Страница 25 из 60
Бытописатель русской жизни XIX века А. В. Терещенко описывал увиденный им в Париже карнавал: «В бытность мною в Париже я видел карнавал, который происходил очень шумно… балы, вечера, танцы и маскарады занимают их до излишества. В воскресенье мясники водят по улицам откормленного быка, который обвешивается погремушками, украшается разноцветными лентами и кусками материй. На нем сидит мальчик, похожий более на Амура, нежели на Бахуса. Мясники в мифологических одеждах ведут за рога быка, за ними идет музыка и едет огромная колесница, которая битком набита здоровыми мясниками в разных положениях: иной держит дубину, представляя из себя Геркулеса; другой шатающегося Вакха, третий Силена, четвертый Сатира с козьими ногами и рогами и проч. …Убивают быка и, разрезав на известное число кусков, рассылают их по тем домам, куда водили его. Прежде всего отсылают самый лучший кусок королю, который дарит за то несколько сот франков»[115].
Славянский праздник имел свои особенности. Б. А. Рыбаков пишет о медвежьем празднике комоедицы, распространенном еще в XIX веке в Белоруссии: «Белорусы в середине XIX в., не считаясь с тем, что комоедицы могли прийтись на великий пост, справляли праздник плясками в медвежьих шкурах или в вывороченных мехом вверх тулупах»[116]. П. В. Шейн, собиравший в начале XX века данные по этнографическим традициям северо-запада России, посвятил комоедице небольшую главу, отметив, что чествование медведя в Минской губернии происходит накануне Благовещенья. Он описывает ритуальные блюда дня: «В этот день приготавливаются особые кушанья, именно: на первое блюдо приготавливается сушеный репник в знак того, что медведь питается по преимуществу растительною пищею, травами; на второе блюдо подается кисель, потому что медведь любит овес; третье блюдо состоит из гороховых комов, отчего и самый день получил название комоедица»[117]. Шейн считает существование этого дохристианского, по его мнению, обычая свидетельством того, что когда-то в этих местах поклонялись медведю. Правда, связывает его с желанием людей этой местности умилостивить зверя, чтобы он не истреблял их домашних животных.
Тот же А. В. Терещенко собрал информацию о традициях празднования Масленицы в разных регионах России. Остановимся только на тех из них, которые связаны со «звериной» темой. В целом писатель отмечает разгул и веселье, связанные с этим днем, которые, отметим, мало совпадают с христианским смыслом подготовки к Великому посту: «Русский с чистосердечной простотою предается всяким потехам: скачет и пляшет, шутит и смеется над скряжническою жизнью, гуляет в городе и вне города, поет и выводит на рожке радостную песню; сорит деньгами, опоражнивает бокалы с вином — тогда ему море по колено и хоть трава не расти».
В Саратовской губернии с песнями возили на лошади деревянного истукана (возможная замена животному), кланялись ему, затем ставили его посреди улицы и устраивали вокруг него гуляния с угощением. В воскресенье истукана «погребали», разыграв специальное действо, после чего относили куда-нибудь и оставляли до следующего года. Во многих областях Центральной России на лошадях возили ряженого мужика или дерево с колесом на верху, при этом лошадей наряжали в различных животных. Люди при этом одевались в звериные шкуры и во время шествия скакали и пели. В Сибири в санях, участвующих в шествии, располагались ряженые скоморохи, медведь и госпожа Масленица.
В Архангельской области действо настолько было похоже на европейский карнавал, что наводит скорее на мысль о позднем заимствовании, чем об общих корнях: «В пятницу мясники возили по городу быка на больших санях, в которые сами впрягались по несколько десятков. Здесь Масленица начинается с четверга. В этот день ездят по городу на больших санях с кораблем, который обвешивается флагами разноцветными и испещряется изображениями рыб, птиц, волков, медведей, тигров, лисиц, львов и пр., с разинутою пастью. На мачтах висят шкуры этих животных и чучела птиц и рыб. Замаскированные идут позади; музыка сопровождает общее веселье»[118].
На Руси издревле бытовала медвежья комедия, в которой ученый мишка давал представление под комментарии своего вожака. Нередко сюжет ее, как и в других «звериных» случаях, был связан с умиранием и воскрешением зверя или эротической тематикой. Популярность такого рода представлений была огромна: по имеющейся информации в 1887 году «в одном только селе Андреевка Васильковского уезда насчитывалось около ста пятидесяти ученых медведей, в самом Сергаче их было почти девяносто, в отдельных татарских и русских селах Нижегородчины — от пятидесяти до ста выученных животных»[119].
В Польше и Чехии рядились в так называемого «горохового медведя»; человека, представлявшего зверя, опутывали сушеными ветками гороха. В Македонии на Масленицу медведя «звали» на праздничный ужин.
Разгул и обжорство также могут каким-то образом быть связанными с древними представлениями о праздничном изобилии, призванном обеспечить его и на будущее. Обращает на себя внимание и обычай просить прощения в последний день Масленицы. Одной из основных целей охотничьего праздника было испрашивание прощения у жертвы, попытка загладить вину перед ней. Наконец, поминовение предков, с которого начинался праздник, кормление их, обращение с просьбой дать прощение также уходят корнями в глубокую древность.
Интересно, что древние традиции проглядывают и в очень современном «Празднике оленевода», который проводят во многих регионах Сибири. Всем своим распорядком он демонстрирует сильное советское влияние. Об этом говорит достаточно длительная торжественная часть с речами местных начальников и то, что большая часть времени уделяется спортивным состязаниям, пусть даже и с местным колоритом, и фольклорным выступлениям. Тем не менее этот праздник до последних лет (даже и в советское время!) сопровождался жертвоприношением оленей и совместной трапезой.
Академик А. П. Окладников, вспоминая свое сибирское детство, выпавшее на начало XX века, привел рассказы старого эвенка Калтакана, как лесные охотники один раз в году собирались на праздник. В центре этого праздника был особый обряд «добычи охотничьей удачи, счастья» — «шингкэлавун». Он длился много дней и совершался всем родом сообща у родовых святынь — камней, скал и деревьев, носивших древнее имя — бугады[120]. Ряженные в оленьи шкуры, с рогами на голове, охотники тайги танцевали колдовские танцы, которые должны были зачаровать зверей.
В некоторых областях (в Олонецкой, Вологодской) еще в XX веке была жива легенда о том, что раньше в жертву приносили дикого оленя, который позже возрождался, но потом он убежал, больше не возвращался, и его заменили домашним животным[121].
В русской деревне до недавних пор сохранялся обычай «братчины», своего рода принесения в жертву домашнего животного; его называли «обреченным» и специально откармливали. Такого рода жертва сопровождалась богослужением и молитвой[122]. К дню, когда совершалась «братчина», специально варили пиво. После трапезы устраивали хороводы, ходили с песнями по деревне. Жители деревни на такие празднества приходили без приглашения.
Перечислять элементы древних охотничьих ритуалов в поздних этнографических зарисовках можно долго. Посмотрим теперь, что сохранилось от древних охотничьих ритуальных трапез, какое наследие оставили нам праздники палеолитических охотников.
7. Мужское и женское начало в кулинарной традиции древности
Первое, что бросается в глаза, это мужское доминирование «на кухне» в двух вопросах. Во-первых, как уже упоминалось, при приготовлении мяса. Это не только считается мужской прерогативой, но и действительно часто лучше получается у мужчин. И даже самые никудышные мужчины-повара охотно встают у шашлычного мангала: приготовление мяса на огне в самой эмансипированной семье считается делом сугубо мужским. Взаимодействие мужчины и мяса имеет некую внутреннюю сакральность. Возможно, в первобытном обществе женщине было запрещено участвовать в приготовлении мяса — во всяком случае, жертвенного ритуального мяса, готовившегося для праздника по случаю удачной охоты. И видимо, не случайно мужчины бывают гораздо реже вегетарианцами, чем женщины. Дело здесь не в биологической потребности, современные женщины часто нуждаются в гораздо большем источнике энергии в силу своей большей активности и занятости, а во внутренней склонности мужчин к мясу.
115
Терещенко. Указ. соч. 4.VI и VII. М. 1999. С. 296.
116
Рыбаков Б. А. Язычество древней Руси. М., 1987. С. 158.
117
Шейн П. В. Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края. СПб., 1902. С. 162–163.
118
Терещенко. Указ. соч. Ч. VI и VII. С. 295–296.
119
Некрылова А. Ф. Русские народные городские праздники, увеселения и зрелища. Конец XVIII — начало XX века. Л., 1988. С. 42.
120
Окладников А. П. Олень золотые рога. Хабаровск, 1989. С. 41.
121
Зеленин. Восточнославянская этнография. С. 384.
122
Там же. С 383.