены, зияли пустые оконные проемы, остальное уничтожил огонь. Баоцин не мог понять, где он. Его охватил ужас. Он заблудился в этом безлюдном, полном дыма и тумана аду.

Наконец он все-таки выбрался на большую улицу. На перекрестке было совершенно пусто, ни души. Посредине стоял полицейский-регулировщик, которому совершенно нечего было делать. Увидев Баоцина, он отдал ему честь, приняв, очевидно, за большого начальника. Баоцин, улыбаясь, кивнул ему, продолжая свой путь. Полицейский очень обрадовался, впрочем, как и Баоцин. В этом мире мертвых увидеть живого человека и в самом деле было радостным событием.

Баоцин ускорил шаг. Он не решался останавливаться и смотреть по сторонам, боясь увидеть то, чего так страшился. К трупам он привык, обгоревшие трупы были намного страшнее, но вида сотен обгоревших трупов он выдержать не в силах. Его приводил в трепет один лишь вид разрушенных домов. У него возникла мысль, что

просто быть живым в этой бойне, имея целыми руки и ноги, уже преступление. Внезапно он ощутил всю тяжесть своей вины. Он пришел в этот город мертвых для того, чтобы позаботиться о своем имуществе, строя планы на будущее. А столько людей лежат здесь убитыми...

Баоцин стал себя успокаивать. Я положил столько трудов, чтобы заработать денег и содержать семью. Я создал театр народного сказа и, естественно, хочу посмотреть, что с ним стало. Он желал театру благополучия. Эта надежда, как маленький яркий огонек, теплилась у него в душе. Он шел быстро и все время думал про себя: «Это заработано моим потом и кровью, может быть, его не разбомбило».

Дойдя до перекрестка, откуда начиналась улица, на которой стоял театр, он невольно остановился, силы его покинули. Знакомые лавки сожжены дотла. Посреди улицы – груда досок, из которой шел дым. У одной из лавок остался лишь дверной проем. На шесте висела медиан вывеска, все такая же светлая, отливающая блеском. Под лучами солнца она сияла особенно ярко. Разве это счастливое предзнаменование? Баоцин боялся посмотреть в сторону дома, где находился его зал для сказов. Он стоял не двигаясь, будто околдованный. Дом должен был находиться за его спиной, достаточно было обернуться, но у него не хватало мужества. Он нахмурил брови, струйки пота стекали по переносице. Прибежать из такой дали и вернуться, не посмотрев на то, ради чего приехал, уж очень обидно!

Огромным усилием воли он все же заставил себя обернуться. Здание по-прежнему стояло на том же месте. Сердце у него подскочило чуть ли не к горлу. Баоцин хотел было зарыдать, но не мог издать ни звука. Он быстро зашагал к зданию, но потом, не выдержав, побежал и оказался перед запертой дверью. Стены были по-прежнему целы, только место это казалось каким-то пустынным и безлюдным. Красные листки анонсов с золотыми иероглифами на них валялись прямо на земле. На одной из них, прямо возле его ног, было написано «Фан Сюлянь». Он осторожно поднял его, свернул и сунул под мышку.

Замок на дверях не был тронут, но цепочка оказалась перебитой. Баоцин отворил дверь и вошел. В лицо пахнуло сыростью. И хотя он погасил свет, перед тем как уйти, в

заде

казалось очень светло. Только сейчас он понял, в чем

дело,

– сорвало крышу. Весь пол был усыпан битой черепицей. Все дорогие ему чашки с крышками разлетелись на мелкие кусочки. Экраны и свитки, которые он не увез с собой, походили на вылинявшие обои.

Баоцин медленно прошелся по залу; больно было смотреть на то, что осталось. Он готов был буквально стать на колени и складывать, приставлять друг к другу битые черепки. Но что в этом толку? Удрученный, он сел на стул. Потом поднял голову и тихо произнес вслух: «Так, хорошо!» Зал был разрушен, но сам он был жив.

Он вышел на улицу, отыскал кирпич и, используя его вместо молотка, заколотил дверь гвоздями. Удары кирпичом действовали как успокоительные пилюли. Все-таки нашлось чем заняться. Занятие может вылечить сотни болезней. Он прикидывал в уме: «Поменяю крышу, куплю новые чашки с крышками, самые хорошие, и снова можно будет начинать дело. Столы и стулья целы». Он поглядел на руины через улицу, напротив. В конечном счете ему повезло. Однако эти лавки тоже можно заново отстроить. Когда наступит сезон туманов, они откроются, и в них снова будет процветать торговля.

Баоцин уже шел некоторое время в сторону автобусной остановки, как вдруг вспомнил, что в театре остались кое-какие ценные вещи. Он обязательно должен вернуться и посмотреть. Может быть, что-то можно взять с собой в Наньвэньцюань? Через секунду он засмеялся. Это все равно что класть зерно в решето. Чем больше положишь, тем больше высыплется. И он продолжил свой путь.

Ему стало легче. По крайней мере он уже знал, каковы в конечном счете его потери. Теперь он мог объективно взглянуть на этот полуразрушенный город. Не написать ли сказ под названием «Разбомбленный, но не сдавшийся город Чунцин»? Это ведь сущая правда, будет иметь успех.

Сам того не замечая, Баоцин направился в район, где проживала семья Тан. Гостиница, в которой они разместились, стояла на месте. Она была расположена за высокой стеной, которая не пропускала в комнаты солнечный свет, однако именно она преградила путь огненной стихии и спасла здание. Все остальные дома были полностью разрушены. Она же напоминала рубище, на котором сохранились вполне приличные пуговицы.

С семьей Тан ничего не случилось. Увидев его, Тан Сые прослезился.

– Старый друг, мы все думали, что вас убило, – сказал он срывающимся голосом.

Тетушка Тан сильно похудела и осунулась. Серая кожа на бледном лице висела толстыми складками. Однако характер ее ничуть не изменился.

– Почему вы не приходили навестить нас? – бормотала она. – Одни мы здесь, остались, чуть не умерли.

– Вот я и пришел, – сказал Баоцин. – В тот раз не мог прийти, помешал огонь, горело все.

Из спальни вышла Циньчжу. У нее был болезненный вид: вокруг глаз появились черные круги, распущенные волосы спадали на бледное лицо.

–

Не слушайте, что болтает мать, – сказала она Баоцину. – Возьмите вас с собой.

– Болтает? Ну, хорошо! – Тетушка Тан рассердилась. Она упрямо доискивалась, почему Баоцин не пришел их навестить.

Баоцин спросил, куда девался Сяо Лю. Никто ему не ответил. Он испугался, что маленький музыкант убит, с тревогой смотрел то на одного, то на другого.

Наконец Тан Сые все же раскрыл рот:

–

Ленивец, не желал идти в убежище. Когда начали сбрасывать бомбы, он продолжал лежать на кровати... а потом как сумасшедший побежал.

–

Ну

и

грохот стоял тогда, нечистая сила, – вставила тетушка, – бомбы летели вниз с каким-то дьявольским свистом.

Баоцин широко раскрыл глаза, ему стало страшно. Несчастный Сяо Лю, его драгоценный аккомпаниатор!