Страница 27 из 56
До моего сознания вдруг отчетливо дошло, что я могу стать легкой добычей немецкого снайпера и оставлю о своей жизни только след в виде зарубки на его винтовке. «Буду лежать до темноты, – решил я, – но удовольствие ему не доставлю. Посмотрим, у кого больше выдержки».
Я тоскливо посматривал на солнце, которому на небосводе предстояло пройти еще половину положенного пути, и прикидывал, сколько пройдет томительных часов до наступления спасительной темноты. Такое выжидание под палящими лучами солнца стало быстро меня тяготить. Я повернулся снова на грудь, стал поглядывать на канавку в ширину лопаты, наполовину заполненную тиной. Был единственный шанс безопасно добраться до пехотной траншеи: скатиться в канаву и проползти оставшиеся десятки метров в тине. Но воспользоваться данным шансом, когда дело касалось даже жизни, было недопустимо перед лицом пехоты и своего друга. В этот момент из-за бугра послышался тихий голос Алексея.
– Виктор, ты жив?
– Жив.
– Что случилось? Тебя ранило?
– Нет, решил дожидаться темноты. Мне этот бугор не преодолеть. Ты иди к своим. Меня не ожидай.
– Обожди ты, – уверенно проговорил Алексей. – Здесь подумать надо. До вечера оставаться нельзя, не выдержишь на солнцепеке. И десять раз убьют. Сейчас что-нибудь придумаем.
Ему на размышление потребовалось полминуты.
– Виктор, слушай меня внимательно, – раздался его голос. – Снайперы меня наверняка не видели, когда я полз до траншеи, а в меня стреляли, когда бросал пилотку. Сейчас им надо дать понять, что я ранен. Я махну бинтом, как будто делаю перевязку, отвлеку их внимание на себя.
Он разорвал перевязочный пакет, размотал бинт, и я увидел, как из-за бугра мелькнуло на мгновение белое.
– Порядок! А теперь я им мелькну гимнастеркой, надо укрепить их в мысли, что делается перевязка. Придется снять… Жалко, что продырявят. Но ничего, заштопаю в пехоте… Так, сделано. Теперь ты подтянись поближе, и на счет «три» я суну им гимнастерку уже подольше, а ты после выстрела собери все силы и прыгай через бугор. Только смотри не угоди на меня.
Бери левее. Не замешкайся! Тут верный расчет!
Я приготовился и лежал, как свернутая пружина. Дал знать об этом Алексею.
– Внимание! – раздалось из-за бугра. – Раз! Два! Три!
После выстрела снайпера я, согнувшись, прыгнул через бугор и распластался рядом с Алексеем на земле, всеми силами вдавливаясь в нее грудью. Никаких эмоциональных слов после этого не последовало, и мы сразу же поползли к траншее.
– Хорошо, что залег и отдохнул, – заметил Алексей уже по дороге, – а то мне одному пришлось бы возвращаться в роту. Смотрел и боялся за тебя.
Мы благополучно забрались в окоп и пошли по ходу сообщения. Обходя группу разговаривавших солдат, я услышал, как один из них восхищенно говорил своим товарищам о моем друге.
– Здорово «первый» работает, ничего не скажешь! Учитесь, как надо ходить!
Оказывается, за нашим продвижением из первой роты в окопы батальона внимательно следили десятки глаз. То, что продемонстрировал командир роты, немного скрашивало окопную жизнь в обороне и, наверное, частично предназначалось для них – учил, как надо ходить под огнем.
Я побыл в кругу друзей Алексея и отправился на наблюдательный пункт своей батареи, расположенный поблизости. Хлеб, масло и сахар – часть моего вчерашнего рациона свято хранилась. Хорошо подкрепившись, я договорился о своем дальнейшем обеспечении. Жизнь на наблюдательном пункте батареи, в боевых порядках пехоты мне показалась совсем тыловой. Примерно такой же вольготной и безопасной, какой она кажется человеку, приходящему с передовой на огневые позиции батареи, находящейся за три-четыре километра от линии фронта, или какой она представлялась мне, когда я в прошлом попадал с огневой позиции в тыл к хозяйственникам за двадцать-тридцать километров от противника.
Дело шло к вечеру, когда я отправился к Алексею. Пора было возвращаться в первую роту. Он сидел в кругу болельщиков, наблюдавших за игрой в домино. Забивали очередную партию «козла», а все окружавшие импровизированный стол – кусок доски на коленях сидевших – оживленно комментировали перестук костяшек домино. Солнце готово было скрыться за лесом, как вдруг впереди, в расположении противника, значительно правее места, где находился наш шалаш, раздался оглушительный взрыв тяжелого снаряда, после которого сразу же послышался пронзительный крик. Все болельщики и играющие тотчас откликнулись на это событие.
– Вот это новость! Прими, господь, душу еще одного фрица. Да нет, наверное, ногу или руку оторвало.
Соседи ударили из тяжелого. У нас таких систем нет. Они недавно неподалеку свой НП оборудовали.
– Там возле него сейчас куча собралась. А ну, слетай к ним на НП, скажи, чтобы просьбу уважили и еще пару в это место влепили! – распорядился один из командиров, кивая солдату и перемешивая костяшки домино.
– Можно не бегать, – заметил я, оценив взрыв и полученную из разговора информацию. – Это артиллерия большой мощности сделала проверку после аналитической подготовки данных. Обнаруживать себя не станут, чтобы не засекли звукометрические установки противника.
Все стали обсуждать, какие обстоятельства заставили притащить на наш участок фронта артиллерию Резерва главного командования (РГК). Мнения были разные. Весьма возможно, что выстрел специально предназначался для того, чтобы противник тоже поломал себе голову и сделал выводы, необходимые для нашего командования.
Как только стемнело, мы с Алексеем обвесились гранатами и заспешили к себе – в эту ночь могла начаться разведка боем, и надо было быть на месте. С нами пошли двое автоматчиков, которые отпросились навестить своих земляков в первой роте и заодно сопроводить нас.
Разведгруппа спланировала провести операцию после наступления полуночи. В нашем шалаше состоялось последнее короткое совещание, в котором приняли участие и мы. Командир разведгруппы отдавал указания, напомнил еще раз, что после десятого снаряда должен последовать бросок при всех обстоятельствах. Разведчики знали свое дело, и слова «действовать решительно», «дерзко» не произносились. Алексей отправил двух своих солдат предупредить всех, чтобы тоже были готовы на случай, если короткая операция разведчиков перейдет в затяжной ночной бой. Шалаш быстро опустел.
Мы с Алексеем на некоторое время остались вдвоем.
В этот момент в шалаш не вполз, а буквально ввалился тот самый солдат, который вчера вызвался допрашивать пленного.
– Товарищ старший лейтенант, – быстро заговорил он, обращаясь к командиру роты, – я тут поблизости дожидался, когда все разойдутся. Разрешите, я пойду залягу, на всякий случай, в сторонке с ручником, место хорошее выбрал. Ребята в разведке как будто надежные, сам беседовал, но как бы чего не вышло.
– Иди! Только чтобы ни одна душа не видела!
– Есть!
Солдат, как полевая мышь, вынырнул из блиндажа.
– Помочь, что ли, хочет? – осторожно спросил я, проверяя возникшую у меня мысль. – Вроде договорились, что сами брать будут.
– Помочь… на случай, если фрицы нашего языка брать будут, – серьезно и тихо ответил Алексей. – Разведчики ходили по боевым порядкам пехоты и все видели. Еще неизвестно, где может оказаться язык, за которым направился целый табор, да еще с пушкой, – у нас или у них. Если что… надо помочь и тем и другим, чтобы язык никому не достался.
Он замолчал и посмотрел в мою сторону. Я почувствовал, что это был тот самый момент, когда требуется мое слово по поводу ситуации, над которой я уже сам задумывался.
– Правильно! – запросто сказал я и положил руку на его колено. Он легонько, по-дружески коснулся моего плеча.
– Если что со мной… Ты тоже… Не раздумывай!
– И ты тоже…
Мы договорились такими фразами и доверили друг другу свои жизни.
Наши жизни были спаяны с теми квадратными метрами земли, которые мы оберегали, с теми людьми, которые на ней находились, и мы не собирались отдавать во власть случая ни то, ни другое. Надо было быть предельно предусмотрительным. Здесь в плен могли утащить каждого запросто. И трудно было даже представить всю тяжесть последствий этого не только для зазевавшегося, но и для всех.