Страница 48 из 56
Довелось мне познакомиться с командиром дивизии. Днем на огневые пришел полковник Бровко. Вид внушительный, интеллигентный, на плечах плащ-накидка.
– Покажи, лейтенант, из чего по самолетам стреляют!
Я расчехлил орудие, рассказал о тактико-технических данных, показал прицел, крутанул штурвалы. Он попросил воды. Принес железную кружку. Полковник достал из кармана белую упаковку, высыпал порошок на язык и запил водой. Все летчики его любили, ласково называли батей. На самые трудные задания он всегда ходил вместе со своими полками.
Под Орлом продолжаются тяжелые бои. Передний край обороны пилоты узнают издали. Широкая полоса огня, пожаров, взрывов тянется по всему переднему краю.
Днем на батарею пришла машина. Из кабины вылез майор Л. Из кузова машины выпрыгивают девчата. Сбились стайкой, стоят, оглядываются, все в гражданском облачении: платьица, туфельки, беретики.
– Принимай пополнение, будешь их обучать! – скомандовал майор. Ничего смотреть не стал и ни о чем меня не спросил. Подошел вплотную, погрозил пальцем и добавил: – Смотри, не женись! – И погрузился в машину. Позвонили из штаба и приказали группу солдат направить на формирование новых частей. Сотни солдат прошли через мой взвод. Только подготовишь, выучишь, сроднишься с каждым, тут и провожать пора. Сколько и каких смелых ребят отправил в Сталинград? Ни одной весточки не пришло. Вот и сегодня надо назвать имена тех, кто должен выбыть. Как это казнит сердце. Как тяжело прощаться с друзьями. Обнялись, похлопали друг друга по плечу и пошли, закинув свой вечный спутник, вещевой мешок, за плечи.
Сегодня день особенный – вместе со снарядами пришла почта – газеты и письма. Из кабины выпорхнула сержант Валя Арно, наш комсорг части, ее приезду всегда рады. Девица очаровательная, черные кудри полощутся на ветру, огромные глазища источают такие флюиды, что я от страха свои глаза прячу. Не знаю, куда деваться.
Получил письмо от Амины. Письмо выполнено как граммофонная пластинка – архимедовой спиралью. Сколько времени надо потратить на такое сочинение? На душе моей радость несказанная. Сегодня буду ей писать ответ, если получится – то в стихах.
Со дня на день ждем новый приказ. Вперед, на Запад!
Сильно напирал немец, даже местами потеснил наши войска. Но пришел день и нашего наступления. Это была жестокая и кровавая битва, где целые дивизии таяли как свечи.
По узкой дороге среди минных полей в прорыв устремились наши войска. Дорога забита так, что ступить некуда. Машины, повозки, трактора с пушками. Длинная, нескончаемая вереница разномастных частей движется медленно. Наш батальон передвигается на машинах. Совсем стемнело. Впереди машина с начальником штаба Торопиным, в его руках маленький чемоданчик. Он усердно за собой ухаживает, любит всякие кремы, одеколоны и пудру. Над ним в управлении посмеиваются. Его машина в полной темноте нырнула в воронку, и бедный начальник вылетел из кабины со своим чемоданчиком на минное поле. Долго там ползал, собирая свою утварь. У меня в кузове боекомплект снарядов, на прицепе пушка. Водитель хороший парень, опытный, но устал зверски и утром задремал на спуске с крутого холма, хорошо, что я не спал, увидел, как машина на столбы пошла, схватился за руль. Секунды спасли нас.
Привезли нас к железнодорожному мосту, мою батарею и пулеметную роту Подоплелова сгрузили и приказали занимать позиции. Мост стратегически важный в направлении главного удара наших войск.
Речушка неширокая, метров двадцать пять, но глубокая. Развернулись на ее приподнятом левом берегу. Правый берег с небольшим перелеском притоплен. За перелеском на минном поле торчат сочные капустные кочаны. Инженерные работы закончили поздней ночью, и когда закатили пушки в орудийные дворики, все улеглись спать.
Капустное поле за речкой солдат раздражает, солдатская жратва надоела. Эх, капустки бы! Сергей Андреев достал лодку, прихватил с собой солдата и айда на другой берег. Идут, через проволочки-ловушки перешагивают. Вот уже поле рядом. И тут – вжах! Рвануло. Упали и ползут назад. Сергей весь в крови, ногу волочит, кровь по всему лицу, мочку уха оторвало, осколки в спине, в ноге и в заднице. Отвезли в санбат. Вынули хирурги немецкие жестянки из Сережки, подтолкнули его коленкой в зад, и нога его сама пошла.
Рано утром, с первыми лучами солнца, я направился на рекогносцировку местности. Надо своими глазами посмотреть окрестность огневых позиций. Тропка долго петляла вдоль речки, пока не вышла на проселочную дорогу, проходившую примерно в двух километрах от огневых позиций. Всю дорогу приходилось смотреть под ноги, чтобы не наступить на растяжку противопехотной мины. Местность вокруг красивая, пересеченная полями и оврагами, лугами и перелесками. Я полной грудью вдыхал неповторимую свежесть летнего утра. Дорога нырнула в долгий овраг, а потом поползла к лесу. Кругом тишина, ни одной живой души. И вдруг на дороге появилась женщина, еще не старая, но уже и не молодая. Увидела меня. Остановилась, затем бросилась бегом ко мне навстречу.
– Сынок, дорогой, милый, освободитель наш! – причитала она по-матерински, обнимала и целовала меня. К груди прижимает, сама плачет, слезы по лицу текут, стала гладить мои плечи иссохшими жилистыми руками, слез не утирает, приговаривает: – Вот наконец-то пришли, свои пришли, родные освободители.
Я никак не ожидал такой встречи и растерялся, не знал, как вести себя и что говорить ей. Во время жарких сражений все жители скрывались в лесу, а теперь стали выходить к своим домам. Вот я и оказался первым командиром Красной Армии на ее пути.
Здесь проходили тяжелые танковые сражения. Танкисты и пехота ушли далеко вперед. Я замялся…
– Простите, пожалуйста, ваши освободители уже на танках ушли далеко вперед…
Но она меня не слушала, смотрела на меня и расставаться не торопилась.
– Вот какая форма нынче у наших. Погоны. Красиво!
Все лицо ее светится радостью.
Поселок у реки скрылся, спрятался в заросших садах. Сказочный город-мираж, чудом уцелевший от огня, молчал от горя и скуки. Пустой и одинокий, ни человека, ни курицы, ни паршивой собачонки.
Противоположный берег реки высокий, и за ним уходящее за горизонт, ровное как стол, поле. На поле застыли стальные громады, свыше сотни танков, а может быть, и больше. Все они, и наши и немецкие, перемешались нелепо. Стоят бездыханные великаны с оторванными стволами орудий, с пробоинами в толстой лобовой броне, другие стоят как телеги со сброшенными на землю башнями. Одному танку снаряд угодил в дульную часть ствола, выходное отверстие разворочено. У многих машин перебиты траки, и их гусеницы распластались по земле. Сгоревшие в жарком пламени, все в дырках, стоят лендлизовские «шерманы», их много, очень много, и у всех одна участь. Среди них кое-где покоятся тридцатьчетверки. По всему полю между ними, словно пауки-крестоносцы, заснули приземистые, с черными крестами на боках, немецкие танки. Их тоже много. Сражение было адское, броня шла на броню. У реки окопы в полный профиль, это немецкая линия обороны. Землянки оборудованы капитально, устраивались, видимо, на всю жизнь, все продумано до мелочей. Полочки, крючочки, занавески. Кругом разбросаны записные книжки, письма, сотни фотографий. С них улыбаются счастливые молодожены, женихи и невесты, любимые подруги, ухоженные, разодетые дети. Сейчас вся эта человеческая память мокнет под дождем. Их владельцы – женихи, отцы, братья – сброшены в глубокий ров-окоп, который они так старательно сами себе вырыли на Орловской земле.
Над мертвым полем стоит тяжелый смрад пожарища. Ни дождь, ни роса, ни ночь, ни яркое солнце не могут с ним справиться. Наших танкистов похоронили на городском кладбище. На этом поле среди разбитых танков остался только один холмик, небольшой, сверху огрызок фанеры, на котором карандашом выведено: «Прощай, Костя!» Рядом лежит каска, а в ней кровь.