Страница 27 из 53
– Короче, давай так: если расскажешь правдиво, без всякой утайки, где ты был, зачем отлучался, если ни вот столечко не соврешь, – полковник показал пальцами некую самую малость, – твое счастье. Если хотя бы чуть-чуть сфальшивишь, пеняй на себя. Тогда давай… К прокурору, в трибунал. Там ври сколько хочешь, если, конечно, тебе это дозволят… Понял, что я сказал?
– Так точно, товарищ полковник.
В голове моей мелькнул луч надежды. Для меня открылся спасительный выход. Почему бы мне не сказать ему правду? Да я с удовольствием! Кроме факта моей самовольной отлучки, я ведь ничего дурного не совершил и даже в мыслях не имел… А сам этот факт полковнику известен… Я уже раскрыл было рот… Но тут вдруг неожиданная мысль, будто тормоз, легла на мой язык. «Он же не поверит моему рассказу, – подумал я. – То, что я собираюсь говорить – как вчера после обстрела города провел день в тревоге, как потом колебался на каждом отрезке пути, ехать дальше или завернуть назад, как наконец решился «слетать» туда и обратно, – прозвучит фальшиво. Слишком уж все это будет выглядеть благостно, слишком невинно». Было ясно, что полковник ждет от меня правдивого признания в чем-то предосудительном. Мне показалось, что я угадал, какого именно признания он от меня ожидает… И я стал сочинять.
– Ехал я тут на днях на велосипеде. Под вечер. В свободное время…
– Видел. Гонял ты тут мимо окна. Делать тебе нечего. Дальше.
– Доехал до Средней Рогатки. Хотел уже завернуть обратно, как вдруг вижу – женщина идет…
– Так я и знал! – воскликнул полковник, ударив по столу протезом в черной перчатке, который для этого сначала приподнял другой рукой. – Ох, молодежь, молодежь! Стоило на три километра от передовой отойти, и как будто уже войны нет!.. Ну, дальше.
– Проехал я немного с нею рядом. Заговорил. Потом слез с велосипеда. Прошелся с ней немного.
– Что за женщина?
– Гражданская.
– Возраст какой?
– Не молодая уже, лет двадцать пять.
– Старуха, значит. Интересные у тебя понятия!
– Ну, разговорились. Когда стали прощаться, она меня к себе пригласила. Как раз на вчерашний день. Недалеко тут живет, на Международном проспекте. «Приходите, – говорит, – я буду дома одна. Подруга уйдет на работу».
– Довольно откровенно.
– Стал я вчера с утра думать, как бы съездить. Хотел отпроситься у командира полка. Стыдно было для такого дела отпрашиваться.
– Да уж. Не очень красиво.
– Понял я, что язык не повернется… Ну и отправился без разрешения. Надеялся, что обернусь незаметно. Раз-раз. Туда-сюда, и все…
– «Раз-раз», «туда-сюда» – ну и выражения! Это он первый раз к женщине едет! Что взял с собой?
– Хлеба. Масла брусок. Банки всякие – сгущенку, колбасу… Ну и спирта бутылочку.
– Ну, правильно. Дальше что?
– Поехал. Приехал. Поднялся. Постучал. Звонок не работает. Она дома была. Открыла. Здравствуйте, говорит. И я поздоровался…
– Зачем эти мелочи?!
– Она скатерть на стол постелила…
– Неужели скатерть? – полковник иронически улыбнулся.
– Да, – сказал я нетвердо, испугавшись, что говорю что-то не то.
– А что же можно еще на стол постелить? Простыню, что ли?! Зачем такую чепуху рассказывать?! Дальше!
– Поставила она стопки. Селедка у нее была карточная…
Я видел, что полковник опять хмурится, но никак не мог обойтись без подробностей, предчувствуя, что скоро именно с подробностями меня и затрет.
– Сели, значит, за стол. Выпили по стопке спирта.
– Неразведенного?
– Да. Запили водой.
– Потом что?
Перейти к этому проклятому «потом» я никак не мог. Рассказ мой безнадежно забуксовал около стола.
– Потом еще по одной стопке выпили.
– Ну?
– Потом по третьей…
– Ты что, алкоголик, что ли? – с удивлением посмотрел на меня полковник.
– Я?! Нет, что вы! Я в рот не беру… Это я тут для храбрости…
– Ну и помогло? Расхрабрился?
– Еще как! Я такую речь произнес…
– Речь? Какую еще речь?!
– Насчет тяжести войны. О чувстве одиночества. Не хватает, мол, женской ласки. А сколько проживешь на свете, и не знаешь…
– Ну и ну! До чего убогая у тебя фантазия! – воскликнул полковник, не подозревая, как метко попадали в точку его слова. – «Ах, какой я бедненький, несчастненький, как мне на войне тошно, пожалейте меня, мадам…». И это боевой офицер! Тьфу! Неужели тебя с души не воротило такие речи произносить?!
– Конечно, дурацкие слова. Теперь я понимаю… А тогда под влиянием спирта…
– А она все это радостно выслушивала?
– Так ведь тоже под влиянием спирта…
– Ах, так. Ну да… Потом что?
– Потом она ко мне подошла. Стала меня обнимать… Произнося эти слова, я понимал, что возвожу напраслину на выдуманную мною женщину, но иначе никак не рассказывалось.
– Она? Сама первая? Видно, изголодалась по ласке… – полковник понимающе и сочувственно покачал головой. – Ну и что же? Женщина-то хорошая была?
– Не помню. Все как в тумане было… Из-за спирта, наверное.
– Ну и недотепа же ты, Мухин! Разве можно было столько пить? Полстопки – не больше. Учти на будущее.
– Слушаюсь, товарищ полковник.
– Продолжай.
– Ну потом мы с ней опять за столом оказались и опять по стопке выпили.
– Нет, ты все-таки алкоголик, – сказал полковник. – Я прикажу за тобой последить!
– Потом я попрощался и поехал в часть.
– Так скоро? «Мавр сделал свое дело – мавр может уходить». Так, что ли?
– А как же еще? Я и так вон в каком положении оказался… А если бы еще дольше отсутствовал… Нет уж… Я ей прямо сказал: «Извините, у меня служба. Я из-за вас, возможно, буду иметь большие неприятности».
– Скажите, пожалуйста! Она же еще и виновата?! После всего, что было, сделать женщине такое заявление – это свинство! – полковник решительно встал.
– Из песни слов не выкинешь… – смущенно пролепетал я.
– Ладно, песенник. Все рассказал?
– Все.
– Хорошо. Теперь меня послушай.
Я молча вытянулся.
– Нехорошо. Все нехорошо! Службу нарушил. Вел себя со своей знакомой некрасиво. И выслушивать все это неприятно. Но надо было. Я твердо решил – начнет врать, пусть получает что заслужил… Твое счастье, что рассказал правду… Ладно, шут с тобой… Иди к командиру полка и доложи, что выезжал в город по моему разрешению… А потом быстро в роту. Дивизия скоро на передовую выходит. Смотри, в бою не подкачай!
– Есть, товарищ полковник! – воскликнул я, не помня себя от радости. – Не подкачаю, будьте уверены! Разрешите идти?
– Иди.
Прежде чем взяться за ручки двери, я повернулся и спросил:
– А если командир полка начнет спрашивать, где я был, все так и рассказать?
– Ты что, с ума сошел? – полковника так поразил мой вопрос, что он даже откинулся немного назад. – У тебя есть родственники в городе?
– Мать…
– Вот и скажешь, что к матери ездил!
РОКОВАЯ ОШИБКА
Рассказ
Дело было на Ленинградском фронте летом 1942 года. Штаб нашего укрепрайона находился в селе Рыбацком. Это считалось глубоким тылом – до немцев было километров пять-шесть. В одном из домов поселка находилась наша командирская столовая. Как-то раз дали нам па завтрак овсяную кашу. Овес был неободранный, поэтому острые шелушки и «усики» обдирали горло.
На обед нам дали суп из того же овса, на второе – овсяные котлеты, а на ужин – из такого же овса пудинг. На другое утро овсяный пудинг был приготовлен на завтрак. На обед нам сварили суп с овсяными фрикадельками, на второе дали овсяную кашу, на ужин овсяные котлеты. То же повторилось и на третий день.
Войдя в столовую, начхим нашего укрепрайона, вместо того чтобы с нами поздороваться, громко заржал. Все рассмеялись.
Вообще-то на нашем Ленинградском фронте насчет еды привередничать не привыкли. Слишком памятна была первая блокадная зима. Но ведь тою же зимой по ледовой Дороге жизни подвезли немало продовольствия для осажденных. А весной и летом продукты стали регулярно доставлять по Ладоге на баржах и кораблях. Паек, положенный бойцам и командирам, выдавали по полной норме, как на Большой земле. А тут вдруг – один овес… Мы не могли понять – в чем же дело?