Секрет политшинели

Оглядев себя в зеркале, Папа Шнитов припустился бежать на второй этаж. Встретив по дороге бойца из своей роты, он пригнул голову и пробежал мимо, еле ответив на приветствие. Боец его не узнал. Это, с одной стороны, обрадовало Папу Шнитова, с другой – укрепило в принятом решении. Благополучно добравшись до своей комнатушки и заперев дверь, он стал лихорадочно сбрасывать новые «доспехи». Через несколько минут на нем была его обычная одежда – пилотка с потемневшим от пота низом, хлопчатобумажная гимнастерка, такие же штаны с двойными наколенниками, кирзовые, изрядно стоптанные сапоги.

В этом, как говорили в старину, своем виде он и отправился в политотдел дивизии. На душе у Папы Шнитова, когда он шел по Международному проспекту от здания института, где стоял его полк, в сторону Большой Кузнецовской, было спокойно. Он был самим собой. А бояться грозного начальника ему нечего. Он знал, что во всем честен. И не только внутренне – это уж само собой, но и внешне. Теперь, после того как сбросил с себя маскарадную одежду, он и вид имел честный. Такой, какой как уж есть. Такой, какой у всех его товарищей по должности и по работе – у фронтовых политруков, или, как их стали называть, замполитов.

Полковник Хворостин, которому Папа Шнитов доложил о своем приходе, был обескуражен его видом.

– Ты же меня зарезал без ножа! – ахнул он, обхватив голову руками. – Как же я тебя в таком виде предъявлю дивизионному комиссару?!

– А чем у меня плохой вид, товарищ полковник? – недоумевал Папа Шнитов. – Я же с настоящего фронта, а не с того, который под Алма-Атой на кино снимают… Ну а если не гожусь, предъявите вместо меня артиста. Роль он лучше меня сыграет.

– Но я же приказал тебе одеться в новое обмундирование! Почему не выполнил приказ?! – продолжал кипятиться полковник.

– Приказ я выполнил… Как это можно приказ не выполнять?!

– Вот именно!

– Я все новенькое надел, товарищ полковник. И даже в зеркало погляделся. Хорошо, что никто меня в таком виде не узнал. Конфуз сплошной. Карикатура! На улицу нельзя было показаться. Пришлось скинуть все это. О чем вам и докладываю.

Полковник Хворостин живо представил себе Папу Шнитова в виде военного щеголя и невольно улыбнулся:

– Ну, шут с тобой. Может, и верно так лучше. Иди этажом выше, в квартиру, где инструкторы живут, и жди вызова.

В верхней квартире, где в помещениях для инструкторов собрался чуть ли не весь политсостав дивизии, Папа Шнитов пробыл часа полтора. До приезда инспектора в квартире было шумно. Все говорили, курили. За столом в большой комнате резались в домино… Когда Л. приехал и зашел к полковнику, разговоры почти прекратились и домино со стола исчезло. Из нижней квартиры сюда стали подниматься какие-то невидимые волны, подобные тем, которые проникают в институтские коридоры из-за дверей аудиторий, где проходят трудные экзамены, и которые превращают в тихих пай-мальчиков и девочек даже самых шумных студентов.

Поднявшийся к инструкторам адъютант полковника Хворостина сказал полушепотом:

– Папа Шнитов, тебя вызывают.

Все офицеры разом вскочили и стали наперебой напутствовать своего товарища.

– Держись, Папа Шнитов!

– Не испорть картину!

– Ни пуха ни пера!

– Главное – не бойся!

– А чего мне бояться? – спокойно улыбнулся Папа Шнитов. – Дальше фронта не пошлют. Из мужиков не выгонят.

Через несколько минут он входил в кабинет полковника и докладывал:

– Товарищ дивизионный комиссар! Старший лейтенант Шнитов явился по вашему приказанию!

Л., сидевший в кресле за письменным столом полковника, блеснул на него сталью серых глаз и сказал:

– Ясно. Садитесь.

Папа Шнитов опустился на стул перед столом и бросил на полковника Хворостина взгляд, означавший: «Вот видите, он и внимания не обратил на мою амуницию».

Полковник, сидевший возле торца стола, по правую руку от инспектора, отвел глаза и, как показалось Папе Шнитову, вздохнул. Несколько минут длилось молчание. Инспектор листал личное дело замполита Шнитова. Папа Шнитов успел за это время внимательно рассмотреть Л. Человек как человек. Темные с проседью волосы чуть вьются. Лоб невелик. Нос тоже. На коверкотовом френче ордена Красного Знамени. Целых три штуки!

Наконец Л. снова поднял глаза.

– Так вот, товарищ Шнитов, мне тут ваш начальник про вас чудеса рассказывал. Таких вы результатов добились в политико-воспитательной работе, что хоть на выставку вас отправляй… Доложите, как вы добились таких успехов.

Папа Шнитов улыбнулся еще шире, чем улыбался до этого, и сказал:

– Секрет политшинели.

– Что?! – спросил дивизионный комиссар. – Что вы сказали?

– Я говорю – секрет политшинели… Но от вас, товарищ дивизионный комиссар, я никакого секрета делать не буду…

– Нет, вы мне объясните, – обратился Л. к полковнику Хворостину, – что он несет? Он же не понимает, что говорит!

– Это у него поговорка такая, – пояснил полковник.

– Тем хуже, если это не оговорка, а поговорка! Значит, он эту чушь постоянно повторяет? Так, что ли?

– Повторяю иногда, – признался Папа Шнитов.

Он никак не мог взять в толк, почему слова, которые он и в самом деле повторял перед многими людьми, так рассердили инспектора.

Папа Шнитов посмотрел на полковника, но ничего, кроме растерянности, в его глазах не увидел. Лицо полковника было белее снега. Кадык у него двигался вверх и вниз.

– Не придавайте значения, товарищ дивизионный комиссар, – вымолвил с трудом полковник Хворостин.

– Ах, не придавать значения?! – На лице инспектора появилась усмешка. – Это, видимо, ваш излюбленный метод руководства, полковник, – «не придавать значения»!

Л. нагнулся к личному делу Папы Шнитова, быстро перелистал его и, найдя то, что искал, поднес дело чуть ли не к самым глазам полковника.

– Вот рапорт старшего лейтенанта Горбачева на ваше имя. Он перечисляет здесь различные проступки своего коллеги Шнитова. А вот резолюция, наложенная на рапорте. Подпись, правда, неразборчива.

– Моя здесь подпись, – не заглядывая в дело, сказал полковник.

– И что же вы тут начертали? Разбираете?

– Разбираю. «Не придавать значения».

– Вот и я говорю: не придавать значения фактам – ваша система.

– Разрешите доложить, – полковник поспешно встал. Поднялся с места и Папа Шнитов. – Я усмотрел в этом рапорте личные счеты. Рапорт написан офицером, который сам хотел занять должность замполита той самой роты, куда был назначен старший лейтенант Шнитов.

– А какое это имеет значение, – спросил инспектор, – личные тут счеты или не личные? Факты, изложенные в рапорте, вы проверили?

Полковник молчал.

– Ясно, не проверили… Шнитов!

– Я!

– Где живет ваша мать?

– Жила в Ленинграде.

– А где она сейчас?

– Умерла в тысяча девятьсот тридцать третьем году.

– И это ясно. Значит, старший лейтенант Шнитов дважды в месяц навещал старушку на том свете? И вы это знали, полковник.

– Никак нет. Я не знал…

– Нет, вы знали. В рапорте ведь об этом написано. Значит, знали, но решили «не придавать значения» тому, что старший лейтенант Шнитов водит вас за нос.

Полковник молчал.

– Я же не для себя, – начал было Шнитов. – Я – чтобы бойцам своим помочь и семьям…

– Потом будете оправдываться! – оборвал его Л. – В рапорте сообщается, что вы занимались самым настоящим очковтирательством.

– Вот уж никогда.

– Занимались! Всех бойцов, до единого, в письмах к их родственникам охарактеризовали как лучших в роте солдат. В число лучших попал и такой нерадивый солдат, как некий Пантюхов…

– Пантюхов погиб за Родину, товарищ дивизионный комиссар. Значит, он герой, как и все, павшие в бою, которым в каждом приказе Верховного главнокомандующего воздают славу!

– Прекратите демагогию, Шнитов! Было это или нет с письмами?!

– Было… Я хотел как лучше…

– Чего вы добивались таким образом – это понятно. Хотели задешево нажить у солдат авторитет добренького дяди! И это вам удалось! Знаете небось, как вас все кличут, в том числе и рядовые? «Папа Шнитов»! Докатились! Это называется политработник! В армии! Во фронтовой обстановке! Для чего политработникам даны воинские звания?! Чтобы солдаты их в глаза и за глаза называли «дядя Федя», или «милый Вася», или «Папа Шнитов»? Как во дворе?! И вы это тоже знали, полковник.