Зарубки на сердце

А семья-то состояла из хозяина да его жены. С таким хозяйством никак не управиться. Все держалось на труде наемных работников из обедневших безземельных соседей. Наша семья оказалась ему очень кстати. Он всем нашел дело: Оле, крестному и маме – полевые работы, дойка коров три раза в день, уход за свиньями и лошадьми. Мне – выпас коров, Тоне – выпас гусей. Бабушке и тете Симе – лущение гороха, отделение сливок от молока с помощью сепаратора. Нас он считал батраками, которые должны работать от зари до зари только за еду и крышу над головой. Никакой оплаты, одежки, обуви нам не положено. Он сразу же уволил всех наемных работников, чтобы не платить им.

Вскоре после приезда на хутор приветливая хозяйка позвала нас на кухню обедать. Там стоял длинный стол на земляном полу и две скамейки. Девушка Полина, давнишняя батрачка, подала сначала щи со свининой, потом – тушеную картошку с большими кусками мяса. Хлеба ели вволю. На третье дали парного молока – по большой, полулитровой, кружке. Наелись от пуза – за три постных дня в пути.

Хозяйка встала, постучала ложкой, привлекая внимание:

– Ну как, работнички, понравился вам обед?

– Да, да! Спасибо, хозяюшка. Большое спасибо! – почти хором ответили мы.

– Тогда запомните, – продолжала она – будете хорошо и много работать – будем вас хорошо кормить четыре раза в день.

Нам отвели небольшую комнату, метров двенадцать квадратных, с окном во двор. Стол с двумя скамейками, одна железная кровать, навесная полка – вот и вся мебель. Мама расстроилась:

– Как мы все поместимся? Здесь даже на полу места не хватит.

Крестный пошел к хозяйке. Попросил доски, гвозди, ножовку и молоток. Она сказала, где все это взять. Крестный соорудил двухэтажные нары и деревянную раскладушку, которую на день ставили вертикально. Я с мамой спал наверху нар, Тоня с бабушкой – внизу. Оля спала на раскладушке. Кровать предназначалась для крестного и тети Симы. Гена спал в плетенной из прутьев люльке-качалке. Конечно, было очень тесно. А в сырую погоду и пеленки надо было стирать и сушить в этой же комнате. Но после лагерных нар да вагонов-телятников и такая комнатушка была благодатью.

Мама, крестный и Оля жадно набросились на работу. Все горело в их руках. Истосковались по настоящему делу. По четырнадцать-шестнадцать часов работали. Уставали ужасно, зато много ели и крепко спали в короткие ночи. Хозяйке нравилась такая работа – часто хвалила их. А хозяин угрюмо молчал. Никогда не разговаривал с батраками, только указывал кнутовищем, что надо сделать. Была у него любимая лошадь – серая в белых яблоках. Красавица холеная. Использовалась для парадных выездов напоказ. Но однажды она чем-то не угодила хозяину. Так я собственными глазами видел, как обозленный Кауп засунул кнутовище в ноздрю бедной лошади и несколько раз повернул там. Струя крови прыснула на обидчика. Лошадь хотела встать на дыбы, но помешали оглобли. Тогда она вскинула голову – Кауп повис на кнутовище и сломал его. Выругался по-латышски, ушел в дом, оставив любимую лошадь с обломком кнутовища в ноздре. Пришлось крестному успокаивать лошадь, распрягать ее, вести в стойло и там как-то вытаскивать этот обломок.

Еще крестный рассказывал, как он сам чем-то не понравился хозяину. Так тот схватил длинный нож, которым режут поросят, и бросился на крестного. Он – бежать, а Кауп – за ним. Хорошо, что крестный быстрее бегает. Иначе могла бы случиться трагедия.

У меня тоже было свое дело – пасти восемнадцать коров. Вставать приходилось очень рано. Солнышко только-только выкатится из-за леса, а мне уже надо гнать стадо на пастбище. Гнать, правда, недалеко – с полчаса коровьим шагом. Там были просторные клеверные лужайки. Коров я любил, звал всех по имени. Они меня слушались, не разбегались. Если ты к животным без плетки да с ласковым словом, они начинают тебя понимать.

Особенно мне нравилась одна черно-белая корова, по кличке Майка. Она выделялась своей дородностью и спокойствием. Мычала только вполголоса. Неторопливая походка ее казалась мне величавой. Другие коровы чувствовали сдержанную силу и принимали ее верховодство. Майка первая ложилась на траву отдыхать в жаркий день и первая вставала. Шла впереди стада на пастбище и домой. Таким стадом было легко управлять. На обед и на дневную дойку я пригонял коров домой. Полдень определял по самой короткой тени (измерял следочками). А через полтора часа гнал стадо обратно.

Посреди пастбища стоял широкий каштан, усыпанный отцветающими белыми свечками. Под ним я любил прятаться от дождя и жаркого солнца. Там же, видимо, прятался и предыдущий пастух. Потому что я нашел под каштаном забытую книгу, прикрытую лопухом. Это был потрепанный учебник по географии для пятого класса. Я впервые за все военные годы держал в руках книгу, да такую чудесную, что лучше всяких сказок!

Оказывается, на юге есть Черное море глубиной до двух километров! Это же примерно такое расстояние, как отсюда до станции Калвене, если поставить его вертикально! Мало этого, оказывается, что Черное море заполнено мертвой сероводородной водой, где ни единый микроб жить не может. И только самые верхние сто пятьдесят метров имеют живую воду, со всеми рыбами и медузами. Поэтому море и называется Черным.

Оказывается, что наша страна Советский Союз такая большая, что занимает девять часовых поясов из двадцати четырех. Это же почти полсвета! Но живем мы не по солнечному поясному времени, а по декретному. Наше правительство своим декретом в тридцатые годы приказало перевести стрелки всех часов на один час вперед. И получается, что полдень у нас не в двенадцать часов, а в один час дня. Полночь тоже наступает в один час ночи. Оказывается, что в лесу стороны света можно определить не только по компасу, но и по приметам. Так, муравейник всегда расположен с южной стороны дерева, а моховые наросты на коре – с северной стороны живого дерева. Оказывается, что в Каспийском море есть залив, в воде которого содержится так много соли, что высокая плотность ее не позволит человеку утонуть, даже если он захочет.

И так, на каждой странице для меня все новые открытия. Жаль только, что обычный книжный шрифт мне трудно читать – я плохо вижу. Помню, что до войны у меня было хорошее зрение. Видимо, концлагеря и тиф его испортили.

На помойке за скотным двором я нашел выброшенный ржавый топор с топорищем. Он был в зазубринах, но мне показался достаточно острым. Я вспомнил, как в 1939 году мой девятилетний друг, финский мальчик Эрик, вслепую забивал молотком гвозди и гордился, что владеет топором. Он сам смастерил двухслойную будку и дверцу на колесиках, чтобы пес мог самостоятельно открыть и закрыть ее.

«А мне сейчас десять лет, скоро будет одиннадцать. Надо и мне попытаться что-нибудь путное сделать», – подумал я.

Каштан на пастбище плохо защищал меня от дождя. Крупные капли обильно просачивались сквозь листву. А у меня ни плаща, ни накидки нет. Вдобавок в найденной книге я вычитал, что опасно прятаться под одиноко стоящим деревом. В него может ударить молния. Вот и задумал я устроить себе надежное и безопасное убежище от дождя и ветра. «У меня есть топор, хороший перочинный нож и большой моток шпагата, найденный еще в Нарве в заброшенной квартире. Что можно сделать с таким набором? – рассуждал я. – Обычный шалаш из конусом поставленных жердей меня не может устроить: тесно и коров только через вход можно видеть. А мне еще надо похвастаться хотя бы перед сестрой, какой я умелый. Надо сделать домик-комнату: с окнами на все стороны, с лежанкой, столом и табуреткой для гостя. В деревнях встречается плетень. Почему бы и мне не сделать плетеные стенки?!» В голове сложилась картина – я реально увидел свой будущий домик.

Вырезал мерку длиною в мой шаг (примерно в полметра). Пошел в заросли молодняка. Из стройных березок вырубил четыре угловые стойки длиною в четыре шага. Заострил нижние концы, сделал канавки на верхних. Забил их в землю на один шаг. Как подставку под ноги при забивании использовал дырявое ведро, принесенное с той же помойки. Затем вырубил тридцать промежуточных стоек потоньше, расставил и тоже забил в землю. Для стола и лежанки забил короткие колышки. Угловые стойки поверху связал четырьмя горизонтальными жердинами. Сделал настил для лежанки из плотно уложенных жердинок. Покатую крышу выполнил из стропил и привязанных к ним наклонно еловых лап. Столом стала фанерка, привязанная за углы к вбитым колышкам. Стены сплетал из толстых ракитовых прутьев и тонких рябиновых стволиков.