Страница 10 из 110
Он будто спал с открытыми глазами. «Он может меня убить, не просыпаясь, — с облегчением подумала Мира, когда живые твердые кольца на ее запястьях наконец распались. — Все-таки легче, когда человек успеет окончить столичный вуз. — Она была спокойна ниже по собственным меркам. — Дикие они. Рассудок всегда опаздывает, не успевает за рукой с ножом. Убьет он меня из ревности, а скажет, что боролся за освобождение грузинского народа… — она зарылась лицом в собственные волосы, в собственные колени. — Ничего и ему не скажу… Ничего он не поймет».
Бросая маленькие жёлтые шкурки на пол, на свои босые ноги, Александр, согнувшись, сидел на постели и очищал мандарин. Легкая щетина на его подбородке шевелилась, губы двигались, но слов не было. Все, что не следовало проговаривать вслух, он, наверное, в течение пяти минут проиграл молча.
— Хочешь, съешь мандарин… — сказал он и протянул ей очищенный плод.
Она дернула головой и глянула ему в глаза, как смогла, быстро и зло.
— Я не хотел тебя напугать, Мира, — сказал он, вполне владея своим голосом. — Но ты привела в дом посторонних людей. Что мы должны думать?
Мандарин покатился по ладони Александра, и Мира поймала его кончиками пальцев.
— Ты прав, она красивая… — сказала Мира и сделала очень длинную паузу. — Они уйдут. Они ничего не знают.
— Это тот мальчик, о котором ты мне говорила? Тот мальчик, что спас твою жизнь?
Осторожно отделив одну маленькую текущую дольку, Мира положила ее себе под язык.
— Он же совсем ребенок. Чем его кололи?
— Ерундой кололи…
— Зачем вообще?
— Не хотели покалечить! Ты знаешь… — подбородок Александра неприятно дернулся. — Никакой крови в доме! Ты знаешь мои правила? Ты знаешь, что мы подумали? Кто может ходить ночью по дому, зачем это нужно?
— А теперь что?
Он поправил зачем-то часы, стоящие на тумбочке. Не ответил.
— Как ты думаешь, — отодвигаясь понемногу от его руки, спросила Мира, — как ты думаешь, Тамара приказала его убить?
— Не знаю… Не знаю я… Если бы он был тем, за кого его приняли, я бы его сам убил… Понимаешь, этого нельзя было делать в доме… Ты знаешь, я могу погибнуть завтра. Может быть, сейчас… В любую минуту и ты, и Тамара… Все… Ты знаешь, война!
— Да, только что я сказала ей то же самое.
— Что ты сказала?
— Я сказала, — Мира не удержалась от кривой улыбки. — Я сказала, что идет война, и это нужно понять. Я сказала, что на войне иногда убивают…
— Его матери сказала?
— Да.
— Ты с ним спала?
— Знаешь, когда я сказала про войну, она меня почему-то точно так же об этом спросила. Если тебе интересно, то да. Он спас мне жизнь. Он еще ребенок…
— А что ты ответила его матери?
— Правду.
— Ты лжешь!
— Когда я лгу — теперь или раньше лгала?..
Ощутив свою власть, Мира притянула его к себе, нажала ладонями на грудь, заставила лечь.
— Успокойся, все будет хорошо. Машина с оружием придет завтра утром. Я все сделала, как нужно. А с кем я сплю — с известным грузинским скульптором или с московским школьником, кому это интересно, когда идет война?
— Уезжай утром… — сказал он с уже совсем другой интонацией. Его волосатые руки, расслабленные, лежали вдоль тела. — Погаси лампу! Свет на веках, очень неприятно…
Вкус соли на губах, будто вдруг хлебнула теплой морской воды. Но теперь Мира догадалась: кровоточит без боли последний молочный зуб. Осторожными движениями ладоней она разглаживала тело скульптора, и напряженные мышцы под кончиками ее пальцев, под коротенькими ударами острых ногтей распускались, становились мягкими и горячими.
Она погасила лампу и шепотом спросила:
— Сколько нужно времени грузовику… На то, чтобы добраться отсюда до Очамчире?
— В хорошем варианте два дня, мы можем перегонять его только ночью, но ты должна приехать раньше, все документы уже готовы.
— Понимаю…
— Зачем ты с ним спала… с ним было хорошо?
— Он мальчик, я же сказала… Самый обыкновенный московский школьник. Но если он умрет, это останется на нашей совести.
За неровным дыханием скульптора, за тиканьем часов Мире показалось еще что-то, будто далекий хлопок, и еще один, ее ногти впились в грудь Александра.
— Кажется, стреляли у моря где-то?
— Нет! — отозвался он. — Больше похоже на выхлоп… Зря ты испугалась, Тамара не любит убивать!
7
Сорвавшись с края стены, он упал на спину, не больно, он не ушибся даже, только в носу зачесалось. Небо легло над его головой, небо было шершавым. Звезды, огромные, белые, яркие, горели и обдирали глаза, как крупная соль, как свежая наждачная бумага. Подхлестнув его страх, мотор за стеною выстрелил и перешел на холостой ход.
«Зачем я сюда полез? — спросил он у себя. — Если так по-глупому убьют, обидно!»
Он подумал еще, что, может быть, слезы — это остатки химии, ведь ему совсем недавно впрыснули что-то под кожу.
Хлопнули дверцы машины, послышались шаги и голоса.
— Где ключ?
— Не знаю… — второй голос оказался женским. — Посмотри в бардачке.
Громыхнул, вероятно от удара кулака, наружный навесной замок, и еще один мужской голос сказал по-грузински:
— А если грузовик придет?
— Грузовик сюда не придет, — сказала женщина. — У него другой маршрут, — она крикнула в сторону моря. — Зураб, ну где ключ?!
— В бардачке только пистолет! Это твой, Тамара?
Рукавом вытерев слезы, Ник присел и сразу увидел, что фары машины горят в полный накал. Над стеною висело неприятное зарево. Сквозь щели ворот полосами врывалась белизна. Он поморщился, поднялся на ноги и, покачиваясь, встал лицом к воротам. Он пытался по голосам угадать, сколько же человек приехало. Защелкал, прокручиваясь по металлу, ключ, и первый мужской голос забубнил:
— Это замок? Это дрянь какая-то, а не замок! Сколько он стоит, такой замок? Полбутылки чачи? Полбутылки чачи жалко?
Брякнула откинутая дужка. И фары ударили уже прямо по глазам. Ник прикрылся ладонью.
«В рюкзаке лежит бутылка чачи… — подумал он. — Там, в комнате, рядом с кроватью стоит мой рюкзак, и в нем бутылка… Мы ее даже не распечатали!»
Голоса звучали сквозь тарахтение мотора. Глаза обжигал свет фар. Из треска возникали неприятные чужие фразы. За светом появились фигуры. Они показались ему плоскими, вырезанными из картона профилями.
Сквозь пальцы Ник разглядывал черный силуэт. Поразительно, но это была все та же женщина, та же самая, что впустила их в дом, только теперь и в темноте было видно: ей не шестнадцать и не семьдесят, а скорее всего, тридцать. Ножка обута в высокий сапог. Картонный черный силуэт повернулся, меняясь в объеме. Движение бедер, колыхнулась длинная черная юбка, из-под каблука выстрелил мелкий камушек. Только руки у нее были белыми — тонкие нежные пальцы — длинные согнутые полоски. Глаз не разглядеть, и он то ли вспомнил, то ли придумал их — миндалевидные, хитрые. Женщина сделала несколько шагов и остановилась прямо перед ним на расстоянии сильного вздоха.
— Дураки! — сказала она. — Нашли шпиона… — голос у нее был глубокий и ровный. — Это мальчик! Он с мамой приехал! Я устроила их в верхней комнате… Зачем вы его сюда притащили? — она обернулась. — Кретины, кто-нибудь выключите фары. А то все собаки сбегутся!
— Вы Тамара? — наконец отнимая от лица ладонь, спросил Ник.
Она удивленно посмотрела, кажется, прищурилась. Мужской голос отозвался с нарочитой хрипотцой (темный силуэт маячил где-то слева, хрустел сапогами у сейфа, Ник почти не видел говорящего):
— Александр велел допросить его! — Скрипнула тяжелая дверца. — И лучше всего прикончить!
Ник подумал, что это младший брат скульптора, рецидивист по имени Зураб. Хотя, судя по голосу, этому у сейфа было лет сорок, сорок пять, а Зураб из рассказов Миры совсем молодой и веселый, очень нежный, три года строгача отмотал и никак не изменился.
— Его зовут Зураб? — спросил Ник, обращаясь к женщине.