Секрет политшинели

Была и третья точка зрения. Некоторые истолковали открытость и доброту старшего лейтенанта по поговорке «мягко стелет, да жестко спать».

– Учли, что рота наша трудная, что поприжать нас надо с подходом, вот и прислали хитрого и опытного политработника. Погодите, влезет он каждому из вас в печенку – вот тогда он себя покажет! – раздавались голоса.

Именно такой разговор происходил вечером после отбоя в темноте землянки первого отделения стрелкового взвода. Речь на этом лежачем собрании держал ефрейтор Нонин. Сам он отнюдь не думал, что замполит Шнитов «работает под простака», а на самом деле хитер и коварен. Нонину, как всегда, захотелось дать подходящую историческую справку.

– Дело было в Ватикане, – начал он. – В веке приблизительно шестнадцатом. Помер тогдашний папа – Пий. Номера не помню. Был этот Пий очень суров с подчиненными, со своими кардиналами. Гонял их с утра до вечера. Кадила заставлял чистить до блеска. Следил, чтобы подворотнички у всех чистые были подшиты, чтобы у каждого тонзура, то есть проплешина на макушке, была чисто выбрита и бархаткой начищена. И чтобы головные уборы – скуфейки-тюбетейки – правильно были надеты: на четыре пальца от бровей, а не набекрень и не на глаза надвинуты…

– Как старшина роты! – раздался в темноте озорной голос.

– Во-во! – согласился Нонин, который сознательно оснащал свой рассказ словечками военного быта, хорошо знакомого его слушателям. – Так вот, когда этот Пий помер, кардиналы решили – баста! Довольно с нас дисциплинки! Изберем теперь в папы самого из нас тихого и добренького. Такой среди них как раз имелся. Некий Сикст. Спокойный кардинал. Мухи кадилом не зашибет, слова поперек никому не скажет. Собрались кардиналы после поминок по Пию на свой конклав…

– На що? – спросил Охрименко.

– На закрытое собрание. Конклав называется. Запирали их нижестоящие попы снаружи в отдельном доме, чтобы они во время выборов ни с кем не имели никакого общения.

– А при чем тут замполит Шнитов? – спросил ближайший сосед Нонина.

– А вот при чем. Не успели кардиналов запереть, как они сразу же тихоню Сикста и выбрали. Все как один проголосовали. Только этот кардинал Сикст стал папой Римским – как он вскочит на стол, как затопает ногами, как заорет на своих бывших товарищей: «Ах вы такие-сякие, немазаные! Вы что же это, мать вашу богородицу, легкой жизни захотели?! Дисциплинка вам не по нутру?! Да я вас всех, в отца и сына и святого духа, в бараний рог!..».

– По три обедни вне очереди, – хихикнул сосед Нонина.

– И без увольнения до хороду Рыму, – пробасил Охрименко.

– Вот-вот, – продолжал рассказчик. – Поняли кардиналы, какого папаню себе на шею посадили. Только поздно было. Стал этот Сикст – номера тоже не помню – самым зверским Римским папой из всех возможных.

– Теперь понятно, к чему этот рассказ, – сказал кто-то и зевнул.

– То-то, – ответил Нонин. – История – она учит…

Пересуды о новом замполите прекратились довольно быстро. Стало очевидно, что он именно таков, каким и показался с первого взгляда – открытый и по-настоящему добрый человек, далекий от иезуитства и притворства. Трудно сказать, кто первым окрестил его прозвищем Папа Шнитов. Факт тот, что буквально все – и бойцы, и командиры – немедленно и прочно его усвоили. Солдаты, конечно, так к нему не обращались. Устав удерживал их от этого. Кое-кто иногда проговаривался, и обращение по прозвищу нет-нет и срывалось с языка. А известный снайпер – казах Бозарбаев – обращался к замполиту только так: «Товарищ Папа Шнитов».

– Кто сказал, так нельзя? Почему нельзя? – искренне недоумевал он, когда товарищи делали ему замечание. – Плохой человек так говорить нельзя. Хороший человек обозвать «отец» – очень даже пожалуйста.

В расположении роты нередко можно было слышать громкий голос связиста: «Папу Шнитова вызывает «Янтарь»! Разыщите Папу Шнитова – «Третий» на проводе!» Капитан Зуев, довольно скоро потеплевший к новому замполиту, сказал как-то раз перед строем роты: «С такими вопросами обращайтесь к Папе Шнитову». Сам начальник политотдела полковник Хворостин, направляя инструктора в энский полк, говорил: «Обязательно побывайте у Папы Шнитова».

С приходом нового замполита неблагополучную роту словно подменили. Не стало ЧП. Трудно сказать – было ли это его заслугой или сама собой закончилась полоса невезения, но факт остается фактом.

Сначала изредка, а потом все чаще и чаще роту стали похваливать. В «дивизионке» появилось сообщение об успешных боевых действиях подразделения капитана Зуева. Затем в армейской газете напечатали групповой снимок. Улыбающийся Папа Шнитов был изображен в окружении улыбающихся бойцов. Подпись гласила: «Политбеседы в подразделении, где замполитом старший лейтенант Шнитов, проходят интересно и живо». В донесениях офицеров штаба дивизии и армейских служб замелькали оценки: «Хорошая боевая подготовка», «Примерная дисциплина», «Образцовое санитарное состояние»…

Папу Шнитова то и дело спрашивали, как ему удалось добиться таких результатов. В ответ он хитро улыбался, поднимал палец и сообщал: «Секрет политшинели».

Происхождение этого забавного выражения было таково. В госпитале в одной палате с Папой Шнитовым лежал начальник разведки дивизии майор Николай Максимилианович Гамильтон. На Ленинградском фронте, в составе которого служило немало ученых, писателей, деятелей искусства, удивить образованностью было трудно. Но Гамильтон удивлял. Знаток отечественной и всеобщей литературы, владеющий несколькими языками, экономист по образованию, Николай Максимилианович даже на людей, искушенных в гуманитарных науках, производил впечатление человека, который знает все.

Папа Шнитов смотрел на людей образованных с величайшим уважением. Он жадно вслушивался в рассказы Гамильтона о великих писателях и их героях, о великих ученых и их открытиях, об экономических пружинах движения истории…

Когда койка возле Николая Максимилиановича освободилась, старший лейтенант Шнитов перебрался к нему.

Простецкое добродушие Шнитова и прикрытая грустной иронией мягкость Николая Максимилиановича имели одну основу – и тот, и другой с искренней доброжелательностью относились к людям. Позднее, когда раны у обоих стали заживать и на горизонте замаячила разлука, Гамильтон посоветовал Папе Шнитову, которому предстояло попасть в политрезерв фронта, попроситься оттуда в дивизию, где он, Гамильтон, служил. Старший лейтенант так и сделал.

Как-то раз во время разговора в госпитальной палате Николай Максимилианович употребил выражение – «секрет Полишинеля». Шнитов именно так эти слова и расслышал, но решил, что Гамильтон произносит их неточно и что надо говорить – «секрет политшинели». Тогда в этих словах был, с его точки зрения, прямой и ясный смысл, а при гамильтоновском произношении они смысл теряли. «Секрет политшинели», по убеждению Шнитова, это то, что положено знать только посвященному в данное дело политработнику. Гамильтон, допускал Шнитов, как беспартийный мог и не разбираться в столь профессиональном выражении, а потому и произносил его неверно.

И вообще Шнитову давно казалось, что его новый приятель говорит по-русски не совсем правильно, на иностранный манер. Не «дисклокация», как привык говорить Шнитов, а «дислокация», не «прецендент», а «прецедент», не «шофера», а «шоферы», не «алло», а как-то совсем чудно – «альоу»… Ему, разумеется, не приходило в голову поправлять Николая Максимилиановича, но себя он не давал соблазнить «заграничным» произношением и продолжал выговаривать подобные «спорные» слова и выражения по-своему.

Так и не узнал тогда старший лейтенант Шнитов, что Полишинель – это имя веселого героя народных представлений, популярного в европейских странах в эпоху Возрождения. Полишинель, родной брат русского Петрушки, обличал сильных мира сего – правителей и богатеев, но «по секрету» от них. «По секрету всему свету», то есть на весь зрительный зал или на весь столпившийся на площади народ. Отсюда и пошло – «секрет Полишинеля», то есть секрет, известный всем.