Страница 47 из 52
Ко мне все обращались за справками. Скажем, война. Новые города. Я знал. История – тоже. Как-то разговорились о царях. Я всех перечислил. Да неужели столько было царей? Или сострили: давно бы надо революцию сделать, не надо бы тогда царей учить».
Не скрывал писатель и тщеславных помыслов автобиографического героя: «хотел подружиться с Алексеевым. Быть прожигателем жизни». «Я завидовал Перову, Кошкареву. Сразу попали на видную работу».
Повесть задумывалась как откровенно исповедальная. На своем примере Абрамов хотел поведать о трагедии военного поколения, которое верило и в догмы социализма, и даже в праведность судов и следствий. Такой самокритичный и исповедально-полемичный характер носит заметка от 22 ноября 1964 года под ироничным названием. «Из моих записок можно подумать, что я подозревал кого-то из моих коллег в преднамеренной жестокости или что я тогда понимал все то, что потом называли бериевщиной.
Нет, хвастать не буду, хотя бы и лестно.
В общем-то, я не задумывался о противоестественности всего этого. Так, может быть, жалость просыпалась свободного человека к заключенному. И только.
И еще мне ужасно не нравились формулы: клеветал на советскую власть и т. д. А человек (в том случае, когда освободили) приехал из колхоза. И сказал: плохо в этом колхозе. Жрать нечего. И я сам знал, что и в нашем колхозе жрать нечего.
И еще в опыте у меня было то, что арестовывали колхозников в 30-е годы. За что?
Тогда я в лучшем случае допускал несправедливость по отношению к отдельным людям.
Это теперь многие уверяют, что они уже тогда все понимали. Нет, я не понимал. И если и оказывал какое-то сопротивление системе (освобождение), то шел наощупь. Повинуясь какому-то инстинкту, врожденному, что ли, чувству справедливости».
О том, что Абрамов «способствовал спасению людей», добивался освобождения невиновных, свидетельствуют не только черновые заметки, но и запись, полемическая, в дневнике 16 ноября 1976 года:
«Я никогда не отказывался от службы в контрразведке, хотя это и пыталась кое-какая писательская тля использовать против меня. Мне нечего было стыдиться. Не поверят: а я ведь освобождал».
Другая дневниковая запись (8 мая 1975 года) подтверждает, что на него было заведено «дело». «Там, в деле, были собраны все мои “левые” высказывания. Например, как, выходя из Дома офицеров вечером в воскресный день, я говорил: “Ну, опять начинаются черные дни”».
Вместе с тем, осмысляя прошлое, Абрамов хотел рассказать и о своих ошибках, о том, что у него был «грех на совести». Он собирался поведать о двух драматических случаях, когда по его вине (пусть даже невольно), по его неопытности и под нажимом начальства арестованные получили больший срок наказания, чем другие. Суть происшедшего конспективно изложена в заметках от 22 января и 31 декабря 1967 года.
Горестные уроки не прошли даром. Расследование по делу брянского партизана Абрамов провел, можно сказать, героически, жертвуя своим положением, рискуя даже жизнью. Это «дело» и должно было стать сюжетной основой задуманной повести. Первоначально писатель даже называл ее «Дело №». Речь шла о гибели партизанского отряда под Брянском. Кто-то в отряде оказался провокатором и выдал отряд немцам. По этому делу был арестован молодой брянский партизан. Единственной уликой были его письма к жене, тоже участнице партизанского отряда, которая осталась в живых. Расследование было начато в Вологде. Дело было на учете в Москве, где ему придавали особое значение. Для завершения следствия дело было передано в Архангельск и поручено Абрамову.
В процессе работы над повестью реальные события, поступки, переживания и сомнения молодого следователя, естественно, могли корректироваться, обрастали новыми деталями и подробностями. В заметках подчас невозможно отделить подлинные события и детали от художественного вымысла.
В первых набросках, сделанных в феврале – марте 1958 года, преобладают заметки, связанные с любовной линией, – увлечение молодого следователя Фаиной, их личные и служебные взаимоотношения. Тогда же писатель перечислял возможных действующих лиц из числа сотрудников контрразведки, намечал некоторые сцены и подробности из быта и нравов контрразведчиков. В те дни он много думал о построении повести, о сюжете, последовательности событий.
Для примера привожу с небольшими сокращениями наиболее подробный сюжетный план, составленный 7 марта 1968 года.
«Сюжет
О Фаине.
О себе.
Вызов к генералу. О генерале. О Васильеве.
Знакомство с делом. Захвачен. Радужные перспективы.
Поездка за город. Портреты сослуживцев. Странное поведение Фаины.
Назавтра – знакомство с делом. Вызов подследственного. Отказ от показаний.
О психологии следователя.
Снова вчитывание в дело. Запросы. Кошкарев.
Снова допрос. Пощечина.
Васильев нажимает. Дело на учете Москвы.
Дежурю вместо Алексеева. В кабинете Васильева и генерала.
Снова допрос. Важно – успех. Было уже освобождение. Это путь к завоеванию Фаины. Я подозревал, что, как она ни хорошо ко мне относится, но чины ей небезразличны. А тут орден и пр.
Снова допрос. Поколеблен.
Вызывает Васильев. Сообщает: везут арестованную жену. Я вынужден сказать о ходе следствия. Васильев угрожает: мхи.
Встреча с женой Григория. Я потерял всякую веру. Из следователя превращаюсь в адвоката.
Как доказать свою правоту? Запрос через Кошкарева в Брянскую область – нельзя. Я иду на риск. Проверяю письма. Ура! Бегу к Васильеву.
Из Брянской области протест. Срочно в Вологду. Задержать.
У Фаины опять прилив внимания. Мои дела в гору.
Арестован шпион.
Надо увидеть Фаину. Новое потрясение.
Исповедь шпиона.
Расставание с Григорием и женой. Смотрю, как они уходят – и все прочь. Опять холод. Стреляюсь?»
Однако замысел повести далеко не сводился к изложению истории расследования запутанного дела. В ходе следствия герой не только распутывал дело, не только выяснял, кто подлинный преступник, он обретал истинные представления о жизни и людях.
О такой направленности повести свидетельствуют заметки 1958 года. 20 февраля Абрамов решает: «Повесть о следователе назвать “Кто он?”» И тут же разъясняет смысл найденного названия: «Кто он – этот вопрос относится не только к агенту, но и к другим лицам (Васильев, генерал, следователь и т. д.)».
Тогда же была сформулирована другая важная проблема, выражающая суть нелегкого прозрения героя: «Крушение прямолинейных оценок и представлений о жизни, о людях».
После 1958 года, когда определились основные события и сюжетная канва, Абрамов почти ежегодно вновь и вновь обращался к задуманной повести. Особенно много важных заметок было сделано в 1964, 1967, 1969 и 1976 годах. Именно тогда он углублял и обострял мысль о трудностях праведной борьбы и нравственной победы человека.
Стоит заметить, что обострявшаяся мысль Абрамова о необходимости в любых условиях оставаться верным голосу совести и справедливости несомненно связана с его личным опытом, с его писательской судьбой. Ведь именно в 1963–1976 годы его талант и нравственная взыскательность (что, замечу кстати, неразделимо, как бы ни мудрствовали сегодняшние теоретики, отрицающие подобную связь) подвергались испытанию в столкновении с цензурой и тенденциозной критикой. «Вокруг да около», «Две зимы и три лета», «Пелагея», «Деревянные кони», «Пути-перепутья» – все эти книги были выстраданы автором и до, и после их появления в печати. Повесть «Кто он?» вырастала не только из впечатлений военных лет, она вбирала опыт социально-нравственных, исканий писателя в 1960–1970-е годы.
С годами Абрамов все больше и больше искал разгадки происшедшей с нами трагедии не только в тоталитарной системе, но и в поведении, психологии, уровне сознания каждого человека. Он все чаще думал о том, какие стремления и потаенные помыслы руководят поступками людей, что помогает и что мешает каждому из нас жить по совести и справедливости. Эти вечные, наиглавнейшие и каждый раз заново решаемые проблемы в повести «Кто он?» зазвучали бы с особой силой и остротой.