Страница 2 из 155
Муха несколько раз пикировала на большой нос Мир-Джавада, но юноша был невозмутим, не пошелохнулся. Однако легкий выдох чем-то смутил муху, и она раздумала сесть на потный, резко пахнувший чем-то приятным, гнилостным нос, выбрав местом для раздумья стену неподалеку.
Мир-Джавад повернулся всего на несколько градусов так осторожно и гибко, что муха не заметила его движения, а когда заметила, было уже поздно улетать, меткий удар расплющил ее голову о стену. Муха несколько раз дернула ножками и свалилась на пол, за скамейку.
— Попал? — с интересом спросил наместник провинции в щелочку двери.
— В голову! — ответил Мир-Джавад щелочке. — А ты кто: джинн или гном?
— Я тот, которому внимают все в полутемной тишине… Знаешь такого?
— Нет, это мы не проходили…
— Проходили, только ты плохо учил стихи…
Мир-Джавад вспомнил, как он читал в классе:
— Я помню чудное мгновенье, Передо мной явилась ты, Как гений чистой красоты, Как мимолетное виденье…
— Наоборот только, — заметил вслух учитель, а хотел про себя.
Мир-Джавад тут же начал снова:
— Я помню чудное мгновенье, Перед тобой явился я, Как мимолетное виденье…
И запнулся, почувствовал, что ошибся. Касым-всезнайка, отличник, сидевший на первой парте, невозмутимо закончил за Мир-Джавада:
— С горбатым носом и свинья…
Класс загоготал. Мир-Джаваду вдруг очень захотелось, чтобы Касым стал на минуту мухой…
И Касым превратился в муху, но сколько ни бил в него резинкой Мир-Джавад, резинка отскакивала от Касыма, словно стрелы от лат, сработанных миланским оружейником. Тщетно гонялся за Касымом Мир-Джавад. А когда тому надоела охота, Касым выпорхнул в окошко, махнув на прощание Мир-Джаваду лапкой… И вновь гомерический хохот класса обрушился на неудачника…
Учитель взмахом руки установил спокойствие:
— Одно я могу тебе смело предсказать: поэтом ты не будешь, ты совершенно не чувствуешь стихи… Помнишь, как ты прочитал однажды: „…и защелкала глазами, и захлопала перстами“…
„Поэты — нищие, бабушка еще ругалась: „учиться не будешь, дервишем станешь или поэтом, или бандитом каким-нибудь“, — подумал Мир-Джавад. — Их все преследуют, над ними смеются, издеваются, даже убивают… Если мне будет нужно, Касым мне напишет“…
Атабек открыл дверь в приемную настежь. Мир-Джавад, увидев наместника, вытянулся по стойке „смирно“ и „ел глазами начальство“.
— Заходи! — приказал Атабек.
Мир-Джавад, чеканя шаг, как на параде, вошел в кабинет и замер. Атабек тщательно закрыл за собой дверь, довольно посмотрел на застывшего столбом Мир-Джавада и сел за стол.
Красота и роскошь кабинета ошеломили Мир-Джавада: черное и красное дерево, ковры ручной выработки, малоазиатские, стены увешаны картинами в золоченых рамах, золотые и серебряные статуэтки, пепельницы, чернильницы… все сверкало, искрилось… убеждало.
— Подойди!..
Мир-Джавад сделал два шага и опять застыл в почтительности.
— Разрешаю сесть!..
Мир-Джавад робко присел на краешек стула и взглянул на Атабека. Атабек едва был виден из-за стола, но его вытаращенные глаза внушали страх.
— Слушай!..
— Я весь внимание, учитель!
— Ты кто?..
— Ваш слуга, учитель!..
— Ты уже член нашей партии?..
— Послушник!..
— Кто тебя рекомендовал, кроме Исмаил-паши?
— Мой дядя, Гяуров…
— Не наш человек… Ты о нем что-нибудь знаешь?.. Такое…
— О родственниках всегда знаешь все, или почти все… Что вам угодно?
— После… Ты хочешь стать моим человеком?
— Мечтаю!
— А сможешь, как муху?
— Смогу, учитель!
— В голову?
— Куда скажете!..
— И… когда скажу… Запомни: инициатива наказуема…
— Я не знаю, что это такое, учитель.
— Без команды ничего не делать…
— Как скажете, так и будет.
— Как будет, так и скажу…
Старый паук испытующе смотрел на молодого: „челюсти еще слабоваты, но будут стальные, и я их выкую, — подумал он, — моему клану нужна свежая кровь, а этот на все готов… Все нижестоящие для него — мухи!“
Мир-Джавад смотрел на Атабека преданно и твердо. „Вот центр паутины, куда он будет стремиться, вот где держат все нити и знают все сигналы, и главная добыча ему, центру“… Так думал он, но в глазах читалось: „я предан, как ваша рука, нога, настолько предан, что — если меня не станет, то вам будет так больно, словно вашу руку или ногу ампутировали“… Он знал еще несколько иностранных слов: презерватив, импотент, педераст, триппер, сифилис, космополит, агент, шпион, карьера, босс, шеф, шеф-кок, бифштекс, голубец, гурьевская каша… „Может, еще ввернуть что-нибудь Атабеку, — размышлял Мир-Джавад. — Сразу поймет, что я не вчера приехал из деревни“…
— Слушай и запоминай, записывать ничего не надо: возьмешь машину с шофером, поедешь в Каланчаевский район-виллайят, там всем распоряжается мой враг, пишет на меня в столицу самому Гаджу-сану, отрывает отца всего мира, всех наций и народов, вождя и учителя от исторических деяний. Великий полководец, чьего ногтя не стоят все Цезари и Наполеоны вместе взятые, вынужден тратить драгоценное время не на то, чтобы думать, как разбить всех врагов, а на мерзкие кляузы, в которых правды не больше, чем водорода в воздухе…
Атабек замолчал и, испытующе глядя на Мир-Джавада, думал: „неужели интересно мессии, сошедшему на нашу грешную, провонявшую дерьмом планету, что сев яровых я приказал начать на месяц раньше, а, сев хлопчатника на полмесяца позже, что вместе с государственными отарами пасутся мои собственные, а если погибают мои овцы, то их навечно вписывают в государственные… Разве интересно Оку вселенной знать, что для каждой должности существует свой тариф, ты, конечно, дурачок, этого слова не знаешь, неужели я должен выгодную должность, где „капает“, отдавать за красивые глаза, впрочем, за красивые глаза я даю должность, моя семьдесят восьмая жена получила дачу в заповеднике, а ее брат стал главным лесничим, правда, он продает лес, истребляет дичь, молодой, когда и погулять, но такие мелочи разве для ушей столпа мироздания“…
Атабек вышел из-за стола, подошел к Мир-Джаваду. Тот пытался встать со стула, но Атабек, положив руку ему на плечо, удержал: сиди, мол, сиди.
— Я тебе все рассказываю, чтобы ты ценил мое доверие, а детали там, на месте тебе расскажут в подробностях, может, даже больше откроют, я сам многого не знаю, а из дворца эмира не сообщат… Смешно? — неожиданно рявкнул Атабек…
— Печально, босс, что к вам в доверие влез проходимец, негодяй, таких злодеев надо убивать, как навозных мух…
— Убивать пока не разрешаю, у злодея „мохнатая рука“ в столице, у эмира во дворце… Ты должен, ты просто обязан дать мне на него „компру“…
— Компру?.. Это что-то такое мохнатое?..
— Копра… Кокос, вкусная штука, не пил небось… А „компра“ — какое-нибудь черненькое дельце, он не святой, а если святой, ты ему сам подбери такое дельце с дегтем, чтоб не отмылся до смерти, сечешь?..
— Хорошо, учитель. Не то, так это!..
— Какое у тебя образование?.. Высшее?..
— Неоконченное среднее…
— Партии нужны бойцы, а не специалисты, а если специалисты, то особые: „специалисты по жизненным коллизиям“, не трудись вспоминать, смысл этого слова я сам не знаю… В армии стрелять научился?
— Арчиловский стрелок… Значок в кармане.
— Носи на груди. Ты его заслужил.
— Шеф, может, мне лучше в пролетке поехать в виллайят? Амбал за кучера: ящик гранат, ящик персик, ящик виноград, инжир… вашим детишкам на „молочишко“…
— Амбал — не солидно, нет, шофер в ржанке, сбоку господин маузер… И в автомобиль больше вмещается, себе немного разрешаю прихватить тоже… Амбалов в районе хватает. Тебя пусть все принимают за высокое начальство, люди решат, что ты можешь слопать районное начальство, и пойдут к тебе со своими жалобами, а ты их поддержи, потом мы этих жалобщиков к „ногтю“, им все обещай, может, что-нибудь серьезное и откроется, а нет, так „каждое лыко в строку“… Запомни: „первый блин комом“, — так „комом“ и останешься на всю жизнь… В сторожах… А хорошо сделаешь, у меня на тебя большие виды… Сгинь!..